Анна не переставала улыбаться. Ее забавляла его актерская грация – почтительная, будто он ныряльщик, добывший жемчуг вельможной даме.

– Это заказ одной певицы. В каталоге под номером семнадцать похожий. Возьмите, – Бруно протянул каталог. – Несколько слоев итальянского лака создают полную имитацию морской раковины.

– Она извращенка, эта певица?

Парень усмехнулся. Мельком поглядывая на его открытое, с гладкой кожей лицо, Анна подумала, что его серым, удлиненным глазам позавидовала бы любая женщина.

– Вы еще не видели этого, – таинственным полушепотом произнес Бруно и бесподобным жестом указал куда-то вниз, под ноги. Там, на низкой ступени, похожий на огромную шкатулку для великанши, стоял черный блестящий гроб богато инкрустированный перламутром.

От изумления позабыв, что перед нею гроб, Анна воскликнула «божечки!», «какое чудо!», «потрясающе!» и потянулась к «чуду» всем своим существом.

– Вам повезло, что вы его застали. Это настоящее произведение искусства. Его изготовили в Китае по моему эскизу. Сегодня вечером он будет доставлен одному банкиру.

– Как я ему завидую!

– Эта модель на редкого любителя восточной экзотики. А вот флористический орнамент.

Повинуясь движению Бруно, Анна обернулась. Позади них стоял еще один гроб – белый, с нежными цветками лотосов, стрекозами и русалкой, лицо которой показалось Анне слишком доверчивым и глуповатым.

Бруно приподнял крышку.

– Обратите внимание. Внутри перуанский хлопок. Жители одной деревни из поколения в поколение ткут вручную. Я очень люблю редкие ткани. У меня есть кусок касайского бархата. Я все никак не найду ему достойное применение, хочется чего-то особенного. Касайский бархат делают в Конго из рафии. Листья рафии высушивают на солнце, и плетут вместе с листьями молодых пальм. Их блеск придает ткани бархатистость. Ткань изготавливают мужчины, а вышивку женщины. Причем беременные…

Анна выслушала рассказ об удивительном бархате с раскрытым от изумления ртом.

– Даже не знала, что такое бывает, – она не удержалась, провела рукой по прохладной поверхности дерева, затем по перуанскому хлопку.

– Еще одна особенность моих гробов – они очень легкие. Попробуйте, приподнимите!

Анна с комичной готовностью одной рукой взялась за угол и, действительно, без особого труда оторвала ящик от пола. Она попала на сцену и участвовала в занимательном представлении.

– Легчайший! Один из моих секретов!

Анна любила качественные и красивые вещи. Она пила вино из черного бокала Ридель ручной работы, кофе и чай из невесомых фарфоровых чашек на изящной ножке, носила в ушах скромные, но все-таки бриллианты, и кот, которого, правда, нельзя назвать вещью, был чистокровной британской породы с родословной и паспортом. Поэтому мимолетная мысль о том, что она будет лежать в далеком будущем вот в таком качественном и легком гробу, согрела ей сердце.

Гробовщик курсировал между гробами, обращая ее внимание то на один, то на другой, а она, околдованная, отуманенная, крутила головой, вскидывала руки, ахала. Как жаль, что ей так не скоро умирать!

– Знаете, я считаю людей, которые заблаговременно заботятся о том, чтобы родственники не похоронили их в пластмассовом лотке для зелени, очень разумными, – добавил гробовщик.

– Я с вами согласна. Гроб – это колыбель души. Об этом стоит позаботиться заранее.

Разумеется, она шутила. Неужели он всерьез думает, что она купит гроб, пусть даже такой?

Анна не заметила, как, восхищенно покачивая головой, села на кстати предложенный табурет. В лепестках лотосов угадывалось обещание вечной жизни, спокойствия, которым Анна так дорожила, небесной, почти райской тишины. Анне чудились ароматное благоуханье цветов, шорох золотистой листвы, скользящий танец тонконогих водомерок, рисующих на водной глади символы бесконечности.

Затем Анна слегка повернулась влево и взгляд ее упал на черный, матовый экземпляр. Простой и лаконичный, с изящными серебряными ручками, он стоял на чем-то вроде ступени, простой и элегантный, как платье от Коко Шанель. Ни росписи, ни резьбы, ни инкрустации, но Анне померещилось сияние, зыбкое сияние потустороннего, исходящее от него.

– Американский тополь, – голос Бруно доносился откуда-то издалека.

– А внутри перуанский хлопок? – рассеянно спросила Анна, то ли в шутку, то ли всерьез.

– Нет. Внутри китайский шелк.

Анна взглянула на гробовщика, ожидая маленького театрального представления под названием «откидывание крышки гроба».

О да. Но он уже не играл, он священнодействовал.

– Потрогайте.

И накрыв ее руку своей, парень потянулся вниз, чтобы позволить гостье коснуться ткани.

От прикосновения горячей мужской руки Анна затрепетала. А Бруно еще и оказался в неприличной близости от ее лица, присев рядом на корточки. Анна слегка качнулась.

– Как вы сказали, кедровый тополь?

– Американский.

Бедняжка! От близости молодого привлекательного мужчины у нее закружилась голова. Гробовщик посвящал гостью в тонкости ремесла, но вряд ли она улавливала смысл произносимых им слов. Она пыталась понять, в чем секрет, в чем секрет этой удивительной химии, где сокрыта тайна прикосновения.

Взгляд Бруно оставался открытым и вдохновенным, а она отвечала на его прямоту тихой удивленной полуулыбкой. Анне льстило, что парень хотел произвести на нее впечатление.

– Значит они дорогие, ваши удивительные гробы?

– Какие именно?

– Какие? Вот этот, например…

– Двенадцать тысяч долларов.

– Сколько?! Вы шутите?

Морок вдруг рассеялся, оцепенение исчезло. Анна расхохоталась.

Задетый Бруно пожал плечами.

– К чему притворство? Я вижу, что вы способны оценить реальную стоимость вещи. И понимаете, что это нормальная цена для такой работы.

– Это гробы. Гробы, понимаете?

Анна направилась к выходу, обмахиваясь каталогом, чудом оказавшимся в руке.

– Кто купит такой гроб да еще за такую цену? Машину можно купить за эти деньги.

Обогнав ее, Бруно учтиво отворил дверь. Он собирался что-то сказать, губы шевельнулись, но Анна опередила его:

– А какие здесь продавали велосипеды! И всего за сто евро.

Мало заботясь о деликатности, она всучила ему каталог и выскочила на улицу.

Мария и Йоргос удивленно уставились на нее, словно ад выплюнул ее преображенной. Но она была настолько поглощена своими чувствами, что прошла бы мимо, если бы Йоргос ее не окликнул.

– Что? – нахмурившись, обернулась она. – Что там? Так зайдите сами и посмотрите.

Как дети, ей-богу…

Перед дверью подъезда Анна, однако, оглянулась снова и громко, с торжествующей интонацией добавила:

– Ну по крайней мере не китайская харчевня!

– Уж лучше бы харчевня. – крикнул в ответ Йоргос.

И добавил:

– Мизеус! Его будут звать Мизеус!

Но Анна уже ушла.

Мальчишка сошел с ума, со смехом думала она дома, скидывая туфли. Кто купит такой гроб? Да еще за такие деньги? Полный безоговорочный ку-ку.

С минуты на минуту на урок должен был прийти сын веганши Каролины, и постепенно мысли Анны вернулись в повседневное русло: к нотам, к теме занятия, к педагогическим мелочам.

Садясь за фортепьяно, двенадцатилетний Мартин менялся до неузнаваемости: из угловатого, непоседливого подростка он превращался в серьезного джентльмена. У него появлялись осанка, такт, деловитость. В нем просыпались гены европейских аристократов. Слушая объяснения, он кивал головой с важностью герцога. Анне нравилось, что он такой правильный и послушный.

– А сейчас мы с тобой вот что сделаем с темой, – мягко произнесла она. – Мы не просто ее сыграем. Мы ее проинтонируем.

Речь Анны также была проинтонирована отработанными годами доверительной нежностью и строгостью.

– Представь торт. Булочник испек торт и теперь сверху украшает глазурью. Листики, розочки, завитки. Это все и есть интонация. Можно говорить монотонно. Бу-бу-бу-бу-бу-бу. А можно с интонацией. Точно так же и музыку можно сыграть без интонации, – тонкие музыкальные пальцы без малейшей эмоции прогулялись по клавишам. – Все. Просто ноты. Ноты без глазури. Скучно, безжизненно. Ни завитков, ни розочек. А могу сыграть вот так.