– Значит, вы, детектив-суперинтендант Грейс, будучи старшим офицером полиции, регулярно прибегаете в своей работе к помощи черной магии, так?

По залу прокатилась волна смешков.

– Я не стал бы называть это «черной магией», – отозвался Рой. – Предпочитаю именовать это альтернативным источником информации. Для раскрытия преступлений полиция обязана использовать все доступные средства.

– Тогда, полагаю, справедливо было бы называть вас оккультистом? То есть человеком, верящим в сверхъестественное? – осведомился Чаруэлл.

Грейс посмотрел на Дрисколла, который уставился на него так, будто это Рой был обвиняемым на процессе. Лихорадочно обдумывая уместный в данном случае ответ, полицейский бросил взгляд на присяжных, затем на зрителей и только потом повернулся к адвокату. И тут его осенило.

Голос суперинтенданта разом зазвучал громче, обретя напористость и уверенность:

– Чего первым делом потребовал от меня суд, когда я поднялся на свидетельскую трибуну? – И, прежде чем Чаруэлл раскрыл рот, Грейс ответил сам: – Поклясться на Библии. – Он сделал паузу, чтобы публика прониклась его словами. – А ведь Господь Бог – сверхъестественное существо, высшее сверхъестественное существо. И поскольку суд допускает, чтобы свидетели клялись сверхъестественному существу, было бы странно, если бы я и все прочие в этом зале не верили в потусторонние силы.

– У меня больше нет вопросов, – заявил адвокат и возвратился на свое место.

Поднялся прокурор, тоже в парике и шелковой мантии, и обратился к судье:

– Ваша честь, предлагаю обсудить сложившуюся ситуацию на заседании в судейской комнате.

– Довольно необычный подход, – отозвался Дрисколл, – однако я удовлетворен, поскольку никаких нарушений не допущено. Тем не менее, – тут он снова посмотрел на Грейса, – мне хотелось бы надеяться, что дела, которые рассматриваются в суде, опираются на улики, а не на прогнозы астрологов.

Зал дружно взорвался смехом.

Заседание продолжилось, и теперь вызвали следующего свидетеля защиты – рэкетира Рубиро Вальенте, работавшего на Суреша Хуссейна. Рой Грейс остался послушать, как этот итальянский бандюган врет без зазрения совести. Прокурору, впрочем, не составило труда вывести его на чистую воду. Ко времени перерыва судью уже настолько достала наглая ложь Вальенте, что Грейс начал было надеяться, что история с туфлей отойдет на задний план.

Увы, его надежды развеялись без следа, едва лишь он вышел на Льюис-Хай-стрит подышать свежим воздухом и купить сэндвич. На противоположной стороне улицы светящаяся бегущая дорожка местного СМИ, газеты «Аргус», сообщала всем удивительную новость: «ОФИЦЕР ПОЛИЦИИ ПРИЗНАЛСЯ В СУДЕ, ЧТО УВЛЕКАЕТСЯ ОККУЛЬТИЗМОМ».

Грейсу отчаянно захотелось выпить и закурить.

Чувство голода не отпускало, как бы Майкл ни старался отвлечься. Об отсутствии еды постоянной тупой болью напоминал живот, в нем как будто что-то саднило. Голова шла кругом, руки тряслись. Не думать о пище было просто невозможно. Стоило бедняге отвлечься от сочных бургеров с толстыми ломтями картошки фри и кетчупом, как на смену им пришел аромат печеных омаров. Затем потянулась целая вереница блюд из поджаренной кукурузы, грибов с чесноком, яичницы, сарделек, шипящей грудинки.

Крышка гроба неумолимо нависала прямо над лицом, и Майкл снова поддался панике, хватая ртом и жадно глотая воздух. Он закрыл глаза, пытаясь вообразить, будто все в порядке, будто он сейчас где-нибудь в теплых краях, плавает на своей яхте в Средиземном море. Вокруг плещутся волны, над головой реют чайки, а воздух такой свежий и ароматный. Вот только стенки гроба отчаянно напирали. Стискивали кости. Харрисон нашарил на груди фонарик и включил его. Батарейка уже садилась, и работать ей явно оставалось недолго. Осторожно открутив крышку виски дрожащими пальцами, Майкл поднес горлышко бутылки к губам. Сделал один мизерный глоток и прополоскал алкоголем спекшуюся и вязкую глотку, по капельке смачивая все доступные места и смакуя каждую секунду. Паника отступила, дыхание замедлилось.

Лишь через несколько минут после глотка, после того, как утихло теплое жжение, распространившееся вниз по пищеводу и затем по всему животу, Майкл позволил себе сосредоточиться на задаче завинчивания крышечки. Виски оставалось полбутылки. По одному глоточку в начале каждого часа.

Все строго по графику.

В целях экономии он выключил фонарик. Каждое движение требовало усилий. Конечности одеревенели, и Майкла то трясло от холода, то вдруг прошибало липким лихорадочным потом. Пульсирующая боль в голове не прекращалась – ему отчаянно требовалась хотя бы таблетка парацетамола. Было жизненно необходимо услышать шум сверху, человеческие голоса. Выбраться отсюда.

И еще ему позарез нужна была еда.

Каким-то невероятным чудом батарейки в рации и фонарике оказались одного типа. Так что у него имелся некоторый их запас. По крайней мере, хоть какая-то хорошая новость. Единственная хорошая новость. Впрочем, нет, была и еще одна: через час он сможет сделать очередной глоточек виски.

Все строго по графику, во всем должен быть порядок. Это позволяет бороться с паникой и сохранять ясность ума.

Пять лет назад Майкл в составе команды тридцативосьмифутовой яхты принимал участие в плавании через Атлантику, из Чичестера в Барбадос. Двадцать семь дней в море. Причем на протяжении пятнадцати из них по курсу следования бушевал шторм, ни разу не утихавший ниже семи баллов, а временами достигавший и всех десяти-одиннадцати. Пятнадцать дней ада. Четыре часа вахты, четыре часа отдыха. Всякий раз, когда судно снова и снова низвергалось с гребня волны, у него в теле сотрясалась каждая косточка, а на корабле звенела каждая цепь, билась о палубу или такелаж каждая бочка, в шкафах громыхали каждый нож, вилка и тарелка. И выдержали они тогда благодаря строгому порядку, неуклонному соблюдению графика. Благодаря разделению каждого дня на периоды в несколько часов, каждый из которых отмечался скромным поощрением. Кусочком шоколада. Глотком алкоголя. Несколькими страницами романа. Взглядом на компас. Завершением смены по откачке воды из трюма.

Соблюдение порядка обеспечивает структуру. Структура дает перспективу. А перспектива – горизонт.

Если смотреть на горизонт, становится спокойнее.

И вот теперь Майкл отмерял каждый час глоточком виски. У него оставалась еще половина бутылки, а горизонтом служила часовая стрелка наручных часов. «Лонжин» с посеребренным ободом и светящимися римскими цифрами, которые купила ему Эшли. Более шикарных часов у него в жизни не было. Эшли вообще обладала великолепным вкусом. И конечно же, шиком. В ней все было классным – кудри ее каштановых волос, походка, доверительная манера общения, классически прекрасные черты лица. Майклу нравилось входить вместе с ней в помещения, полные людей. Куда угодно. Все сразу же поворачивались и дружно таращились на Эшли. Боже, его так и распирало от гордости! Было в ней нечто особенное. Совершенно уникальное, абсолютно неповторимое.

Его мать, кстати, говорила то же самое, хотя ни об одной из его прежних подружек ни разу не отозвалась одобрительно. Просто Эшли была другой. Раньше она работала на маму – и очаровала ее. Это было еще одно качество, которое Майкл любил в своей невесте: она могла очаровать любого. Даже самого что ни на есть паршивого клиента. Он влюбился в нее в тот самый день, когда Эшли пришла к ним с Марком в офис на собеседование. И вот теперь, шесть месяцев спустя, они уже собираются пожениться.

В паху и бедрах нестерпимо зудело. Раздражение кожи. Майкл уже давно махнул рукой на мочевой пузырь. Как-никак прошло двадцать шесть часов.

Наверное, что-то случилось, вот только что? Двадцать шесть гребаных часов он вопил в рацию, набирал номера по мобильнику и получал одно и тоже чертово уведомление: «Нет связи».

Вторник. Эшли настаивала, чтобы он устроил мальчишник пораньше, за несколько дней. «Ты напьешься, и потом тебе будет плохо. А мне не хочется, чтобы ты был в таком состоянии в день свадьбы. Проведи свой мальчишник в начале недели, чтобы успеть отойти».