– Вот ведь сволочи! не удержалась Ирка, которую этот рассказ увлек.

– Нет, их тоже можно понять: им не раз угрожали, и если узнают, что кто-то из офицеров замечен в действиях против Великой Грузии, то зарежут и их, и семьи. А новая россиянская власть никак не собиралась своих военнослужащих защищать. И все это прекрасно видели. Но вертолет все же отвязался, хотя с адлерского пляжа люди видели, как он крутится вокруг «Кометы».

– А узнали потом, кто был летчиком?

– Это как раз просто: на Кавказе все всё про всех знают. Звали этого хама Джимми Майсурадзе, сбили его потом то ли абхазы, то ли наши. Упал вертолет в море, и не выплыл Джимми, туда ему и дорога и глубину побольше. Вот. А жена потом сочинение написала на тему «Как я провела лето».

Было в этом сочинении и про то, что они очень обрадовались, когда увидели, что их папа живой, а потом испугались, потому что он шатался и был в крови, а на голове у него было что-то страшное, темно-красное; но потом снова обрадовались, что это не его, это чужого человека кусок печени присох, а папа тоже обрадовался и показал, что спинки их кресел были разнесены вдрызг пулеметной очередью. Учителя не поверили – думали, что выпускница нафантазировала… Когда беда далеко – она как-то не воспринимается.

– А потом что? – спросила Ирка.

– Потом на берегу пришлось ждать, пока приедет «Скорая помощь», а толстым курортным милиционерам и врачам все было пофиг, бинтов не хватило на всех и даже йода. Даже на девчонку, которой практически скальп сняло. У тестя еще пара осколков в спине осталась, глубоко влетели и сидят неприятно – у позвоночника… Так что жена у меня – боевая. Обстрелянная.

– Я и не знала, что так было, – тихо сказала Ирина.

– А многие не знают. Сейчас не то что про Корейскую войну или войну во Вьетнаме уже никто не помнит, но и про Карабах, например, тоже. Да и про ту же Осетию, а там тоже резня была…

Ирка помолчала, потом снова взялась за термос. Альба подставил опустевшую кружку.

Виктору и в голову не могло прийти, что его жена как раз в этот момент попивает крепко сваренный кофе и заедает аж фуа-грой или как там еще утиную печень называют.

И четыре сорта сыра в корзине.

Оттуда, из глубины болот и лесов, где он как раз колобродился в забытой богом деревушке с кучкой никудышников, такое представить было трудно. Как всегда бывает у всех людей, легко привыкающих к хорошему и начинающих это хорошее ценить, только потеряв его, Виктор начал осознавать всю величину потери – и чем дальше, тем больше.

На самом краешке сознания, правда, проскочила пуганой мышью мысль о том, что теперь он опять – герой и повелитель, и раздражавшая его самостоятельность слишком своевольничавшей последнее время Ирки уже бесить не будет, но это было мельком. Дураком Виктор никогда не был и отчетливо видел, что дальше будет жить сложно.

А еще и чертов Валентин, который в ответ на нотацию взял и нагло заявил, что теперь ему, Вите, надо будет к пропойце относиться иначе – со всем уважением, потому как они тут двое остались, которые что-то могут, остальные – требуха городская или старухи немощные, и толку от них – капля.

И тут же затребовал себе похмелиться. Вместо похмела он получил в ухо от вскипевшего Витьки. Заперев хама наедине с ведром воды, Витя пошел к Мелании за советом. Сам Витя пил умеренно. Да, бывало, что и не совсем умеренно, даже что такое похмелье знал по себе, но вот знакомых алкоголиков он не держал – брезговал и не интересовался особенностями их психологии-физиологии. Кто ж знал, что ремонт трактора будет очень важной задачей, а, как оказалось, без чертового Валентина не починить машинку. Все-таки когда-то давно этот забулдыга вонючий был мастером, и даже огрызки мастерства того забытого были в разы больше, чем таланты Витьки в этом плане. Самого-то себя обманывать было незачем.

До Мелании дойти не успел – навстречу с визгом бежали бабы с огорода. Перехватив поудобнее свое ружье, Виктор рванул туда, откуда неслись перепуганные бабенки. Понял, что опоздал: в диком бурьяне (сил косить все не хватало, и потому там, где не грядки, топорщилась трава по пояс) колотилось что-то, и визжал третий из населения деревушки вроде как мужчинка.

Виктор даже его имени не удосужился запомнить – мужчинка был страшно труслив, слабосилен и не слишком умен. Пользы от него было мало, но Ирка надеялась, что сможет все же и его со временем приспособить к делу. Во всяком случае, в свинарнике он хоть чем-то занимался, потому как, кроме свиней, никто его высокопарные речи слушать не хотел, а свинки ничего – слушали. Ирка не мешала, понимала, что из литературного критика трудно переквалифицироваться в свинари. А на большее мужчинка был не способен, кроме как высокомерно ругать сделанное другими.

– Минус один, – отчетливо подумал Виктор, заходя сбоку – так, чтоб увидеть происходящее сквозь потоптанную и потому редкую на краю траву. И понял, что не ошибся: невесть откуда взявшийся бодрый зомбак рвал зубами закрывавшегося слабыми ручками мужчинку. Кровища аж прыскала в разные стороны. Не раздумывая долго, стрелок долбанул увесистой картечью в повернутый к нему крестец упыря, обтянутый грязными голубыми джинсами.

Зомби, обмякнув наполовину, шмякнулся на землю, но от жертвы не оторвался. Пришлось истратить второй патрон, и на этот раз нападавший угомонился навсегда. Выползти из-под навалившегося трупа мужчинка сам не смог и, жалко скуля, рассматривал свои изгрызенные руки с сильно уменьшившимся количеством пальцев, не замечая, что Витя внимательно его рассматривает. И успел только завопить: «Не-е-е-ет», когда Витя принял решение и шагнул к нему, поднимая ружье.

– Минус один едок, минус три нормальных патрона, – мрачно посчитал Виктор, двигаясь к синему дому. Зомби считать смысла не было никакого – не игра ведь, ни тебе опыта, ни репутации, только расход патронов. И откуда они лезут, сволочи? Места ведь безлюдные совсем, тихие. Дачники, что ли, понаехали или по старой памяти прут?

Мелания сидела какая-то странная. Вите эти психологические извивы были пофиг, потому он внимания, как всегда, не обратил, а наверное, и зря – старуха уже почти совсем решила рассказать про самолетик и Иркину разведку, но Витя сразу же перешел к вопросам похмеления всяких нестойких личностей, чем настрой этот сбил. Старуха встряхнулась, тем более что почему-то не ощущала Ирку мертвой. Спроси, почему – не объяснила бы, но вот уверена была. Однако тут она могла и ошибиться: давно похороненный муж тоже словно в сарай на минутку вышел, хотя как-то по-другому, что ли.

От предложения похмелить Валентина бабка пришла в ужас. Витя-то готов был на что угодно: исправный трактор был просто жизненно необходим, а он не был уверен, что без мастера справится. На трактор у Виктора были серьезные планы, даже и сделать из него нечто вроде бронетехники, типа Киллдозера Химайера. Ну, разумеется, исходя из местных условий.

Конечно, не то что Киллдозер – одесский танк «На Испуг» и то не сделать, ну да артиллерии тут нет, даже жесть сгодится. Очень не хотелось застрять на сдохшем агрегате посреди толпы мертвяков, потому если бы в конце концов опохмел дал толк, Витя на такой шаг пошел бы. Но бабка в момент этот вариант отвергла. Запой – единственное, что получится из опохмела у Валентина. А уж какие у него бывали запои, старуха знала. Недели на три. А потом с месяц работать не может, болеет.

Витя не понял этого – как он слыхал, похмелиться, вышибая клин клином, было старым испытанным средством. Мелания посмотрела на него сожалеюще и в двух словах объяснила, что похмелье само по себе – отравление, а алкоголь – это яд. Лечить отравление ядом – неумно. Витя с этим согласился только отчасти, потому как сам алкоголий ядом не считал и помнил со старых времен что-то такое, будто похмелье вызывается недоокисленным алкоголем, что ли. Ну, не самим алкоголем, а всякими огрызками от него. Вот вроде все эти ацетоны и вызывали общую жуть организма и конфликт его с головою.