Поступая на службу в дирекцию императорских театров, Дягилев мечтал о реформе русского балета и оперы, – мечты его оставались недолгими мечтами.

Из проекта Дягилева устроить грандиозный национальный русский музей ничего не вышло. «Мир искусства» прекратил свое существование. Проект устроить из Таврического дворца место для постоянных выставок и сохранить портреты, присланные на художественно-историческую выставку русских портретов, провалился, и на его глазах гибли портреты, собранные им для этой выставки. Дягилеву становится тесно в России, – ему нужны новые страны для завоевания, новые берега…

Ко всему этому прибавились и личные неприятности, неприятности личных отношений. После пятнадцатилетней крепкой, неразрывной и интимной дружбы, в феврале 1905 года он поссорился с «Димой» Философовым. Личные отношения Дягилева, Димы Философова и Валечки Нувеля в это время так перепутались, что вряд ли они и сами хорошо понимали их… Как бы то ни было, но Валечка Нувель «выдал» Диму Философова, сказав Дягилеву, что тот «отбивает» у него его друга Вики, поляка-студента. Узнав об этом «предательстве» Димы, Дягилев тотчас же отправился в ресторан Донона, где, он знал, должен был быть Д. В. Философов. Д. В. Философов действительно сидел у Донона с З. Н. Гиппиус-Мережковской, ужинал и вел с нею религиозно-философские разговоры. Дягилев влетел в отдельный кабинет и нарушил их tête-a-tête[60] такой ужасающей сценой, что лакеи повыскакивали отовсюду, произошел грандиозный скандал, – и Дягилев с Философовым не только перестали дружить, но и не кланялись друг другу.

Весною 1906 года Дягилев с секретарем Мавриным уехал в заграничное путешествие – в Грецию, Италию, Францию и Германию, но перед отъездом он решил устроить еще одну выставку «Мира искусства», свою, диктаторскую, и ею проститься с петербургской публикой. Что эта выставка блестяще удалась, мы имеем множество свидетельств, и в том числе Александра Бенуа, мало склонного к преувеличениям личных заслуг Дягилева.

По словам А. Бенуа, «это произошло в тяжелую зиму 1906 года, когда даже энергия заправил „Союза“ ослабела. Деморализация преемников (преемников выставочного общества „Мира искусства“. – С. Л.) подстрекнула Дягилева, и он напоследок блестяще доказал преимущества единоличного начала, и то, что для него трудностей не существует, что он все может, если захочет…»

Тотчас после этой выставки Дягилев и уехал за границу – завоевывать Европу.

Сергей Павлович любил говорить, что в его жилах течет «петровская» кровь, любил все делать «по-петровски» и любил, когда говорили, что он похож на Петра Великого. В них и было общее – и в размерах, и в горячей любви к России. Но Петр Великий производил свои государственные реформы в России, пересаживая западноевропейскую культуру на русскую почву, Дягилев хотел произвести реформы в мировом искусстве, перевезя русское искусство в Западную Европу.

Начинается совершенно новая глава жизни и деятельности Дягилева – сперва апостола русского искусства в Европе, потом реформатора в одной области искусства – в мировом балете.

В1906 году состоялось первое выступление Дягилева в Западной Европе – первый Русский сезон Дягилева. После большого путешествия по всей Европе Сергей Павлович приехал в Париж и стал работать над русской выставкой в Осеннем салоне. В Париже в это время жила его тетка Анна Павловна Философова – Сергей Павлович встретился у нее с «Димой»: свидание произошло холодное, натянутое, бывшие друзья поздоровались, но не помирились. Впрочем, Сергею Павловичу и некогда было останавливаться на таких «пустяках» – слишком много у него было работы, настоящей работы. Задуманная им русская выставка должна была охватить русскую живопись и скульптуру за два столетия, – к ней еще Дягилев прибавил собрание русских икон Н. П. Лихачева. Таким образом она имела целью познакомить Париж со всей историей русского изобразительного искусства во все века его существования; но особенное внимание Дягилев уделил группе своих художников, художникам «Мира искусства», творчество которых, несмотря на широкие задачи выставки, было представлено полно – Анисфельду, Баксту, Александру Бенуа, Борисову-Мусатову, Врубелю, Игорю Грабарю, Добужинскому, К. Коровину, Павлу Кузнецову, М. Ларионову, Малютину, Малявину, Милиоти, Рериху, Сомову, Серову, Судьбинину, Судейкину, Стеллецкому, Тархову, князю Трубецкому и Якунчиковой. Из старых художников большое внимание было уделено Боровиковскому, Брюллову, Венецианову, Кипренскому, Левицкому и Шубину.

Выставка открылась под председательством великого князя Владимира Александровича (почетными председателями были русский посланник в Париже Нелидов, соmtesse de Greffulhe и Dujardin-Beaumetz [Дюжарден-Боме]); имя «генерального комиссара», С. Дягилева, фигурировало в самом конце длинного списка выставочного комитета, возглавлявшегося графом И. Толстым.

Как и во всех случаях, Дягилев позаботился о том, чтобы его выставка была более понятна, и выпустил каталог Русской художественной выставки в Париже со множеством иллюстраций, со вступительной статьей Александра Бенуа о русском искусстве и с кратким своим введением, в котором он писал: «Цель настоящей выставки не заключается в том, чтобы полным и методически добросовестным образом представить все русское искусство в различные эпохи его развития. Выполнение подобной задачи представило бы непреодолимые трудности и сомнительную пользу. Многие имена, некогда знаменитые, потеряли в настоящее время свою славу – одни временно, другие навсегда. Очень многие артисты, которым их современники придавали преувеличенное значение, кажутся теперь лишенными всякой ценности, так как они не оказали никакого влияния на современное нам искусство. Этим-то и объясняется сознательное отсутствие произведений многих художников, которых слишком долго рассматривали на Западе как единственных представителей художественной России и которые слишком долго искажали в глазах европейской публики истинный характер и настоящее значение национального русского искусства. Настоящая выставка представляет собою обзор развития нашего искусства, как его видит новый глаз. Все, что только оказывало непосредственное влияние на современное мировоззрение нашей страны, представлено на ней. Это верный образ художественной России наших дней с ее искренним порывом, с ее почтительным восхищением перед прошлым и с ее пламенной верой в будущее».

Русская художественная выставка в Париже в Осеннем салоне имела неслыханный успех – такой успех, что Дягилев тогда же начал подумывать о других Русских сезонах, которые могли бы знакомить Париж вообще со всем русским искусством, а не только с одною живописью. Выставка живописи блестяще удалась, русские художники были поняты и оценены, многие бывшие сотрудники «Мира искусства» были приглашены в члены Осеннего салона, Дягилеву хотели дать Почетный легион, но он отказался от него в пользу Бакста, – не может ли так же удасться манифестация и другого неведомого Парижу русского искусства – русской музыки? И Дягилев устраивает пробный русский концерт в palais[62] des Champs Elysées, на который приглашает французских художников и музыкантов, – концерт удался так же, как и выставка, и решил судьбу Русского сезона в следующем, 1907 году.

В 1906 году Дягилеву удалось завязать многие важные отношения, раздобыть многие связи во влиятельных кругах избраннейшего французского общества. Исключительно важным для всех последующих дягилевских сезонов было покровительство comtesse de Greffulhe, которым он тогда же заручился. Madame de Pourtalés[63] представила его comtesse de Greffulhe, и Дягилев попросил у нее разрешения навестить ее, чтобы поговорить с ней о «деле». Об этом визите Дягилева comtesse de Greffulhe совсем недавно рассказывала мне интересные подробности. Когда я пришел в ее великолепный особняк и был введен в громадный салон, украшенный статуями и картинами, вышла comtesse de Greffulhe и с каким-то почти священным благоговением стала говорить о Сергее Павловиче: «Вот в этом кресле сидел Дягилев… Вот на эту статую много смотрел Дягилев… Вот на этом рояле Дягилев играл…» Я спросил графиню, какое первое впечатление произвел на нее Дягилев и правда ли, что Дягилев был так красив в молодости? Comtesse de Greffulhe ответила, что Дягилев нисколько не поразил ее и показался ей сперва не то каким-то молодым снобом, не то каким-то проходимцем-авантюристом, который все знает и обо всем может говорить: «Я не понимала, зачем он пришел и что ему собственно нужно. Сидит, долго смотрит вот на эту статую, потом вдруг вскочит, начинает смотреть на картины и говорить о них – правда, вещи очень замечательные… Скоро я убедилась, что он действительно все знает и что он человек исключительно большой художественной культуры, и это меня примирило с ним. Но когда он сел за рояль, открыл ноты и заиграл вещи русских композиторов, которых я до того совершенно не знала, – тогда только я поняла, зачем он пришел, и поняла его. Играл он прекрасно, и то, что он играл, было так ново и так изумительно чудесно, что когда он стал говорить о том, что хочет на следующий год устроить фестиваль русской музыки, я тотчас же, без всяких колебаний и сомнений, обещала ему сделать все, что только в моих силах, чтобы задуманное им прекрасное его дело удалось в Париже».