Он взглянул на часы. Ничего себе, уже без десяти девять. Сколько же будет продолжаться этот кошмар? И как только парням до сих пор удается безнаказанно издеваться над ним? Учитывая, сколько времени прошло, Эшли, мама – да и вообще все, господи! – всяко должны были догадаться, что эти придурки что-то откололи. А он находится здесь вот уже… уже…

Внезапно Майкла охватила паника. Сейчас без десяти девять утра или вечера?

Вроде совсем недавно был день? Он же отслеживал каждый час! И никак не мог настолько забыться, чтобы упустить целых двенадцать часов! Наверняка еще вечер, сегодняшний вечер, а вовсе не завтрашнее утро.

Почти двое суток прошло.

«Да чем вы все там занимаетесь, черт вас подери?»

Майкл уперся ладонями в днище и на мгновение приподнял тело, чтобы хоть немного восстановить кровообращение в онемевших ягодицах. Плечи уже здорово затекли, каждый сустав тела ныл от неподвижности – и от обезвоживания, – из опыта мореплавания ему было известно, чем это грозит. Пульсирующая боль в голове не стихала. Ее можно было унять на несколько секунд, переместив руки вверх и нажав большими пальцами на виски, но почти сразу она вновь возвращалась с прежней силой.

– Господи, у меня же свадьба в субботу, вы, утырки! Выпустите меня отсюда! – заорал бедняга во всю мощь легких, а затем принялся колотить по крышке и стенкам гроба руками и ногами.

Дебилы! Завтра уже пятница! Канун свадьбы. Ему нужно купить костюм. Подстричься. А в субботу вечером они с Эшли улетают на Мальдивы, где собрались провести медовый месяц, – перед этим нужно переделать уйму вещей в офисе, его же не будет целых две недели! Да и свадебная речь сама себя не напишет.

«Ну все, хватит, парни, у меня же дел невпроворот! Давайте считать, что вы уже расквитались со мной, ладно? За все мои многочисленные приколы. Вы отплатили мне с процентами! Воздали с лихвой!»

Переместив руки к промежности, Майкл нашарил фонарик и включил его на несколько драгоценных секунд, экономя батарейки. Белый атлас сверху словно бы приблизился. Когда он проверял в прошлый раз, до него было дюймов шесть, а сейчас максимум три – как будто этот ящик, гроб, или куда там Майкла засунули, медленно, но неуклонно оседал на него.

Харрисон в очередной раз взялся за дыхательную трубку, торчащую перед глазами, и сощурился, пытаясь вглядеться через нее, но снова безрезультатно. Потом убедился, что не перепутал кнопки на рации, и по очереди надавил на них. Сначала послушал статические шорохи, затем нажал «Вызов», крикнул как можно громче: «Эй!» – и снова нажал «Прием». Ничего.

– Ни фига! – произнес он вслух. – Шиш с гребаным маслом!

В мыслях немедленно нарисовался образ сковородки на плите в кухне у матери. Сковородки, наполненной колбасками, яйцами, грудинкой, помидорами, – все это похрустывало, шипело, щелкало и шкварчало. Майкл даже почувствовал запахи, черт побери, – и хлеба тоже, поджаривающегося на другой сковороде, а еще разогреваемой консервированной фасоли.

«Черт побери, как же я голоден!»

Харрисон попытался отвлечься от мыслей о еде, от боли в желудке – такой сильной, что казалось, будто кислота уже проедает слизистую оболочку. Где-то под пульсирующим черепом в мозгу всплыла некогда прочитанная информация: существуют какие-то то ли лягушки, то ли жабы – сейчас уже точно и не припомнить, – которые вынашивают потомство не в утробе, а в желудке. По какой-то причине соляная кислота не причиняет вреда их зародышам.

«Интересно, что не дает желудку человека переваривать самого себя?» – внезапно задумался Майкл. Мозг вдруг принялся лихорадочно извлекать из закоулков памяти всяческие факты.

Несколько лет назад, вспомнилось ему, он ознакомился с теорией о суточных биоритмах. Все живые организмы нашей планеты живут по двадцатичетырехчасовому циклу – все, кроме человека, средняя продолжительность цикла у которого составляет двадцать пять часов пятнадцать минут. Проводились эксперименты, в ходе которых людей держали в темноте неделями напролет, лишив их возможности отслеживать время. Все участники неизменно считали, что пробыли в изоляции меньше, нежели это было на самом деле.

«Класс, сейчас я вполне смог бы сыграть роль чертовой подопытной крысы».

Во рту у него настолько пересохло, что губы склеились и было больно их размыкать. Ему даже показалось, что рвется кожа.

Направив луч фонарика вверх, Майкл оглядел постепенно углубляющуюся канавку, которую он проделывал в крышке прямо над лицом. Затем вытащил кожаный ремень и вновь принялся скрести туда-сюда уголком металлической пряжки по твердому тику, а в лесоматериалах он разбирался достаточно, чтобы точно определить породу дерева и чтобы знать, что древесины тверже тика найдется не так уж и много. Он трудился, крепко зажмурившись, превозмогая боль в теле. По векам били мельчайшие опилки, а пряжка все сильнее и сильнее нагревалась, пока не стало совсем невмоготу, и тогда он сделал перерыв, чтобы дать металлу остыть.

«Извини, не могу говорить, он над душой стоит – врубаешься?»

Майкл нахмурился. Да кто это, черт побери, кривлялся, изображая американский акцент?

Они что, вправду считают это смешным? И что они наплели Эшли? Матери?

Через несколько минут бедняга совершенно выдохся и прекратил скрести. Он понимал, что нужно продолжать. Из-за обезвоживания быстро устаешь. Необходимо бороться с усталостью. Надо выбраться, на хрен, из этого чертова ящика. Выбраться и достать всех этих ублюдков. Уж тогда-то они ему за все заплатят.

Его хватило еще на несколько минут. Он тер, порой задевая костяшками пальцев крышку, стараясь крепко зажмуриваться от опилок, что всё сыпались сверху и щекотали лицо, пока полностью не выбился из сил. Рука упала, напряженные мышцы шеи расслабились. Голова мягко опустилась на днище гроба.

Майкл заснул.

Вечером стемнело раньше обычного. Марк припарковал машину сразу же за автобусной остановкой чуть дальше по дороге, а затем немного выждал. Транспортный поток на широкой улице, из-за ливня словно бы покрытой черным лаком, иссяк до одиночных автомобилей. Желающих гулять пешком как будто и вовсе не нашлось, так что Уоррена никто не заметил.

Он надвинул козырек бейсболки на глаза, поднял воротник куртки и побежал под навес подъезда многоэтажки, в которой жил Майкл, по пути оглядывая каждую припаркованную машину, не сидит ли кто внутри в темноте. Майкл всем говорил, что в их фирме за детали отвечает Марк: дескать, он продумывает все до мелочей. А потом уточнял: «Дотошный до тошноты, просто жуткий перестраховщик». Замечание это неизменно выводило Уоррена из себя.

Да, он дотошный, но без этого нельзя. Между прочим, дела у «Дабл-М пропертис» до сих пор потому и шли хорошо, что Уоррен досконально изучал каждую строчку строительных смет, постоянно контролировал объекты, лично проверял абсолютно все купленные материалы, отслеживал графики и бился за каждый пенни. В то время как Майкл половину своего рабочего времени шатался без дела, ловеласничал и вообще мало что воспринимал достаточно серьезно. Марк нисколько не сомневался в том, что финансовым ростом и процветанием фирма обязана ему, и только ему. А контрольным пакетом акций владел Майкл – только потому, что при создании «Дабл-М пропертис» у него оказалось больше наличных.

Панель домофона предлагала на выбор сорок две кнопки. Марк нажал наугад, проследив лишь за тем, чтобы этаж был не Майкла. Никто не ответил. Он надавил на другую, с надписью «Маранелло».

Через несколько секунд из динамика послышался хриплый мужской голос с сильным итальянским акцентом:

– Да? Кто там?

– Доставка! – прокричал Марк.

– Какая еще доставка?

– «Федерал экспресс». Из Америки, для господина Маранелло.

– Что-что? Доставка? Я… Я не… Я…

Жилец умолк, однако через секунду электрический замок все-таки с жужжанием открылся.

Марк толкнул дверь и шагнул внутрь. Не теряя времени, поднялся на лифте на седьмой этаж и прошел по коридору к квартире Майкла. Тот хранил под ковриком запасной ключ – на случай, если выйдет на площадку, а дверь вдруг захлопнется. Однажды такая история с ним действительно приключилась, причем он был тогда пьяным и абсолютно голым. К облегчению Марка, ключ оказался на месте. Простой ключ от цилиндрического замка, весь облепленный ворсом.