Голод ведет меня в другую спальню. Там на матрасе лежит коса всадника и, как я уже поняла, его весы. Остальная комната завалена чужими вещами.

Жнец проходит через всю спальню, направляясь в смежную с ней ванную, и я иду следом. Там стоит причудливого вида ванна на когтистых лапах и унитаз, причем и к тому и к другому, судя по всему, подведен водопровод. У ванны даже рычаг есть, чтобы качать воду. Кто бы ни были эти богатые сволочи, я им почти завидую.

Они наверняка мертвы.

М-да, пожалуй, не позавидуешь…

Перед ванной в неглубоком тазике стоит кувшин с водой. На краю таза лежит мочалка. Ванна ванной, а всадник предпочитает мыться в тазике с кувшином. Казалось бы, такой самонадеянный ублюдок, как Голод, мог бы хотя бы попытаться наполнить ванну.

– Роскошно живем, значит? – говорю я.

– Это для тебя, – отвечает он.

А-а. Теперь я понимаю, почему не ванна. Станет он баловать такой роскошью кого-то, кроме себя.

– Потому что от тебя воняет, – добавляет он.

– Тронута до слез твоим гостеприимством, – говорю я, подходя к кувшину.

Я ни слова не говорю о другом: о том, что все это, вообще-то, странно. Очень, очень странно! Голод до сих пор не убил меня, а теперь ждет, что я буду тут мыться? В его собственной ванной?

Он что, смотреть на это собирается?

Всадник бросает платье на ближайшую стойку и тут же прислоняется к шкафчику. Да, он не уходит, и я с изумлением понимаю, что он и правда намерен торчать здесь.

Свинство какое!

Не глядя на кувшин с водой, я подхожу к ванне и испытываю рычаг. Нажимаю разок для пробы. Тут же из носика с шипением льется вода.

Работает!

К черту этот тазик с губкой.

Повернувшись спиной к всаднику, я начинаю наполнять ванну. Голод не останавливает меня, хотя от такого гаденыша можно было этого ожидать.

Времени на то, чтобы набрать достаточно воды для купания, уходит немало, да и сама водичка холодновата, но в конце концов ванна наполняется.

Когда я снова оборачиваюсь, Голод все еще стоит без движения.

Не знаю, что и думать.

Я снимаю рубашку, затем тонкий бюстгальтер, не заботясь о том, что Голод будет любоваться обнаженной женской грудью. Для меня это дело обычное.

Взгляд всадника падает на раны, украшающие мое тело. Я слышу, как он резко втягивает воздух.

И теперь, кажется, понимаю, почему он не уходил: хотел увидеть мои раны.

Он встает со шкафчика, не сводя взгляда с рубцов.

– Они тебя всю искромсали.

Я опускаю взгляд, и воспоминания снова всплывают в голове. Я чувствую на себе руки этих людей, слышу плотоядно чавкающий звук, с которым их ножи вонзаются в меня раз за разом.

– Одиннадцать разных шрамов.

Не знаю, зачем говорю ему это.

– Представляю, как долго ты лежала и корчилась от боли – одинокая, напуганная.

Мой стальной взгляд устремляется на него.

– Не только напуганная.

Я была в ярости.

Кажется, он видит эту ярость в моих глазах и сейчас, когда я на него смотрю.

– Да, – говорит он, – мне хорошо знаком этот взгляд.

Усилием воли я подавляю эмоции.

Мгновение – и Голод снова усаживается на шкафчик на некотором расстоянии от меня.

– Эти раны не похожи на те, после которых можно выжить, – говорит он небрежным тоном.

Я не утруждаю себя ответом. Вместо этого вышагиваю из штанов, затем снимаю трусики и отбрасываю их в сторону.

Если я думала, что нагота отпугнет всадника, то я ошибалась.

Хм…

Я забираюсь в ванну, сажусь, царственно откинувшись назад, и вздыхаю, прислоняясь к бортику.

– Как там твоя рана на животе? – спрашиваю я, перекидывая руки через края ванны. Моя грудь беззастенчиво обнажена, что мне откровенно и до чертиков нравится. Надеюсь, всадник обалдел.

Голод щурит на меня глаза.

– Исчезла.

– Очень жаль.

– И яйца уже не болят… спасибо, что спросила, – добавляет он.

– Твои яйца меня не волнуют. Ты ими, похоже, все равно не пользуешься.

Криво усмехаюсь. Я очень довольна собой.

Жнец скрещивает руки на груди, и в глазах у него появляется злобный блеск.

– Скажи мне, Ана, – произносит он, и звук моего имени из его уст заставляет живот сжаться, – что ты будешь делать, если я тебя отпущу?

Устремляю на него пристальный взгляд.

Я могла бы солгать. Но эти змеиные глаза… мне кажется, они все равно разглядят правду.

– Не знаю, – признаюсь я. – Наверное, снова постаралась бы отыскать тебя и отомстить.

Потому что больше у меня в этой жизни ничего не осталось. Ни дома, ни работы, ни друзей, ни родных. Только эта вендетта.

Всадник издает тихий грудной звук.

– Я так и думал.

Наверное, в этот момент мне следовало бы забеспокоиться. Но если честно, где я, а где беспокойство? Давным-давно пора об этом забыть.

– Я все равно буду пытаться тебе отомстить, – добавляю я. – Если ты будешь держать меня у себя под боком, то мне же проще.

Теперь всадник улыбается, и, бог ты мой, жестокость и правда приносит ему наслаждение.

– На твоем месте я бы не стал этого делать, – мягко отвечает он.

Больше он ничего не говорит, но это и не нужно. В его словах звучит скрытая угроза: если я попытаюсь причинить боль ему, он покажет мне, что такое настоящая боль.

Жнец шагает к двери.

– Завтра мы отправляемся. Если ты попытаешься сбежать, я не стану тебя кормить.

Похоже, такая перспектива его как-то слишком радует.

Чертов Голод.

Выходит, всадник действительно не намерен меня убивать. По какой-то причине он хочет, чтобы я была рядом. Настолько, что собирается наказывать за попытки сбежать.

Я вглядываюсь в него. Он ненавидит людей, но не хочет меня убивать, и он ненавидит человеческую плоть, но при этом остался посмотреть на меня в ванне. Я не могу понять, что на уме у этого парня, и это будет грызть меня изнутри. Если можно так выразиться. Кстати, насчет погрызть…

– Давай-ка проясним, – говорю я. – Если я останусь в этом охренительном доме, ты будешь меня кормить?

Где здесь подвох?

Всадник снова щурит глаза.

– Голодать ты не будешь.

Бесплатное жилье и питание? Просто восхитительно. У меня даже пальцы на ногах подгибаются.

– Ладно, по рукам. У тебя теперь есть новая пленница, которая ничего против плена не имеет.

Вопреки сказанному, я все же пытаюсь бежать из комнаты, куда меня возвращают после ванны. Даже несколько раз пытаюсь. Главным образом из-за своего вечного непобедимого любопытства. К тому же мне скучно. В чужой комнате не так-то просто найти себе занятие. Ну и, ко всему прочему, перспектива остаться голодной меня не так уж сильно пугает.

Нет нужды говорить, что я каждый раз попадаюсь. Я даже не планирую всерьез бежать отсюда – я еще не отказалась от намерения отомстить, – но надеюсь отыскать какой-нибудь острый предмет, которым можно проткнуть всадника.

Враги мы или не враги, в конце концов?

К сожалению, если тут где-то и валяется оружие, то я его не нахожу.

После четвертой попытки всадник просто говорит:

– Еще раз сбежишь, и я пущу в ход растения.

Вот это уже действенная угроза. Удивительно, что он сразу не припугнул меня по-настоящему. Все-таки мой похититель – не кто-нибудь, а печально известный Голод.

Поэтому я смиряюсь с реальностью своего положения. Сидеть мне теперь в этой комнате до тех пор, пока Голод не решит, что нам пора уходить.

Снова оставшись в одиночестве, я от скуки исследую шкаф, чтобы переодеться во что-нибудь более подходящее. Ситцевое платье, на котором я останавливаюсь в конце концов, привлекает ярким узором и облегающим кроем. А вот сапоги я решаю оставить старые: размер ноги у меня больше, чем у прежней хозяйки этой комнаты.

Я осматриваю еще кое-какие вещи этой девушки, перелистываю несколько книг в ее шкафу, а затем перехожу к дневникам, занимающим целую полку. Можно только предполагать, что их писала та самая девушка, которая жила здесь. Записи в них именно такие – заносчивые и пустые, каких можно ожидать от богатой, окруженной заботой девочки-подростка, и под каждой стоит подпись: «Вечно твоя, Андресса».