– У нас новая дама, – сообщила старушка и осуждающе покачала головой. – Она въехала с собственным гробом. Мне кажется, она не в себе. Он у нее с рисунками. Знаешь этот старый мультик про крота? Вот. Хочешь, скатаемся, посмотришь. Она всех приглашает. Бедняжка. У нее нет кишки.

Сверкнув глазами, Анна покачала головой. В другой раз. Сердце вдруг зачастило, не хватало еще панической атаки…

Она поспешила уйти, чтобы не тревожить старушку.

Домой она возвращалась задумчивая. Общение с Кветой настраивало ее на философский лад. Милейшая старушенция. Принимает жизнь со спасительной иронией. Большое везение, говорит, что скрючило ноги, а не руки, руки-то важнее. Старается, квохчет, бодрится. Анна не могла бы ездить к ней, будь она разбитой, недовольной, боящейся смерти старухой. Анна окружала себя оптимистами. Не выносила нытиков, хотя сама, чего греха таить, любила побухтеть. Она плохо чувствовала себя рядом с людьми разочарованными. Избегала сломленных, как прокаженных, боялась их. В трамвае она в очередной раз посмаковала мысль о том, что у нее все хорошо. Уютный дом, прекрасный сын, добрая толстуха Юлька, любимая работа, мужчины время от времени баловали ее вниманием. Молнии теперь ударяли где-то рядом. Анна с легкой грустью подумала о двух школьных подругах, оставшихся в России. Обе рвали задницы на работе, у одной свекровь второй год лежит, у второй диабет у сына и что-то с ногами. Есть, к счастью, еще Толик, однокурсник, у него своя группа, своя банда, как он говорил, и каждый раз звал Аню: нужна флейта, баян, окарина, они играли все народное, фольклорное. Что ты там киснешь в своей школе, мы дадим тебе шляпу с пером, оденем в дирндль, ты будешь царица альпийских лугов, пастушкой в белых гольфах! И скидывал ссылки на их выступления, где он сам седой, постаревший, но длинноволосый и молодой душой, в остроносых туфлях и кожаном жилете, наяривает на укулеле, а рядом юная скрипачка подыгрывает что-то вакхическое.

Анна вскинула голову, поймав себя на том, что она будто итог подводит? Выстраивает вереницу счастливцев и несчастливцев. Будто жизнь заканчивается, но ведь это совершенно не так, впереди у нее еще много, она надеялась, много приятных лет. Так откуда рассудительное уныние? О да. Это все из-за них. Проклятых сундуков. Они преследовали ее. С русалочьими, воспевающими дно, песнопениями. С кротовьим ностальгическим молчанием…

Только бы он не стоял на улице, думала Анна, приближаясь к дому, уже не удивляясь этому своему желанию-нежеланию. Только бы проскочить. Однако он стоял. И не один. Анна замедлила шаг, понимая, что встречи не избежать. Женщина, где-то Анна ее видела, села в авто…

Хлопнула дверца…

– Доброе утро! – приветствовал гробовщик.

– Доброе-доброе. Это? Это же не…

– Это Петра Држизгалова. Вы ее знаете?

Пораженная известием Анна подошла ближе.

– Знаю ли я Петру? Вы шутите? Ее все знают!

– Да, это верно, – он засмеялся. – Она купила у меня гроб. Для души, заметьте.

– Она похоронит в нем душу?

– Она хочет быть, как Сара Бернар.

Анна усмехнулась – метит в Сары Бернар? Как трогательно. Петра хоть и звезда, но до Сары ей, как свету ночной лампы до северного сияния.

– А мне в юности говорили, что я на Сару Бернар похожа.

Анна кокетливо пригладила темные волосы и повернула голову в положение, из которого она была особенно похожа на великую актрису. После совместного свиста под луной в разговорах с новым соседом Анна придерживалась шутливого стиля общения.

– У вас, я бы сказал, черты совсем другие, глаза слишком большие …вы больше похожи на Павлину Поризкову.

Бруно наклонился ближе и непозволительно откровенно позволил себе рассматривать слегка тронутое пудрой побледневшее лицо Анны.

– Кстати, хотите увидеть новый гроб? Мне интересно ваше мнение, – простодушно добавил он, не отстраняясь и словно не замечая, как взгляд Анны утрачивает непринужденное выражение, а сама она отклоняется назад.

– Проходите. Не бойтесь.

Гроб, о котором говорил Бруно, стоял отдельно от остальных, в глубине зала, дополнительно подсвеченный сбоку, и больше походил на вырванную светом часть церковной или монастырской стены.

Что-то подобное Анна чувствовала в соборе: молитвенный дух, священный трепет. Горькое смирение? Она не была религиозна, но дыхание затаила, едва ее взгляд остановился на росписи. Пять искусно написанных икон не имели границ между собою, но тон и насыщенность фона не позволяли слиться им в единый ряд. Анна подошла ближе, разглядывая крышку, визуально разбитую на три крупных фрагмента, и к своему удивлению обнаружила, что роспись имеет с иконами лишь внешнее сходство. Это не были сцены из жизнеописания святых, как Анне показалось сначала. Мужчины в деловых костюмах ловили средневековых птиц, а женщин в коротких юбках окружала условная позолоченная растительность. Материал, цвета, двухмерность рисунка создавали полную иллюзию подобия, но темы изображений оказались мирскими. Все было искусно прописано в деталях. Анна даже разглядела на пакете в руке одной женской фигурки надпись PRADA. Придавая живописи завершенность, по краю тянулись две полосы – золотая и красная.

Анна молитвенно сложила ладони. Потрясенная, отступила назад. Живопись обладала необъяснимой притягательной силой, магической силой. Анна растерянно оглянулась на гробовщика, но тот глядел в сторону, спокойно ожидая ее ответа. Снова взглянув на него, Анна поняла это и усмехнулась вихрю собственных переживаний. Как глупо, как глупо, подумала она. Гроб, иконы и она перед ними в молитвенном молчании. Что с ней? Это гроб. Гроб! Самая горькая вещь на свете. И недоиконы. Вот дура. Жуть. Морок. Жуть и наваждение…

– Если бы я была епископом, я бы отлучила вас от церкви, – заметила она холодно.

– Мне казалось, вы скажете другое. Но я атеист. И потом расписывал не я. Я делаю не все гробы, часть работы я отдаю. Для меня самого эта роспись явилась полной неожиданностью.

Эти слова Анну не удивили. В живописи была тайна, в ней чувствовались глубина, искренность, что-то феноменально-живое. Роспись на других гробах в сравнении с ней выглядела дешевой мишурой, вычурным легкомысленным баловством.

– Но это еще не все. Смотрите. Внутри я использовал касайский бархат, – Бруно откинул крышку.

– Тот самый из Конго?

– Да-да, мне приятно, что вы помните, – он кинул на Анну теплый и благодарный взгляд. – Этот бархат просился сюда. Однако дерево самое дешевое. Так что цена невысока.

Услышав слова «цена невысока», Анна вернулась к своей обычной насмешливой манере.

– Не говорите мне, не нужно меня шокировать.

– Не буду.

– А распродажи у вас бывают?

Гробовщик покачал головой.

– Увы. Гробы не выходят из моды.

– Он прекрасен.

– Но цена действительно не так высока.

– О чем вы? Я не сумасшедшая гроб покупать. Представляю, что сказал бы сын.

– Хотите лечь внутрь? Парадокс в том, что нам не судьба полежать в гробу. Ведь, когда это произойдет, нас уже не будет.

– Вы шутите?

– Ничуть.

– Я не полезу в гроб! Вы с ума сошли.

Анна засмеялась, с горькой иронией констатируя в смехе призывные ноты флирта.

– Попробуйте.

Может, он маньяк? Накинется на нее прямо в гробу? И что же он с ней сделает? Анна сжала губы, чтобы не расхохотаться.

Если она откажется, он подумает, что она старая закомплексованная тетка. Она не хотела, чтобы он так думал.

Тем более парень прав, когда она еще полежит в гробу? Тем более в таком!

– Значит, вот так взять и лечь прямо в гроб? Ха-ха-ха!

Как в прорубь нырнуть!

– Туфли лучше снять.

Только туфли?!

Анна сняла туфли, шагнула в гроб и, придерживая низ платья, легла. Жаль, она не знала, что все так обернется, иначе бы надела что-нибудь длинное, дорогое…а не эти открывающие колени маки, похожие на кровавые пятна.

Она лежала, зажмурившись, чувствуя чудовищную робость.