– Если вы умеете свистеть, вы можете подсвистывать, – предложил Бруно.

– Вряд ли у меня получится, – смутившись, ответила Анна, разочарованно отводя взгляд от выглядывающего из-за крыши дома небесного полумесяца-недоноска.

– А вдруг.

И гробовщик засвистел, дерзким движением глаз приглашая даму присоединиться к нему дуэтом. Дама растерянно огляделась и, куда деваться, принялась подсвистывать, обыкновенно, как подзывают собак. Кажется, поощряя ее взглядом и забавными жестами, Бруно призывал – потетико! Энерджико! Эспрессиво! Пытаясь подхватить мажорную тему, Анна подсвистывала все громче и игривей, не сводя с гробовщика изумленных глаз. Войдя во вкус, она начала притоптывать ножкой, и скоро, отдавшись ритму, принялась пританцовывать.

Веселье продолжалось, пока из окна второго этажа не высунулась голова старика Йоргоса и по-мальчишески озорно не свистнула.

– Вы обалдели, свистуны? – сказал он беззлобно.

– Ой, извините, – ответила Анна и вслед за Бруно прыснула.

– Мы больше так не будем, – добавил гробовщик с потешно виноватой физиономией.

Анна отвернулась, давясь смехом.

– Что ж, до свидания, мастер художественного свиста, – сказала она, прощаясь. – Давненько я так не веселилась.

– Заходите, – ответил гробовщик. – Я мастер веселья. И у меня всегда найдется бутылочка итальянского вина.

«Надеюсь, он не принял меня за алкоголичку», – подумала она с хохотом.

Прошел месяц. Зелень приобрела твердый, насыщенный цвет. Распустились темно-красные дудочки жимолости. Тонкий их аромат смешивался с запахом дикой сирени. Воробьи облюбовали кусты барбариса. Что за гомон с утра до полудня!

Ученики к Анне приходить перестали. Наступили школьные каникулы. Бруно поселился в соседнем здании. Каждое утро, в спортивной майке и шортах, он выходил на утреннюю пробежку, мускулистый, прямой, пружинистый, и ослепленная его животворящей энергией Анна старалась не пропускать этот приятный глазу момент.

У Анны имелась неодолимая тяга к красивым людям. Она любовалась статью гробовщика, его ногами, находя сходство их контуров с линиями древнеримских скульптур. Красоту их она сравнивала с красотою птиц, деревьев, музыкальных инструментов. Все, что имело идеальную форму, рождалось из божественной первоосновы, выплескивалось из небесного котла бесформенного совершенства, чтобы найти воплощение в грубой, но драгоценной материи.

Древнеримские ноги Бруно устремлялись в парк, заставляя Землю крутиться быстрее. Бег древнеримских ног мог бы стать новым пульсом планеты.

Анне хотелось рассказать о красавчике Квете, но как расскажешь старушке о гробах?..

Она рассказывала ей обо всем, как на исповеди, как на сеансе психотерапии.

Затасканное сравнение «божий одуванчик» Анна находила на удивление точным, Квета и была этим небесным одуваном, полупрозрачным, пушистеньким, на тонком стебельке, готовым в любую минуту рассеять бесследно в пространстве и утратить навсегда свою хрупкую, незащищенную, чудаковатую прелесть. Впрочем, сравнение с одуванчиком испарялось, стоило Анне поставить стул чуть ближе. К удушающему стариковскому духу, пропитавшему стены всего заведения и каждой комнаты, Анна относилась философски, но ее смирение не распространялось на зловонное дыхание рта. Дыхание Кветы было отравлено вонью остатков пищи, гниющих в дуплах старых, желтых зубов, душком тщательно пережеванной колбасы и острым запахом старческого нутра.

А в остальном старушка была прелестна. За последние лет пять восьмидесятилетняя Квета сдала не сильно. Только энергичнее тряслась ее беленькая головка, так что казалось, будто женщина не верит ничьим словам, а собственным не доверяет особенно.

В юности Квета была подающей надежды гимнасткой, ей пророчили славу знаменитой Веры Чаславска. До пятидесяти она умела закидывать колено за ухо и до шестидесяти чесала спину сверху донизу обеими пятернями.

Анна купила квартиру у одинокой, разбитой неожиданным артритом Кветы, когда та решила перебраться в дом престарелых.

– Эти приветливые сестры – полные дуры. – жаловалась она. – Как можно оставить старого человека без выпивки? Вредно! Они говорят: вредно. Что может быть вредно в моем возрасте? Это же смешно. Спасибо, милая. Прекрасная боровичка. Я же по чуть-чуть. Делаю глоточек, когда мне тоскливо. Глоточек, когда мне хорошо. Глоточек, когда я вкусно поем. Глоточек, когда закончу очередное вязание. Я почти закончила одеяло для твоей Юли. Дремлю, а из рук не выпускаю. Тут уснула, и мне приснилось, что оно вяжет меня. И нитки такие красивые, что мне завидно.

Квета вязала крючком разноцветные квадраты и затем сшивала их в единое большое полотно, красочное, как голландский цветочный сад.

– Очень красиво. Юля будет в восторге.

– Закончу и буду вязать для беженцев. Осень скоро, они там в палатках переморозят свои беженские зады. Что нового? Выкладывай последние сплетни!

Анна рассказывала. Про Макса, гастроли, Олю. У Мельникова проблемы с устрицами. К слову, старушка оказалась единственной не упрекнувшей Анну за разрыв с Гришей, не сказавшей что-то вроде «как жаль, такой хороший мужик, ну что же ты», возможно потому, что она была с ним незнакома.

Каролина записала Мартина на ушу и танцы, чтобы не болтался по улицам в каникулы. Мария откармливает его мясом из новой лавки. Студент-биолог Ота, тот белобрысый мальчишка из квартиры напротив, неожиданно оставил энтомологию и занялся птицами, на днях он вернулся из экспедиции по подсчету краснокнижных гусей.

Йоргос, о, старый пьяница нашел себе занятие! Пишет роман! Про графа Мизеуса. Какая-то греческая экзотика. Он же грек. Выдумывает истории про этого графа и в пабе срывает аплодисменты.

Анна умолчала, что замысел явился Йоргосу в то самое утро, когда в витрине он увидел гробы и возник в его воображении герой – высокий голубоглазый афинянин, со всей своей необыкновенной жизнью в загородном замке.

– Старый дурак.

Вместо велосипедов теперь мебель, да, пришлось Анне соврать, язык не повернулся сказать гроб, гробы.

– Все течет, все меняется. Жизнь не стоит на месте. У меня вот тоже… зуб выпал.

Большие сундуки пользуются спросом.

– Надо проверить, откуда везут эти сундуки. Они могут быть с двойным дном. В них могут прятать беженцев.

В салон зачастила Эва. Анна видела, как девчонка открывает ключом дверь. Эва появлялась ни свет ни заря каждое утро. Около одиннадцати она покидала салон, а вслед за ней обычно приходил и сам хозяин.

– Убирается. Летом подрабатывает. Хорошая девочка. Всегда мне нравилась. Сколько ей? Большая, наверное, уже.

– Четырнадцать, кажется. Странная. Всегда одна. Ни с кем не дружит.

– Хорошая девочка, – повторила Квета. – Умная.

Новое занятие нашлось и у Анны. Она наблюдает за жизнью салона, словно там не салон, а логово любопытного зверя. Хозяин много курит, вечно торчит на улице без дела. Разумеется, Анна не сидит дома, прилипнув к окну. Что ей, заняться больше нечем? Просто выглядывает по возможности. Так, иногда.

– А что он? Хорош собой?

– Да, – призналась Анна и, слегка покраснев, засмеялась. – Этакий Мендельсон в юности. С лицом необремененным мыслями.

Раздражают Анну молодые женщины, мелькающие туда-сюда. Зачем им, молодым и красивым… сундуки? Впрочем, она не настолько глупа, чтобы не понять, к какому сорту мужчин относится этот сероглазый обладатель древнеримских ног.

– Если у мужчины много женщин, значит он хороший любовник, – выдала Квета с усмешкой старой сводни.

– Очередной миф, который женщина повторяет вслед за мужчиной, – с полной серьезностью возразила Анна. – Мужчины совсем задурили нам голову.

– Наверное, ты права, – вздохнула Квета. – Я рада, что стара. Современная женщина совершенно сбита с толку.

Однако сегодня Анна поняла, что гробы Бруно, эти расфуфыренные парусники смерти, добрались и до Кветиного дома престарелых.