– Я напомню тебе, сын Гулкьяфурина, если ты подзабыл, – отец вновь обрел способность говорить и начал про интересное, поэтому говорливого духа я попросил помолчать. – Заодно и тебе, сын мой Амлет, стоит знать о забытом некоторыми. Сила нашей ватаги была не только в кораблях и воинах, сам гальдур был нами, а мы были им: нас, скальдов, в поход вышло девять! Сколько же осталось?

– Двое, брат мой, – вдруг подал голос Фрекки, и в голосе его не было никакого ехидства. – Только два псоглавых скальда проснулись от Долгого Сна, ты и мой названный брат Гунд, которого теперь все зовут Старым, а когда-то за молодой и звонкий голос звали Ярлом Серебряным!

– Да, и теперь Гунда, который младше меня годами, все принимают за древнего старика, что мало ест, очень рано просыпается поутру и не умеет и ста шагов пройти без палки! – отец говорил все громче, и, наконец, забывшись, со всей своей силы обрушил сжатый кулак на крепкую дубовую столешницу.

Стол треснул. Отец, опомнившись, замолчал: он смотрел неотрывно на длинный скол, разделивший толстую доску и весь стол на две неравные части, и на морде его читалось изумленное «Это что, я так сам?»

– Дозволит ли почтенная статгенгилла сказать и мне, раз уж мое имя вспомнили в собрании? – голос, надтреснутый и немного лающий, я узнал: из дальнего и темного угла о себе заявил рекомый Гунд, сын Асъяфна, и я не сразу вспомнил имя его почтенного отца.

– Твой подвиг навсегда дал тебе право голоса в собраниях, Гунд, прозванный Старым, – согласилась мать. – Сейчас же и вовсе время тебе сказать, а иным некоторым смирить буйный норов и послушать!

– Я хочу напомнить собравшимся первый альтинг Исландии, и ту грозную весть, что сам ты, Улав Аудунссон, тогда принес на суд достойнейших, – голос Старого Гунда, обычно тихий и тусклый, сейчас расправил поистине серебряные крылья свои, и звенел под сводами общинного дома, будто во дворце знатного ярла. – То, что произошло почти только что, и о чем сложат не одну сагу, не той ли же цепи звено?

– Скажи им, Старый! – поддержал говорящего кто-то еще: голоса я не узнал и лица в полумраке не рассмотрел.

– Я скажу: грядет буря! И к буре этой мы не готовы, вот что я скажу еще! – почти пропел будто разом помолодевший Гунд. – В этом бою с нами был один знатный скальд, всего один на дальний поход, большой город и всех гостей, явившихся из иных мест! Если бы не истинный дар твоего сына…

– Мы бы не досчитались куда большего числа достойных! – слова эти были сказаны вразнобой и разные, но все, их сказавшие, имели в виду одно и то же.

– Нам очень нужны скальды, и Амлету нужно учиться, – вдруг согласился отец. – Но здесь, так выходит, решаю не только я. Сын мой… Он юн, но никто не сможет правдиво отрицать, показал себя настоящим мужчиной.

– Посмотри, отец, – я показал туда, где только что стоял стол, а на столе лежал кошель. Теперь вместо стола имелись два разновеликих обломка, между ними же, на скобленом полу, высилась горка серебряных монет. Кошель, верно, лопнул.

– Неважно, развязан кошель или лопнул сам: причиной тому стало твое деяние, и сила удара была такова, что никто, кроме Владетеля Молний не смог бы направить твою руку! – я перевел дух и добавил уже тише. – Фунд принят, значит, и решение общее одобрено.

– Ух ты, настоящая народная демократия! – невпопад восхитился дух внутри моей головы. – Демократия – это…

– Власть имущих, – сообщил я внутрь себя. Почему-то захотелось поговорить о чем-то, не имеющим касания к только что произошедшему, верно, так я приходил в себя. – Если я ничего не путаю, у вас почему-то используют это чужое слово иначе: «Власть народа», вот как. Хотя откуда у народа возьмется власть, и зачем она всему народу, а не только тем, кто ее достоин…

– Я знал самых разных людей, и многие из них в наших краях назывались мудрецами и даже великими мудрецами, – на самом деле, Хетьяр сказал слова «профессор» и «академик», но я уже устал постоянно переводить сложные и глупые слова на понятный язык, и решил для себя сразу понимать не слово, но его смысл.

– Некоторые из них искренне полагали, что все было вовсе не так, как я сейчас увидел. Кто-то бы и отдал правую руку на отсечение, а, при наличии хвоста, наверное, и хвост – дай только посмотреть и удостовериться. Например, Хабаров, хотя у карл Зилант-горы и не было никогда хвостов…

Хетьяр говорил непонятно и не спешил объяснять сказанное: тут мне и наскучили умные речи. Я вежливо попросил духа дать мне подумать о должном и своем, а значит – немного помолчать.

Дальнейшего я не видел и не слышал, но был, почему-то, уверен, что случилось именно так.

– Ты все сделал правильно, муж мой, – шептала в мохнатое ухо Гундур Тюрсдоттир. – Даже то, как ты вышел из себя, и как под ударом твоим раскололось крепкое дерево… Это, я уверена, убедило тех, кто еще сомневался.

– Ты говоришь мало, но говоришь верно, – сообщил ласковой жене совсем успокоившийся муж. Улав Аудунссон довольно ухмылялся, почесывая все еще ноющий кулак о шершавое бревно стены. – На самом деле, мне будет не хватать нашего старшего здесь, в городе, но раз уж он все равно вырос, а фунд – и когда только успели сговориться – постановил, пусть едет. Скальды нам и взаправду очень сильно нужны.

– Это не беда, Улав, – Гундур посмотрела на мужа со значением: таким, ради которого только и стоило жить предводителю могучих бондов Самого Севера. – Я вновь непраздна, и срок подойдет к исходу новой зимы.

Улав, сын Аудуна из рода Эски, мирный вождь сильного города Исафьордюра, могучий бонд в настоящем, вольный викинг и знатный скальд в прошлом, отец Великого Скальда в грядущем, посмотрел на жену взглядом восхищенного мальчишки, впервые узнавшего, что станет отцом.

– Я бросала футарк до трех раз, муж мой: у нас снова будет сын.

Ветры бывают разные – и речь не о тех, которым люди, живущие в иных краях, дают всякие имена, в виду имея одних и тех же воплощенных духов.

Самый простой, неодушевленный, ветер, может быть опасен не только тем, с какой силой он дует, но даже и самим своим направлением.

Страшен ветер, дующий в лицо: в Нижних землях он зовется Левентик, и это не имя, а просто такое слово. Этот ветер не даст ладье двигаться во всю силу, иной раз и вовсе погонит назад: в таких случаях толковому морскому конунгу следует притвориться, что ему срочно потребовалось плыть в обратную сторону, должным образом пересадив гребцов-рёси и переставить большой парус, тогда Левентик обернется своей противоположностью и приведет викингов к цели, пусть и новой.

Ветер, дующий в спину, коварен. Имя ему – на том же языке – Фордевинд, и он уверенно несет ладью вдаль, и часто столь быстро, что воины могут сушить весла, так сильно его могучее дуновение. В том две беды: первая из них – о человеке. Свободный человек, которого постоянно подталкивают в спину, очень скоро разучится что идти быстрым шагом, что выбирать направление. Вторая беда – о корабле, ведь если ладья разгонится слишком сильно, незнакомые воды обязательно приведут ее на острые камни: тут всей дружине и погибель.

Ветер Галфвинд дует слева или справа, он сбивает с пути, и больше о нем ничего нет.

Так много сказано словами Нижних Земель потому, что будущность их видится ясно, как ночные звезды в хорошую погоду. Мирные жители, нынешние мельники и огородники, совсем скоро станут они лучшими мореплавателями на свете, северная же звезда к тому времени почти что канет в закат, и это тоже принесет ветер.

Снорри Ульварссон

Поучение о ветре – Виндсинсбок (фрагмент)

Реликварий Балина, Истарх АН СССР, Казань

Меня не пустили на весла.

– У тебя, сын, иная судьба, – сообщил отец в ответ на вопрос мой, огорченный и недоуменный. – Видел ли ты когда-нибудь знатного скальда, сидящего на гребной скамье?

Улав прав. Гребущий скальд – зрелище невиданное, означающее, пожалуй, что из здоровых и способных ворочать веслом рёси осталось так мало, что всякая пара рук идет в дело. У скальда иной урок: он смотрит вперед и по сторонам, угадывая по сложным знакам грядущую бурю, коварные подводные скалы или прожорливых морских животных.