С обессиленным стоном я уткнулась лбом в колени.

Безнадёжно. Самой мне отсюда не выбраться. И как назло я всё чаще пыталась представить, что со мной было бы, скажи я упырю с крашенными губами, что у меня есть хозяин? Неужели нечто похуже того, что есть и ещё предстоит?

Новый всплеск злости заставил сдёрнуть руки с колен и вскочить с нар. Да знаете, что? Перебьются, оба! Тоже мне, хозяева нашлись. Пускай эти нелюди сколько хотят удерживают меня силой, подставляют, шантажируют, считают овцой на скотобойне, но это не делает меня ничьей собственностью. Я не собака, никаких хозяев у меня нет и не будет. Хотят моей крови? Зубы обломают! В следующий раз напущу на них Серого, чтоб порвал, как Тузик грелку, потом отзову фамильяра и сделаю вид, что ни о каком волке не знаю. Пусть попробуют что-то доказать.

Раздался отдалённый низкий звон колокольчика. Через пару секунд к нему прибавились лязганья отодвигаемых решёток и торопливые шаги. Это ещё что значит? Заключённых вызывают на собрание?

«Ага, собрание. Под названием бойня, – усмехнулась моя шиза, и меня передёрнуло. – А для тебя персональное обслуживание нового хозяина. Ну того, который внучок-сладкоежка».

«Я никуда не пойду!», – воспротивилась я.

«А тебя кто-то спросит?»

– Да заткнись ты!

Рыкнув это, я заперла решётку на три оборота, сунула ключ под грязную подушку – больше в этой унылой коморке прятать негде – и удобно уселась на нары, прислонившись к стене. Надеюсь, со стороны понятно, что я не намерена отсюда уходить.

В подвале снова стало тихо. Я нервно затаила дыхание в ожидании неприятностей, и долго их ждать не пришлось. Всего минуты две.

Шарканье костлявых ног услышала издали. Нерасторопное и раздражающее. В коридоре показался мумифицированный скелет с чёрно-коричневой высохшей кожей и клочками соломенных волос на облезлой черепушке, и уставился на меня своими черносливами в глазницах. Я продолжила смотреть в стену. Пускай пялится сколько влезет, мне не жалко. Смотри, но не трогай – в зоопарке мы, в самом деле, или нет?

Боковым зрением я увидела, как тленный подходит ближе, хватается обеими руками за решётку и дёргает вбок, но та не поддаётся. Однако этот Тутанхамон не отступает, дёргает снова и снова, слух начинает резать дребезжание металла, и это не прекращается секунд десять, двадцать, сорок, минуту…

Я что есть сил зажимала уши, но пронзительный лязг не умолкал.

– Да задрал! – наконец выпалила я, оглянувшись. – Я никуда не пойду, понял?!

Ноль внимания! Стоит себе и дёргает решётку, и пронзительный шум уже разносится эхом по коридорам подвала.

– Прекрати, мудила! Хватит! Да перестань, сказала!!!

Бесполезно. Мой сомнительный потенциал некроманта на местную нежить не влиял.

С рычащим стоном я опять зажала уши. Ничего, гамадрила костлявая, я потерплю. Греми сколько влезет, а я отсюда не выйду.

Прошло, наверное, ещё столько же и – о чудо! – всё стихло. Уж не знаю, радоваться этому или готовиться к худшему. К тленному подскочил антропоморф, зловеще поднялся на задние лапы, вонзил в меня змеиный взгляд, облизал угол рта и прошипел:

– Хос-с-сяин… ш-ш-шта-а-ать.

– У Добби нет хозяев. Добби – свободный эльф! – с готовностью отчеканила я.

– С-с-со мной-й-й.

– Не пойду.

Верзила издала протяжное шипение, высунув язык, но я отвернулась и всеми силами постаралась не выдать страха. Тогда антропоморф стремглав вскарабкался на решётку, как обычная ящерица, и начал возиться у её края под низким потолком. У меня внутри неприятно ёкнуло.

– Эй, в смысле? – слетела я с нар и увидела наверху здоровый навесной замок. Откуда он там?! – Это как понимать?

– С-с-сиди-и-и, – прошипел с решётки ящер, бесстыже красуясь причиндалами, махнул длинным хвостом и удрал прямо по стене. А вот тленный остался, как тюремный надзиратель.

– Вот и буду, – пригрозилась я и вернулась на нары. Ничего-ничего, духу не помеха четыре стены. Будем считать это моей первой маленькой победой.

Так я думала, пока в безделье промаялась всю ночь, а потом проспала день.

Следующей ночью заключённых снова вызвали на бойню колокольным звоном, но за мной так никто и не пришёл. Ни ящер, ни мясник, ни жеманный вампирский фермер, ни его внучок-сладкоежка. Только тленные без устали расхаживали по коридору и выбешивали меня костлявым хрустом и своим вялым мельтешением. Блевотную бурду в кувшине сегодня не принесли.

Ночь подходила к концу, заключённые возвращались в камеры, в подвале стояла загробная тишина. А я к тому времени лежала, скрючившись, на нарах, запертая в темнице, и сходила с ума от поглощающего рассудок невозможного голода.

Бешеный голод не просто сводил с ума – возвращал в первобытное состояние агрессивного тупого дикаря с копьём, но без желанного мамонта. Часы напролёт я ёрзала на нарах, стонала, плакала, рычала, грызла изнутри щёки, но собственная кровь не насыщала. Я как будто пыталась наесться содой или разбавленным чаем.

Как во сне помню свои жалкие метания по камере. Я неосознанно рыскала под нарами и пледом, выпотрошила подушку, ковыряла ногтями грязь по углам, пыталась выломать решётку, что-то бессвязно кричала. Запертый в клетке зверь, брошенный на произвол судьбы. Без еды, воды и общества, с издевательски безразличными костлявыми надзирателями по ту сторону решётки.

А потом…

После очередного голодного обморока меня разбудил оглушительный лязг. Решётка отъехала вбок, и в моей темнице оказалась еда. Я моментально бросилась на неё.

Вожделенная пища не желала отдаваться мне. Сопротивлялась, убегала, пыталась дать отпор, но это были жалкие попытки. Остановить меня не могло ничто. Ни здоровый кулак, чуть не выбивший из меня мозги, ни даже клинок, исполосовавший мне руки и лицо, но боли я не чувствовала. Только необузданный, пьянящий голод и радость предвкушения. Наконец мои мучения закончатся!

Сознание взрывалось петардами неописуемого блаженства, пока я поглощала блаженно райский напиток жизни и не могла насытиться. Как утопающий не может надышаться, вынырнув из толщ воды. Как не может напиться умирающий в раскалённой пустыне.

Пьяное безумие, беспамятство, экстаз, дурнота, головокружение и звон. Не знаю, сколько прошло времени, когда меня начало отпускать. Приподняв веки, вижу окровавленный пол у самого лица. Он почему-то пытается взлететь. Голод отступил, но мне всё равно как-то нехорошо. Ну прям очень нехорошо.

Пытаюсь приподняться, но тут сгибаюсь от невыносимой боли. Из живота торчит рукоять ножа. Так вот в чём дело. Моя кровь заливает пол, сочится из порезанных в нескольких местах рук, течёт по лицу, капая на глаза. Кажется, на лбу повис лоскут кожи.

Совсем рядом кто-то лежит. И что-то подсказывает – ему куда хуже, чем мне. Темница залита кровью. Моей жертвы и моей собственной. Грунтовый грязный пол, каменные стены, прутья задвинутой решётки – всё забрызгано бордовой тягучей жидкостью или каплями, а кое-где припорошено перьями из разорванной подушки, будто снегом.

А по ту сторону стоят и неприхотливо смотрят на меня люди. Нет – нелюди. Ухмыляющийся мясник, фермер с фиолетовыми губами и надменным взглядом, гигантская ящерица и несколько скелетов на фоне. Пришли поглазеть на «гладиаторское» месиво и сделать ставки. Как мило. Интересно, а если я сейчас сдохну от клинка в животе, который никто не спешит из меня доставать, кто-нибудь победит?

Опускаю голову обратно, ловя гадкие вертолётики, и перед глазами всё плывёт. Рука сама тянется к ножу, дрожит, слабо обхватывает рукоять и вытаскивает клинок из живота. С губ сам срывается крик, мир погружается во мрак и где-то на краю сознания мелькают слова школьного учителя ОБЖ. Что он там говорил? Нельзя самостоятельно вытаскивать из плоти нож, штырь или чему там угораздило в тебя воткнуться. Это должны делать в больнице, куда тебя доставит скорая помощь.