Лара вздрогнула, возвращаясь в настоящее, и печально посмотрела на Петра.

– Я брата вспоминала…

Царь подсел к ней на упавшее бревно.

– Он погиб? – странное слово, отчего-то Петру показались неподходящими прочие.

– Не знаю, – призналась Лара. – По всем законам мы должны быть вместе, но отчего-то теперь разлетелись…

– Если он жив, его всегда можно отыскать, – Петру нравилось поддерживать его Лариску. – Хуже тосковать по умершим… – царь погрустнел, вспоминая своих братьев.

– Нет, – Лара зачем-то взяла его за руку, словно в чужих пальцах могла найти спасение от горя.

У Лары были невероятно холодные руки. Петр ответил на ее жест и крепче сжал ее ладонь. Грубые больше руки будущего императора.

– Не все можно простить даже самому дорогому человеку. Правда ведь?

Лара знала, что Петр должен ее понять. Не сейчас, но однажды, когда казнит своего же сына. И все же царь кивнул:

– Вам должно быть известно о моей сестрице.

– Да, – кивнула Лара, – иногда наши siblings делают ужасные вещи. Еще хуже, когда они понимают, сколь губительны их решения для нас с вами…

– Я не знаю, что сделал ваш брат, но надеюсь не организовал бунт стрельцов с попыткой вас убить, – Петр не любил вспоминать эту историю, но сейчас она показалась забавной.

– Нет, он решил переписать мою жизнь, лишил выбора…

Петр не думал прежде о женской свободе, но в общение с Лариской понимал, что ей она необходима. Лара была рождена вольной. Как дикая птица, она создана, чтобы парить в небесах, а клетка сломает ей крылья.

– И все же… Мы с Кириллом многое пережили и сложно сказать, кто в итоге кого сильнее обидел… Я еще не успела начать тосковать по нему, а значит не время нам видеться…

Лара положила голову на плечо Петру. И не было в ней женского кокетства. Государь подумал про Марту, про то, как страшно по ней соскучился. Пора уже скорее заканчивать здесь и возвращаться за ней.

А в Москве Марта подкидывала яблоко. Она занималась этим, кажется, целый день и ужасно вымотала саму же себя. Ах, был бы Петр здесь. Душа бы ее на место воротилась, а не металась беспокойной птицей. Слишком мало они друг друга знают, чтобы так надолго разлучаться! До Петра Марта в сказки не верила. Ей было ясно, что мир жесток, а мужчины злы. Но потом, на приеме в доме Александра Даниловича, Петр увидел ее и жизнь, кажется, стала совсем иной.

Не имело значения царь он или нет. Петр всегда был добр к ней. Марта поняла, что он ее прекрасный рыцарь, посланный господом за все мучения и унижения. Нет, сперва она решила, что он в ней видит доступную ласку, но быстро убедилась в обратном. Марте стоило лишь заглянуть в его светлые глаза и всякие сомнения исчезли.

Петр не спешил овладеть ею, не осуждал за прошлое. Ему нравился ее веселый легкий нрав. Нравилась и молодость, и активность. Марта чувствовала, что у них склад души одинаков. А родственные души просто так не расстаются. Откуда же эти сомнения? Почему так легко поверила словам графа? Нет, Марта видела, как Петр смотрел на нее, как нежно проводил пальцами по коже. Это не страсть. Точнее, страсть, но нечто большее скрыто за ней.

Но что если в самом деле Петр встретит девицу более ему подходящую? Едва ли Марта верила, что царь, сколь сильно бы он не привязался к ней, возьмет в жены кого-то столь безродного… Что если есть в мире аристократка, которая бы также славно подходила Петру?

Если бы ее не окликнула горничная, принесшая письмо, наверняка бы Марта так и блуждала по воспоминаниям, то и дело ударяясь о плачевность своего положения.

– Прочти же! – нетерпеливо велела Марта.

Не часто Петр отправлял письма Марте, оттого каждая весточка становилась праздником. Теплые короткие строки. Она улыбнулась: откуда вообще взялись те сомнения? Это все жуткий граф! Как там его? Орвил?

– Вам также доставили посылку, – сообщила горничная, указывая на большую коробку.

– Что там? Гостинец от Петра?

Настроение у нее явно улучшилось, она буквально порхала по комнате, внезапно захотелось надеть ожерелье и украсить прическу цветами. Марта трепетно сняла крышку и удивленно посмотрела на платье. Темно-красное, с камнями и подвесками, словно с него стекали капли крови. Жуткая вещица. Марта посмотрела на карточку, вложенную внутрь и вновь велела прочесть:

– Вы также прекрасны, как свежее яблоко, но всегда ли хватает одной красоты? Граф, – с выражением продекламировала горничная, немного гордящаяся тем, что, в отличие от хозяйки, грамоте обучена. – Граф вам и фрукты прислал, – припомнила она. Велите подать?

– Нет! – воскликнула Марта. – Выбрось! Выбрось все!

Горничная привыкла не обращать внимание на глупые указы господ, а потому платье забрала и припрятала в шкаф до лучших времен. Нечего такой лепотой разбрасываться. А фрукты, коли уж взбалмошной Скавронской они не по душе, разделила с домовой прислугой. На том историю и позабыли.

Петру нравилось присутствие в его жизни странной Лариски. Она виделась ему иностранкой. Сколь бы хорошо она не излагала мысли на русском, душа у нее была странницы. Дух у нее был мятежным, а душа рвалась к тем горизонтам, о коих помыслить многие не дерзнут. Да, складный разум у нее был. Лариска любила Отчизну, но много странствовала и была готова принять необходимость перемен. Да взять хоть ее отношение к платьям. Едва ли ее можно представить супругой, матерью, едва ли ее можно запереть в тереме.

А еще царь верил в провидение. В окружении его, несомненно, было множество достойных мужей, разделявших его желание реформировать и преобразовывать, были и те, кто с большой охотой учебе себя отдавали. Но вот в Ларисе Константиновне он нашел нечто иное. Как это объяснить? Он видел в ней себя.

Большую часть времени задумчивая и печальная, несущая траур по неизвестному прочим человеку, стоило ей погрузиться в работу или занятие какое новое, она тотчас преображалась, словно оковы сна с себя скидывала. Для нее не было различия чему учиться. Она была открыта всему: языкам, ремеслам. Активная и увлеченная, Петр сперва подумал, что именно такая царица нужна новой России. Свободная и бесстрашная. И все же быстро спохватился, что такую бабу едва ли сможет сам удержать в узде.

На мгновение Петр оторвался от внимательного изучения того, как идет штурм крепости – единственного, что отделяло его от столицы мечты. Царь перевел взгляд на Лариску, который Алексашка с видом великого знатока демонстрировал, как работает мушкет. Лицо у Ларисы Константиновны было страшно недовольное. Она напоминала надувшегося карапуза, которому в церковной школе разъясняют непонятные слова, а карапуз в книгах ученых желает видеть совсем иное.

– Что ты смурна так, Лариска? – обратился к ней Петр. – Али жалеешь о решении своем с нами воевать?

– Не в том дело, – она забрала у Меншикова мушкет, словно проверяя его вес. – Я все огнестрельное оружее уже, кажется перетрогала! И эти ваши фузеи и вот это… – она брезгливо поморщилась. – Тяжело страшно, не для женской руки!

Петр прыснул со смеху:

– К чему же женской руке такое орудие?

Лара надулась пуще прежнего. Где этим мужикам понять, что она так отменно стреляет, что наличие более сподручного орудия упростило бы жизнь всем.

– Руки Ларисы Константиновны ко всему за что взгляд зацепится способны тянуться, – усмехнулся Меншиков.

– Ох, Александр Данилович, не вам мне в вину ставить… любознательность, – лучезарно улыбнулась Лара. – А вообще, – она отложила неподъемное орудие, – я просто привыкла, что всякое дело дается мне легко, а с этими вашими оружиями… Ах, как бы мне хотелось взять пистолет одной рукой! – она подскочила на ноги, убрала одну руку за спину, пальцы на другой сложила пистолетиком, а затем приставила к самому сердцу Петра: – Пиф-паф!

Сашка смотрел за Ларой с неподдельным интересом, но старательно изображенным равнодушием. Она не настоящая. Она одна из актерок, которых часто можно повстречать на ярмарках и базарах. Чисто скоморох. А между тем, не стоит пренебрегать чужой странностью и легкостью. Не ему ли самому пророчили место придворного шута?