Еще никто не колдовал, не считая, конечно, простых и понятных песен, означавших примирение старых недругов или другие важные дела, такие же простые и важные.

– Огни альтинга будут гореть столько, сколько нужно, брат, – ответил Ингольфу Хьёрлейв Однорукий. – Порукой тому мастерство Нэртора Элтрирссона. Мы сговорились: костры погаснут не ранее, чем с первыми лучами солнца. – Брат Ингольфа повел левой, уцелевшей в битвах, рукой, имея в виду песенный круг, невидимый никаким зрением, кроме того, которым смотрят скальды, сквозь стенки большого шатра.

– Я говорю: начнем с севера, – выступил и напомнил о себе Улав, сын Аудуна. – Наши опасения, конечно, могут показаться кому-то простой трусостью, но…

– Нет в этом кругу никого, кто усомнится в храбрости Улава, бравшего на копье франкский Бурдигаль, и жены его Гундур, славной иными деяниями, – Богги, сын Дурина, говорил обычно кратко и весомо, будто бил большим молотом о тяжелую наковальню, но особенное деяние требует высоких речей, первый же альтинг Острова был, конечно, делом особым. – Однако, не кажется ли тебе, ульфхеднар, что один разоренный хутор – еще не повод для того, чтобы жечь срубы сигнальных башен?

Псоглавец нахмурился. В его исполнении это выглядело весьма забавно, но даже самые смешливые удержались от улыбок. Вспыльчивый нрав не носящего шлем воина был хорошо известен, и обижать его не хотели: уважали и побаивались.

– Если бы один… Если бы находники разорили только один хутор, я не примчался бы сюда так скоро, оставив молодую жену на еще не остывшем ложе! – на этот раз мало кто удержался от улыбок, но улыбались понимающе. Улав же сунул руку в сумку, висевшую до того на боку, но сейчас лежащую на досках стола. Из сумки был извлечен пергаментный свиток, украшенный висячей печатью красного сургуча.

– Вот, – Улав расстелил добытый пергамент поверх самого чистого участка стола.

Достойные мужи, избранные говорить от общин и дружин, с некоторым изумлением воззрились на совершенно пустой лист.

– Да, – кивнул в ответ не незаданный вопрос сын Аудуна, поднял голову вверх и вдруг завыл, ловко перебирая разные, но неизменно чистые, звуки: даже самые бесталанные почуяли, как вокруг сгустился разреженный до того гальдур.

Такова сила Песни, дарованная кем-то из благорасположенных асов древнему и благородному роду Эски: к таковому относится и самозваный почти-что-вождь Ледяного Края Земли, собакоголовый Улав Аудунссон. Славные Эски лучше прочих умеют скрыть явное и проявить сокрытое, что делает из них лазутчиков, которых нельзя обнаружить в тени, и судей, которых никто не может обмануть при свете. Прямой и честный сын Аудуна выбрал быть на виду и прозревать суть вещей.

Из самой глубины пергамента выступили широкие цветные пятна, образовавшие вдруг некие очертания, непонятные, но смутно знакомые, и разноцветные кружки, щедро рассыпанные поверх пятен. Ульфхеднар оборвал Песнь.

– Я вижу… А что я, собственно, вижу? Что это такое? – первым проявил нетерпение Гэллаир Элтрирссон, самый старший из собравшихся мужей земными годами, но неизменно юный духом.

Ульфхеднар снова подал голос, и края пергамента, ожидаемо принявшиеся сворачиваться, разгладились и будто бы оказались прибиты к широкой доске стола.

– Вот Рейкьявик, – указательный коготь ткнулся в самый большой кружок. – Вот тут мы, здесь Тингвеллир.

– Великий скальд Снорри, сын Ульвара, рассказывал, что однажды упился мухоморной настойки сверх меры, и воспарил духом, – вспомнил однорукий брат строителя Рейкъявика. – По его словам, с высоты он видел нечто такое же, только как будто сквозь туман, а здесь все понятно… Скажи, сын Аудуна, земли франков ведь где-то в этой стороне?

– Это наша Исландия целиком, да, – согласился ульфхеднар, – и Бурдигаль, который тебе интересен, действительно, в той стороне. Но я не для того открываю родовые секреты, чтобы просто похвастаться перед достойнейшими!

Достойнейшие посуровели лицами, кто-то даже понятливо кивнул: мол, продолжай.

– Гундур два дня и одну ночь без устали вышивала туман, пела свою Песнь. Этот рисунок – ее свадебный дар, что ценнее мехов и железа, – Улав говорил как бы нехотя, раскрывая уже второй за вечер родовой секрет молодой семьи. – Но и это я говорю не ради похвальбы. Вот, смотрите сюда. – Вдоль верхней границы появились штрихи огамы. «Ледяной край земли», смог прочесть всякий желающий и умеющий читать, а таков, грамотен, здесь был каждый.

Кроме штрихов, поясняющих ставшее очевидным, были видны маленькие крестики, будто рассыпанные щедрой рукой вдоль побережья.

– Один, два, три… семнадцать! – принялся считать кузнец. – Десяток и еще семь… Чего? Что это за значки?

– Это – хутора, села и даже один небольшой городок, – пояснил ульфхеднар. – Гундур и брат ее, Фрекьяр Рыбоед, обошли с небольшой дружиной северный край целиком, и нанесли на земельный рисунок все поселения, найденные вдоль границы земли и моря. Среди тех поселений – ни одного уцелевшего, и все разорены в последний год или около того.

– Надо же, я и не думал, что на земле Исландии живет столько народу, – удивился Ингольф, и тут же поправился, – получается, что не живет, а жило. Уцелевших, я так понимаю, нет? Все убиты?

– Убиты или угнаны в рабство, что почти одно и то же, – согласился супруг Гундур. – На месте не осталось ни одного кусочка железа, даже самого завалящего, нападавшие выгребли его подчистую, даже большие гвозди повытаскивали из стрех землянок. Еще найдены два женских тела: видимо, раненые, но не добитые, девы смогли бежать, и умерли от ран и мороза в ледяных холмах. Возле них следопыты нашли вот это. – На стол, рядом с картой, лег наконечник, вырезанный из почти прозрачной кости, видимо, рыбьей.

– Рыболюди, – выдохнул кто-то, возможно, даже кто-то не один.

– Глупость. Чушь. Мокрый народ… Они не забираются так далеко на север! – как-то даже яростно усомнился кузнец Богги Дуринссон. – Их кровь слишком холодна, они не переносят мороза, при котором твердеет пресная вода! Если только… – карла осекся.

– Ледяной колдун, – мысль пришла в голову многим, но озвучил ее один из сыновей Элтраира Зеленого. – У них завелся ледяной колдун, а где колдуны, там и недобитки из числа младших слуг фоморов…

Проголосовали единогласно, и вынесли страшную весть на общее обсуждение.

Перед свободными мужами, назначившими представителей, выступил сам ульфхеднар: принесшему дурную весть и Песнь о ней Петь. Улав Аудунссон и говорил, и действительно Пел: такое колдовство на альтинге дозволено, если речь идет о чем-то важном настолько, что каждый из собравшихся должен услышать весть целиком, без искажений и иносказаний.

Переливы почти волчьего воя слушали, затаив дыхание, и внимали не без перешептываний: почти у каждого из собравшихся, оказывается, кто-то живет на северном краю Острова, и многие, действительно, давно не имели от родни никаких вестей.

Вспомнили и то, что зима в последнее время стала как бы суровее, а недолгое лето – короче, что торф горит не так жарко, как раньше, что третьего дня рыбаки выловили рыбу о двух хвостах и трех головах, что давно не было гостей с того зеленого острова, который зеленым назван в шутку, да и вообще, никто не приплывал с северо-запада…

Голосовали, по этому и прочим вопросам, так же единодушно, как и достойнейшие выборщики перед тем.

Большой караван, нагруженный драгоценной твердой древесиной и лучшими железными скобами, под охраной небывалого по количеству, воинскому умению и силе духа, охранного отряда, отправился на север через три дня на четвертый. Месяцем позже на месте маленького, еще недавно основанного, хутора, был выстроен небольшой, но отлично укрепленный, городок. Назвали новый город не чинясь, по-простому: Исафьордюр.

Через девять лун после того, как в стреху крыши первого дома вбили железный гвоздь, в семье Улава Аудунссона и Гундур Тюрсдоттир родился мальчик рыжей масти (в отца) и с отчаянно-голубыми глазами (в мать).

Я, Амлет, сын Улава, решил сохранять свои мысли и все, что со мной случается. Запоминать у меня получается очень хорошо, но я все равно стану вести записи: на то и грамотен.