У нас был один такой: он был берсерк, дурак и вор, часто бился в падучей и не был пригоден ни к одному мирному делу. В бою же он оказался и вовсе никудышен: моя мать, Гундур Тюрсдоттир, одолела его в судебном поединке, первым же ударом секиры снеся с покатых плеч пустую башку.

Ярость не шла. Голова оставалась холодной и как бы не одной: первая моя часть старательно считала дикарей и их плоты, вторая – ловко сбивала с бортов подобравшихся слишком близко врагов.

Да, между счетом приходилось работать копьем: колоть лезущих на высокие борта оказалось куда как сподручно. Острие легко пробивало очередную худую грудь, не прикрытую не то, чтобы броней, но даже и холстом, рыболюд еще сильнее выпучивал и без того похожие на плошки глаза, и с криком падал обратно с борта. Там он скрывался под водой, чтобы утонуть и больше не показаться вживую: даже самый ловкий пловец, имея сквозную рану в груди, нипочем не выплывет.

Дикари почти кончились. Оставался последний плот, самый большой и имеющий на себе даже что-то вроде надстройки: в той, конечно, укрывался от наших метких стрел рыболюдский шаман. Еще на плоту столпились оставшиеся находники, частью даже в каких-то доспехах. Им самим предстояло стать добычей воронов Высокого, но готовились они к этому бестолково и как-то вразнобой.

Стрелы, которые мы принялись метать в последний плот, до дикарей не долетали, их останавливало в последний момент мокрое шаманское колдовство.

Это означало, что последний бой будет рукопашным: ни одна колдовская завеса не удержит одоспешенного викинга, вздумай он пройти ее насквозь!

Однако, случилось иначе.

Сначала подул ветер, сильный и неправильный, направленный будто во все стороны света сразу. Ветер сдул оставшиеся клочья тумана и поднял волну – как я узнал позже, на двух ладьях пришлось рубить якорные канаты.

Среди волн мы не сразу заметили отдельные буруны: один, два, пять. Но, когда заметили…

Из-за моей спины, оттуда, где стояла на якоре малая ладья, над самой водой пронеслась большая стрела, и была она толщиной с три копья. Снаряд канул в воду, и, казалось сначала, что бесполезно, но так только казалось: пятью ударами сердца позже среди волн всплыла туша морского быка.

Вторая стрела прошел мимо очередной цели, а после одно из чудовищ, ловко поднырнув, атаковало опасную ладью со стороны днища: закричали люди, кораблик раскололся пополам и почти сразу же затонул.

– Стреляйте! – закричал кто-то. Верно, это был Фрекьяр Тюрссон, но голоса я его тогда не признал. – Метайте стрелы в буруны! Стрелы, дротики, все, что можно швырнуть! Твари уязвимы только тогда, когда на поверхности!

Всплыл еще один бык: он казался похожим на ежа, так густо его плотную белую шкуру усеяли вонзившиеся стрелы. Бык уже был мертв: на это указывали сразу два дротика, удачно пробившие толстый загривок и застрявшие внутри.

Страшный удар сотряс еще одну ладью, вторую от нашей. Борта и киль ее оказались куда прочнее, чем у той, что несла стреломет, и столкновение выдержали, было, однако, ясно, что уже следующая атака морской твари может стать последней.

– Скальд! – заорал тот же голос. – Скальд, не спи!

Скальд не спал: он, вложивший слишком много гальдура в призыв тумана, теперь не мог ничего сделать с обезумевшими быками. Я видел его хорошо: он сидел недалеко от меня, опершись на борт, и глаза его были пустыми. То был верный признак утомления, при котором не то, что Петь, жить получается не всегда.

– Хетьяр, где ты? – спросил я внутрь себя прегромко. – У нас беда, ты нужен!

Я не знал, чем и как Строитель может помочь: само прозвище его говорило о том, что все его колдовство – мирного толка, а еще он сказался как-то потомком народа степей, и ждать великих подвигов в морской битве от него, наверное, не стоило.

Последовал еще один удар: на этот раз морской бык решил забодать уже наш корабль. У него не получилось, мы – кто стоял – даже остались на ногах.

Пока нас всех спасало то, что бык – не кракен, напасть на корабль может, только ударив тяжелым лбом, а для этого нужно сначала отплыть подальше, разогнаться и удачно попасть в слабое место борта. Кроме того, морской бык, живой, и может уставать, а еще зверь он довольно мирный, и такая повадка ему несвойственна, достаточно поразить шамана…

– Хетьяаааарррр! – кажется, я зарычал уже вслух.

– Не ори, – донесся слабый голос откуда-то изнутри моего сознания. – Делаю, что… Стараюсь, короче!

– Хетьяр, тут… – решил прояснить я.

– Лишнее. Я ведь вижу твоими глазами, забыл? Концентратор не потерял? Колдовать твоими руками я не смогу, – посетовал Строитель. – Мне тут объяснили кое-то, тебя это просто… Впрочем, об этом после. Тебе придется самому, я подскажу, только слушай.

Я поспешил снять стило с пояса.

– Направь концентратор на большой плот. Держи его так, будто хочешь куда-то туда ткнуть. Дай себе прицелиться.

– Есть! – зачем-то ответил я.

– Теперь тормози. Не себя тормози, время!

Гальдур, как и бывает в минуты сильнейшего душевного напряжения, сгустился в один удар сердца. Я ухватил край времени, потянул на себя… Перестал дуть ветер, прекратилась качка, и даже неотвратимо приближающийся бурун, выдающий новую атаку морского быка, как бы застыл на месте.

– Дерево, плотность, пятьсот кэгэмэтри, – непонятно сообщил дух у меня в голове: замедление на него не подействовало. – Ближайшая интересная… Кирпич, тысяча семьсот… Ну-ка, повторяй за мной!

Дальше шли слова совсем уже несуразные, прерываемые какими-то длинными числами. Я повторял их послушно, стараясь не сбиться, и у меня получалось.

Непонятная тарабарщина закончилась.

– Отпускай! – выкрикнул Хетьяр.

Я отпустил.

На мгновение показалось, что и плот, и хлипкое строение на нем, стали не деревянными, а будто из хорошего красного кирпича, слепленного из глины и добротно обожженного в печи.

В следующий удар сердца покрасневший плот разом ушел под воду: так обычно тонет камень, ну, или тот же кирпич.

Ветер, задувший было с новой силой, вдруг утих совсем. Пропали и буруны: быки, освободившиеся от колдовской власти, передумали убиваться об деревянные борта, и отправились, верно, по каким-то своим бычьим делам.

– Боевой сопромат, надо же! – непонятно удивился дух-покровитель. – Ни в жисть бы не догадался!

Еще я успел подумать о том, что слишком часто в последнее время падаю в обморок.

В тот год, когда Улав Аудунссон, его сын Амлет, а также брат жены первого и дядя второго Фрекьяр Тюрссон славно побеждают морских разбойников из числа мокрого народа, подкараулив тех в опасной морской засаде, свободные мужи Исафьордюра держат совет.

Умелым скальдом являет себя в той битве Амлет, сын Улава, пусть и всего на следующий день после праздника своих совершенных лет: при помощи мирного колдовства Улавссон побеждает могучего шамана рыболюдов, заставив того позорно утонуть вместе с боевым плотом!

Проходит тризна по достойным, павшим в битве, и приходит время мирных дел.

Тогда собираются славные из мужей города, равно как и задержавшиеся на три дня викинги, идущие за славой и добычей в моря иберов, и, сговорившись, заявляют Улаву: сын твой должен стать скальдом не только по призванию, но и по умению, и путь его лежит на Сокрытый Остров, в ученики к самому Снорри Ульварссону!

Много слов против того говорит мирный вождь Исафьордюра, но крепко стоит на своем избранное товарищество, и вторят ему родичи древнего и благородного рода Эски. Сам же Амлет решает уважить достойных и не противиться судьбе: по своим невеликим, но уже совершенным летам решение за себя принимает он сам.

Хльги Ингварссон

Сага о путях достойных (фрагмент).

Публичный информаторий ИИМК АН СССР, Ленинград

Сидели молча: однако, сказано оказалось еще не все.

Всякий взрослый мужчина скажет, что тризны по павшим могут быть разными. Эта вышла невеселой: так только и бывает, когда павшие в славной битве воины сражались на воде и ушли потом на дно.