– Пожалуйста! – молит один.

– О Господи!

И крики, крики, от которых кровь стынет в жилах.

Я сижу, замерев от страха.

Несколько лошадей в испуге становятся на дыбы. Голод шикает, и это, как ни странно, их успокаивает. Они стоят смирно, только едва заметно переступают ногами, когда растения хватают всадников.

Тот, кто первым потянулся за оружием, теперь лежит навзничь и пытается отбиться от ветвей, оплетающих его. Кажется, растение от этого двигается еще быстрее и неумолимее.

– За что? – задыхаясь, выдавливает из себя один из стражников, умоляюще глядя на Жнеца.

Лицо у всадника просто ледяное.

– Потому что вы люди и вам назначено умереть.

Я слышу хруст костей и сдавленные крики. Люди из последних сил пытаются глотнуть воздуха. Проходит, кажется, целая вечность, пока они не затихают. И, наверное, слава богу, что затихают. Могло быть хуже: они могли все еще цепляться за жизнь, как тот старик, которого я видела, когда въехала в Куритибу.

Я хватаю ртом воздух. Мертвецы окружают меня со всех сторон.

Тот всадник, к которому была привязана моя лошадь, лежит неподалеку, разинув рот в беззвучном крике.

Дрожа, я смотрю на Жнеца. Он наслаждался убийством этих людей. Я видела это своими глазами.

Голод спрыгивает с коня, подходит к другим лошадям и начинает методично снимать с них седла и уздечки, напевая себе под нос. Одну за другой он отпускает лошадей, и те бредут прочь по пустынным улицам.

Наконец, он приближается ко мне. Я все еще сижу не шевелясь, окруженная плотным кольцом мертвецов.

– Иди сюда, цветочек, – говорит Голод обманчиво мягким голосом. Он делает шаг в мою сторону и протягивает руку.

Волосы у меня на затылке встают дыбом. Я уже почти убедила себя в том, что этого человека легко обвести вокруг пальца, а таких ведь нечего бояться, правда?

Но, черт побери, похоже, он не так прост, и, как бы ни был он обезоруживающе приятен в общении, все эти мертвые тела вокруг – напоминание о том, что он отвратительный монстр.

Увидев выражение моего лица, Голод поднимает брови.

– Если тебя так корежит от убийств, тебе не стоило меня разыскивать.

Он, конечно, прав. Я могла бы держаться подальше. К тому же эти люди, которых он убил, наверное, из тех немногих, кто и правда заслуживал смерти.

И все же…

Я смотрю в обезоруживающее дьявольское лицо Голода.

Кто-то должен одолеть это создание.

– Либо ты поднимаешь руки и не сопротивляешься, либо я силой стаскиваю тебя с этой лошади, – говорит он. – Могу сразу сказать, какой вариант тебе понравится больше.

Нехотя я поднимаю скованные руки, и всадник снимает меня с лошади.

Он свистит, и его конь подходит к нам.

Я не могу смотреть на этого человека. Ни тогда, когда он усаживает меня на своего коня. Ни тогда, когда он снимает упряжь с моей лошади и освобождает ее, последнюю. Даже когда он вскакивает в седло и усаживается позади меня.

Бронзовые доспехи Голода давят в спину, когда он прижимается ко мне и небрежно перекидывает тяжелую руку через мое бедро. От его близости меня еще сильнее колотит дрожь.

Жнец цокает языком, и его конь трогается, огибая тела.

Мы проезжаем не больше квартала, когда всадник негромко говорит:

– Ты дрожишь как осиновый лист. – Его дыхание тепло щекочет мне ухо. – Я уже говорил тебе, меня бояться нечего – во всяком случае, пока.

Жнец говорит мягко, но от этого только хуже.

– Зачем ты это сделал?

Мой голос похож на карканье вороны.

Наступает долгая пауза, и мне всерьез кажется, что до Голода не сразу доходит, о чем речь.

Он постукивает пальцами по моему бедру.

– Они бы очень скоро повернулись против меня, – говорит он наконец.

– Ты дал им собрать вещи и оседлать коней, – шепчу я. – Ты велел им приготовить лошадь для меня. Зачем? – Голос у меня дрожит. – Зачем, если ты собирался просто убить их всех?

– Ты полагаешь, будто мой разум работает так же, как твой. Это не так.

Несколько секунд мы оба молчим. Слышна только поступь коня и легкое позвякивание моих кандалов. Мы проезжаем мимо нескольких разлагающихся тел, зажатых в ветвях деревьев и лианах растений.

– Есть ли на свете такой ужас, который ты не захотел бы сотворить? – спрашиваю я.

– Когда имею дело с такими существами, как вы? – отвечает он. – Нет.

Мысли мечутся у меня в голове. Я чувствую себя потерянной. Вся моя жизнь разрушена, и вот я сижу на коне перед всадником, вместо того чтобы мстить. Это… не то, что я представляла себе, думая о том, как будут развиваться события.

Я болтаю ногами в тяжелых сапогах. Стремян под ногами нет, и сила земного притяжения, кажется, пытается оставить меня босой. Я виляю лодыжками, стараясь натянуть сапоги поудобнее. Это срабатывает… на несколько минут. А потом снова становится неудобно.

Не проходит и получаса, как решаю, что с меня хватит. Толку-то от этих сапог.

– Придержи меня, – бросаю я через плечо.

Наступает тишина. А затем:

– Если это очередная твоя уловка, потому что ты изголодалась по сексу…

Прежде чем Жнец успевает закончить свою мысль, я поднимаю ногу в сапоге и закидываю ее на седло. Как я и думала, мое тело тут же теряет равновесие.

Голод рефлекторно подхватывает меня, его рука крепко обвивается вокруг моей талии.

– Что ты творишь, Ана, дьявол тебя возьми?

Звеня кандалами, я расшнуровываю кожаный сапог. Потом хватаюсь за толстый резиновый каблук и тяну вниз.

– Снимаю эти чертовы сапоги.

Я стягиваю сапог вместе с пропотевшим носком. Кладу его на колени и принимаюсь за второй. Жнец ничего не говорит, но я чувствую, что он сильно недоволен. Очень, очень недоволен. Похоже, любое мое решение его раздражает.

Когда оба сапога сняты, мне удается открыть одну из седельных сумок Голода, а это чертовски трудно сделать в наручниках. Но мне удается, ура!

Спиной я так и чувствую неодобрение Голода. Однако он не останавливает меня, и я продолжаю свое дело.

Пытаюсь засунуть оба сапога в сумку, но тут за каблук одного зацепляются наручники и тянут его за собой. Я пытаюсь поймать его на лету, но при этом роняю второй. Оба сапога бьются о бок лошади, прежде чем свалиться на землю.

Наступает тишина.

А затем…

– Не моя забота, – говорит Голод.

Я оглядываюсь через плечо.

– Ты шутишь, наверное.

– Разве я похож на шутника?

Не похож, черт бы его побрал.

– Мне нужны эти сапоги, – говорю я. Это моя единственная пара.

– Я не буду останавливаться.

– Офигеть. – Я поворачиваюсь в седле лицом вперед, спиной к нему. – Офигеть.

Мы едем, а вокруг увядают поля.

Я не сразу замечаю это: Куритиба тянется долго, квартал за кварталом, и кругом только здания, вянуть нечему. Но вот мы выезжаем из города, и в какой-то момент городские строения сменяются фермерскими угодьями.

И чем дольше я еду в седле с этим человеком, тем яснее вижу, что земля меняется прямо у меня на глазах.

Поля кукурузы и сои, риса, сахарного тростника и прочего – все увядает, стебли чернеют, листья скручиваются. Кажется, они теряют цвет в считаные секунды. Когда я оглядываюсь через плечо на посевы, мимо которых мы только что проехали, там уже море мертвой листвы.

Однако диких растений Голод не трогает. Ни травы, ни кустов, ни сорняков, хищно подступающих к краю полей. Он стремится уничтожить именно то, что нас кормит.

– Тут когда-нибудь что-то вырастет снова? – спрашиваю я, глядя на умирающие посевы.

– Нескоро, – отвечает Голод, – а когда вырастет, это будут уже не посевы. Эта земля не принадлежит людям. Никогда не принадлежала и не будет принадлежать.

Несмотря на нарастающую послеполуденную жару, у меня по коже бегут мурашки.

Прежней жизни действительно уже никогда не будет. Конечно, я поняла это сразу, как только Жнец ворвался в мой город, но до сих пор не осознавала этого до конца. Не будет больше ни фермеров, ни ярмарочных дней. Ни ленивых полудней в борделе, ни вечеров, когда работа идет своим чередом. Здесь, на юге Бразилии, фермерство – основной источник дохода. Если Голод уничтожит его… ему даже не нужно будет убивать нас сразу. Рано или поздно мы все умрем от голода.