Санёк подошёл, подержал дядю Андрюшу за руку, тоже сделал его отец, кто-то просто прошёл по кругу, внуки зайти побоялись.

– Ещё будет возможность попрощаться, не переживайте, мы гроб пока не закрываем совсем, – сказал «Бугор» похоронщиков, – ну, все подошли кто хотел? Всё, закрывай!

«Числов» с безликими «подмастерьями» занесли и положили крышку на гроб. Вся процедура прощания заняла минут пять, не больше. Народ выпроводили на улицу, где уже ждали своей очереди следующие. Подошёл агент:

– Так, ну всё, отъезжаем, – он переда Диме бумаги, – вот свидетельство, вот договор, накладная, чек по оплате. Ну всё, как договаривались. Проходим в автобус, ещё раз приношу свои соболезнования, надеюсь вам всё понравилось.

– «Да уж, всё понравилось…» – подумал про себя Санёк, уже забираясь в холодный катафалк.

Водила-экономист, явно стремился выкрутить пару сотен на горючке, у него тепло явно в перечень услуг не входило. На время прощания он выключил двигатель, от чего внутренности микроавтобуса за эти минуты превратились в небольшой Северный полюс. Санёк пытался в ботинках сжимать и разжимать закоченевшие пальцы, чтобы согреть их и обеспечить прилив крови, но это мало помогало. Все загрузились в похоронный транспорт, перед тем как он тронулся, в дверях снова появилась ухоженная голова ритуального агента-спортсмена.

– Пользуйтесь услугами нашей компании, надеюсь вы остались довольны, ставьте лайки и отзывы на нашем сайте! – на правах рекламы обескураживающе объявил он и захлопнул дверь.

В этот момент случилось самое неожиданное, объяснявшее и маски, и холод в салоне. Задние двери автобуса открылись и похоронщики, включая Бугра и Промокашку-Числова с серьгой, впихнули в салон тот самый закрытый гроб с дядей Андрюшей внутри и крест. Санёк ещё сел от всех подальше, почти в самом конце салона, в результате гроб оказался ровнёхонько напротив. Нет, он конечно человек не суеверный, но поездки с покойником в полуметре от него, никак не ожидал. Он непонимающе посмотрел на остальных, те оставались безучастными, видимо понимали с самого начала где едут, и что никакого дополнительного транспорта для покойника не предусмотрено, поэтому сюрприза для них не случилось. Ну что ж, так значит так.

И они поехали все вместе: он, родственники и покойник, в одном автобусе. Сквозь заиндевевшее окно в щёлочку был виден сначала городок, потом выезд из него. Периодически Санёк поглядывал с опаской на гроб, но тот лежал себе на полу и никого не трогал, поэтому суеверный страх быстро прошёл. Ехали довольно долго, по каким-то городишкам, деревням, трассе, свернули на сельскую дорогу. «Юрино» показалась синяя табличка с названием деревни. Говорят, это единственное более-менее доступное место по расстоянию от дома, всего километров 50-70, и то одно из последних, как всегда «по блату», тяжело в Москве помирать и дорого…

Ехали просёлками, мимо пролетали одноэтажные домишки, некоторые уже давно заброшенные, другие выглядели как жилые. На пути изредка попадались одинокие деревенские путники, было тихо, посёлок казался погруженным в снежные оковы, дальше дороги никто снег не расчищал. Село, по всей видимости, было небольшим и вымирающим, с одними стариками.

Долго ли, коротко ли, добрались до кладбища, прямо перед ним стояла небольшая часовенка. Низкая ограда, въезд с полукруглой железной крашенной чёрным аркой, на въезде домик кладбищенского сторожа и одновременно администрация. Напротив – доска объявлений, чуть дальше – сельский уличный деревянный туалет, почти новый, недавно поставленный. Кладбище очень небольшое, в глаза бросились ровные аллеи крестов с чёрной землёй, видимо свежие, и ухоженные мраморные надгробия. Всё чисто и компактно. Прямо за забором погоста – чьё-то подворье, сарай, тарахтит трактор, убирая сено, местные скачут на ржущих во всё горло конях, дальше лес, край деревни. Вот это как–то неуместно для такого момента, интересно, как местным живётся прямо за забором погоста, никто ночью не беспокоит? Люди вышли из автобуса и стояли на небольшой асфальтовой площадке, покрытой снегом, у администрации. Тут подъехал "Кашкай" Димы со священниками внутри.

Из здания сельского кладбища вышел человек в тулупе и валенках, перекинулся парой слов, спросил свидетельство о смерти, перечитал. Следом за ним на свет Божий появилась бригада местных с лопатами. Это уже обычные деревенские мужики, не такие лощённые, как городские сидельцы-ритуальщики, с синими руками и серёжками, которые уже тоже подъехали на своём транспорте. Деревенские кладбищенские землекопы были одеты в рваные телогрейки, ушанки, валенки и кирзачи, а на их лицах застыла нестираемая печать сельской самогонки.

– А кто знает откуда пошло слово "кирзачи"? – как бы про себя спросил рядом стоящих Санёк.

– Откуда? – поинтересовался Борис.

– Я всегда думал, что это какая-то специальная выделка кожи – кирза, ну или что-то старинное, русское, как «дымковская игрушка», а оказалось, что это искусственный материал, выпускаемый на Кировском заводе, вот сокращённо и получилось – «кирза».

– Вы же сани заказывали? – спросили городские ритуальщики, посмотрев в договор, – а да, оплачено, мужики, выносим.

Деревенские подвезли железные неказистые деревенские сани, похожие на обычные детские санки, только увеличенные раза в три. Городские вынули гроб из машины, положили на них.

– «А у них тут чёткая дифференциация труда…» – подумалось Саньку.

– Так, в оплаченные услуги входит транспортировка усопшего на санях до могилы, – объявил «Бугор», – родственники, Вы и Вы, берите венки, идите спереди.

Санёк поднял голову, Бугор указывал на него и отца. Ну а что, собственно, всё правильно, кому ещё… Траурная процессия – Санёк с отцом впереди с венками, дальше дядя Андрюша в гробу на санях, которые везли ритуальщики, дальше все остальные. Замыкали процессию два священника, их помощник – человек со странным лицом, и православная женщина в косынке. Пока процессия шла, буквально метрах пятидесяти деревенские всё так же скакали на ржущих конях, а трактор продолжал деловито громко тарахтеть и вонять солярой, убирая сено в сарай. Видимо они привыкли к таким мероприятиям… Уже проходя по ровным рядам могил, Санёк обратил внимание, что здесь очень много, почти полкладбища, покойников из ближнего зарубежья. Армяне, узбеки, вообще какие-то невоспроизводимые фамилии непонятийной национальности. Сомнительно, чтобы все эти люди с непроизносимыми нерусскими фамилиями в таком количестве жили в этой деревне. Тем более могилы сплошь какие-то странные: вот, видимо, любитель музыки с нотами на постаменте, вот тот самый цыган, памятник в полный рост, чёрный, только перстень золотой. Какой-то «Оглы». Вот на могиле некого молодого человека тридцати лет изображены падающие листы непонятного и подозрительного растения, явно тут упокоен любитель чего-то эдакого. Что только люди не учудят в Москве, даже на собственной могиле. Нет, деревенские до такого вряд ли додумаются.

Вдалеке показалась грустная девочка с плюшевым медвежонком в руках, она шла параллельно их процессии, не обращая на неё никакого внимания. Интересно, куда она идёт? Что это значит?

Наконец впереди, почему-то не продолжая ряд, хотя места до забора ещё полно, а прямо между двух аллей, показалась свежевырытая могила с комьями и бруствером глины по краям.

– Наверное вон она. Да, точно, она, – сказал Санёк и пошёл в сторону глиняной насыпи.

Все остальные, включая ритуальщиков двинулись за ним. Странная девочка с медвежонком встала поодаль. Подошёл Дима.

– Отпевать будем прямо здесь, отец Андрей и отец Филипп согласились. Хотели в часовне у кладбища, да местный священник уехал до конца праздников, а ключей никому не даёт. Я предупреждал что будет холодно.

Бугор с Промокашкой сняли крышку гроба, поставили у саней венки.

– Всё, родственники, можете прощаться!

На лоб дяде Андрюше священники положили белый платок с православными символами, в руки – иконку, воткнули в скрещённые на груди пальцы свечку. Все по кругу стали подходить и прощаться, кто целовал в лоб, кто просто держал за руку. Платок периодически сдувало ветром со лба и его приходилось поправлять. На кладбище было открытое пространство, метель поднялась настолько пронизывающая, что казалось, будто тебя прокалывают тысячи игл. Санёк уже давно понял про себя, что эта процедура – это как небольшой подвиг, долг чести, который надо совершить, чтобы отдать дань уважения умершему, поэтому велел своему организму потерпеть и не скулить, полностью отключившись от холода и боли и не обращая на них внимания.