Надев наушники, я включаю плейлист и начинаю просматривать свои учебные заметки. Два часа спустя я наклоняю голову из стороны в сторону, пытаясь ослабить напряжение в шее. У меня перед глазами все расплывается, и я даже не могу разобрать слов, на которые смотрю. Поэтому я решаю, что пора собрать свои вещи, упаковать сумку и уехать домой.

Я практически бегу к своей машине, открываю ее, затем быстро забираюсь внутрь и снова запираю двери. Затем дрожащими руками я нажимаю на кнопку на приборной панели, чтобы завести двигатель. Мне очень, очень нужно разобраться с этим.

Я подумываю о том, чтобы поехать к Шэр. Я знаю, что она позволит мне переночевать на своем диване — хотя у нее будет миллион вопросов ко мне, если я так поступлю. Я не хочу признаваться всем, что чертовски боюсь того, что, возможно, существует только в моем воображении. Поэтому вместо этого я еду к себе домой, паркуюсь в гараже и иду к лифтам, осматриваясь по сторонам. Я считаю секунды, оставшиеся до того момента, как откроются двери лифта. Сигнал возвещает о прибытии, и я, нажав большим пальцем на панель внутри кабины, начинаю подниматься к пентхаусу.

Как только я вхожу в свою квартиру, то включаю все лампы, открываю все шкафы, двери и даже заглядываю под кровать. Здесь никого нет. Моя сумка падает на пол рядом с кроватью, и я снимаю обувь, прежде чем плюхнуться на матрас. Мне просто нужно на минутку закрыть глаза, потом я встану и переоденусь.

Мои веки тяжелеют с каждой секундой. Когда я внезапно просыпаюсь, в комнате царит полная темнота. Я тянусь к прикроватной тумбочке и дергаю за шнур, чтобы включить лампу. Как только мои глаза привыкают к свету, я встаю с кровати и осматриваюсь. Кажется, что ничего не изменилось, но в воздухе витает стойкий аромат корицы и виски — я хорошо знаю этот запах. Это любимый напиток моего брата. Может, Ксавьер заезжал проведать меня? Мне нужно позвонить ему и сказать, чтобы он перестал выключать свет.

Я качаю головой и иду на кухню — по крайней мере, здесь все по-прежнему, — затем наливаю себе стакан воды и возвращаюсь в спальню. Когда я прохожу по коридору, клянусь, я снова чувствую этот запах. Этот аромат, и он определенно мужской.

Есть ли у призраков запах?

И если ответ "да", то почему этот должен пахнуть так чертовски вкусно? Я хочу завернуться в него, свернуться калачиком и заснуть, окутанная этим ароматом.

Я ставлю чашку на прикроватную тумбочку, стягиваю рубашку через голову, расстегиваю пуговицу и молнию на джинсах и быстро снимаю их. Я забираюсь в кровать, протягиваю руку за спину и расстегиваю лифчик, бросая его на пол. Затем натягиваю одеяло до подбородка и снова закрываю глаза. Надеюсь, мне удастся поспать еще несколько часов, прежде чем утром придется идти в спортзал.

Глава 3

Я запускаю руку в штаны и достаю свой член. Обычно я воздерживаюсь от этого, когда смотрю, как она спит, но сегодня вечером мне это чертовски нужно. Она нужна мне. Стоя у изножья ее кровати и не сводя глаз с ее спящей фигуры, я несколько раз массирую свой член.

Она такая невинная, такая чертовски уязвимая.

Ее губы слегка приоткрываются, и я представляю, как мой член проскальзывает между ними. Почти представляю, как ее маленький влажный ротик будет всасывать меня. Я двигаю рукой сильнее, быстрее, представляя, как она задыхается, ее заплаканные щеки, ее страх, когда я так глубоко погружаю свой член ей в горло, что она ничего не может сделать, кроме как безмолвно умолять меня позволить ей снова дышать.

— Блять! — Шиплю я себе под нос.

Я протягиваю другую руку и осторожно стягиваю одеяло, совсем чуть-чуть, чтобы обнажить изгибы ее грудей. Ее розовые соски затвердели, и у меня слюнки текут при мысли о том, чтобы обхватить их. Я представляю, как буду облизывать, покусывать, сосать их. Мне хочется спустить одеяло еще ниже, чтобы получше рассмотреть. Чтобы увидеть больше ее тела. Но я этого не делаю.

Видите? У меня есть некоторая сдержанность.

Вместо этого я обхожу ее кровать и беру бледно-голубой шелковый бюстгальтер, который она бросила на пол. Я оборачиваю мягкую ткань вокруг своего члена, продолжая массировать себя. Когда она издает тихий стон, я жестко кончаю. Прямо на ее лифчик. Блять. Затем я наклоняю голову и смотрю на нее.

Что, черт возьми, ей снится? Или, лучше спросить, кто, блять, ей снится? Потому что, кем бы они ни были, они — гребаные покойники.

Я застегиваю молнию на джинсах и засовываю ее лифчик в карман. Это не первая вещь, которую я у нее ворую. Нагнувшись, я натягиваю одеяло ей на грудь, затем наклоняюсь вперед и вдыхаю аромат ее волос. Чертова ваниль. Всегда эта чертова ваниль.

Мои губы пылают от желания прикоснуться к ее коже, поэтому я отстраняюсь, пока не потерял контроль. Я выпрямляю спину, разворачиваюсь и выхожу из комнаты, по пути выключая свет. Затем я направляюсь к служебному лифту, на котором всегда поднимаюсь сюда. Забавно, что это еще и единственное место, куда она никогда не заглядывает.

— Что ты здесь делаешь? — Спрашивает дядя Брэй, как только заходит в кабинет своего спортзала.

— Что ты здесь делаешь? Я живу в Мельбурне. А ты нет, — парирую я в ответ.

— Не умничай. Тебе это не идет, Доминик. Почему ты в моем кабинете? — Он скрещивает руки на груди и пристально смотрит на меня.

— Наблюдаю за дерьмом, — говорю я ему. Мои глаза прикованы к стене с мониторами, пока я не останавливаюсь на одной конкретной комнате. Той, где она сейчас занимается.

Я не должен получать столько удовольствия от того, что она записалась на занятия по самообороне, потому что боится. Точнее, потому что она боится меня. Я породил этот страх. Я вижу его в ее глазах каждый раз, когда она не может удержаться и оглядывается через плечо. Она знает, что я наблюдаю. Даже сейчас она смотрит вверх. Прямо в камеру. Прямо на меня.

— Кто она? — Спрашивает дядя Брэй.

— Понятия не имею, о ком или о чем ты говоришь. — Пожимаю я плечами.

— Да, хорошо, пусть будет так. Однако если эта девушка окажется на пятой странице в списке пропавших без вести, не думай, что я не буду задавать тебе вопросы, — говорит он, наполовину шутя, наполовину нет.

— Разве я когда-нибудь давал тебе повод думать, что я какой-то психопат? — Спрашиваю я.

— Каждый день с тех пор, как тебе исполнился год, — невозмутимо заявляет он. — Но это не твоя вина. Просто так получилось, что ты унаследовал больше этих чертовых генов Маккинли, чем положено одному человеку. — Смеется он.

Это не совсем правда. Моя одержимость болью досталась мне от Уильямсонов. Точнее, от моей матери. Она боролась с самоувечием всю свою взрослую жизнь. В основном с ней все в порядке. Мой отец так часто следит за ней, что я не думаю, что у нее есть возможность пописать без его ведома. Скорее всего, он даже и за этим наблюдает. Не то чтобы мама когда-либо жаловалась. Это просто отвратительно. Как сильно они любят друг друга. Если подумать, все старики в моей семье до тошноты счастливы со своими женами. Даже большинство моих кузенов и кузин женаты и живут своей лучшей жизнью. Двое из них — друг на друге.

И скажите мне, что это не чертовски странно.

Эш и Бри, конечно, не кровные родственники. Бри — из рода Маккинли, а Эш — старший кузен Уильямсонов. Было чертовски трудно не перерезать ему горло, когда он начал встречаться с Бри. Она — моя любимица из всех моих кузин. А еще она единственная, кто меня понимает. Настоящего меня. Она понимает, потому что тоже родилась Маккинли — что в любой день является одновременно и благословением, и проклятием. Каждый из нас должен унаследовать пятьдесят процентов семейного состояния, включая все предприятия, входящие в корпорацию.