– А что же, дядя Андрюша в таких серьёзных конторах работал – МЧС, КГБ, банки, энергетика. И никто с его старых работ не помог по своим каналам? И что никто на похороны от них не приедет?

– Нет, кому мы нужны, пенсионеры, все забыли и даже телефонов не берут… А ведь Андрей работал до 69 лет! Всю жизнь отдал… Но как ушёл с работы, буквально полгода и начал разваливаться по частям…

– Да, вот они советские люди, без работы не могут, такая уж у них закалка… Вот и баба Маня так же, как работать перестала сразу и слегла…

Вот так вот. На старости лет мы становимся никому не нужны. И на нашей могиле провожать в последний путь будут только родственники. Каким бы начальником ты не был, как бы перед тобой не пресмыкались, тебя пережуют, выбросят и даже не вспомнят, что ты когда-то был, даже она похороны не придут…

*****

Последними приехали два священника. Оба в чёрных рясах, в которых они шли и по улице, чёрных коротких недорогих зимних куртках и вязанных шапочках. С ними в квартиру вошли ещё один мужчина со странным лицом и не накрашенная женщина в косынке, уже не в чёрном одеянии, явно православная.

– Это отец Андрей и отец Филипп, – представил их Дима.

Санёк пожал святым отцам руки, сказал, что очень приятно познакомиться. Они быстро прошли в комнату и сели на диван в ожидании, периодически перебрасываясь между собой словами. Отец Андрей был среднего роста и крепкого телосложения, с белым, круглым, добрым, голубоглазым лицом, обрамлённым небольшой бородкой и родинкой на щеке. Отец Филипп –худощавый, высокий, красивый, черноглазый, с аккуратной острой бородой и глубокой ямкой между бровями. Санёк обратил внимание, что сняв простые недорогие ботинки, он оказался абсолютно босым, без носков, несмотря на зиму и распутицу. Отец Филипп удивительным образом напомнил Саньку его одноклассника, Санька Клишина, ну просто одно лицо. Тот буквально на днях преставился от рака, который опять же не распознали врачи из поликлиники, год лечили его протирками, да мазями от некой «волчьей рожи», а когда время было потеряно, на терминальной стадии, наконец поставили диагноз, да отправили домой помирать. Как всё-таки похожи все эти истории про медицину…

У отца Филиппа была смуглая кожа и длинный, торчащий на худом лице нос. Над чёрными, как уголь, глазами нависали густые брови, щёки ввалились, под впалыми глазами круги. Ни дать, ни взять – иллюстрация к романам Достоевского. Санёк заметил у священника непроизвольные движения головой, как тремор или кивания, видимо что-то неврологическое… В тусклом свете аляпистой люстры, в которой не горела добрая половина лампочек, теперь он, со своей острой бородкой, напоминал Ивана Грозного с известной картины. Священников везде сопровождали и ни на шаг не отпускали неизвестный высокий упитанный мужчина с неопределённым лицом, которого Саньку так и не представили и оставалось только догадываться кто это, и православная невысокая женщина, как позже выяснилось, это была жена отца Филиппа.

Тётя Галя рассказала, что в предпоследний день, когда Андрей уже был в коме, его тёзка, отец Андрей, снова к нему приехал и причастил, и тот якобы проглотил частичку и выпил из ложечки вина, хотя был уже без сознания, и как такое может быть, она не понимала. Вся стена на кухне была увешана разными сувенирными тарелками из зарубежных стран, видимо на память об их посещении. Фарфора было очень много, разных форм и рисунков, дядя Андрей с тётей Галей очень любили путешествовать. Тут Санёк обратил внимание на маленькую примостившуюся фотку полароида в уголке.

– Ба, да это же баба Маня, мать, дядя Андрюша, у нас на даче, даже собака наша, доберман, Аза, это ж раритет, дайте-ка я пересниму!

– А у нас таких много, – вступила в разговор Ольга, – вон в комнате висят и дома у нас одна со свадьбы есть. Там ты, такой грустный, голову рукой подпёр. Мы её называем «самый весёлый гость на свадьбе».

– Ну-ка, ну-ка.

Санёк прошёл в комнату, где сидели священники и их помощники, и увидел на стене в большой общей рамке действительно старые полароидные фотки с его родителями, бабушкой, с ним. Он их тут же переснял, как смог, в тусклом свете на телефон.

– Ё-моё, это же такие артефакты! Тёть Галь, а где хоронить-то будем?

– В Юрино, это деревня недалеко от Королёва. В Мытищах кладбище закрыто, там только героев войны сейчас хоронят, остальным место заказано.

– Что, даже для полковников КГБ?

– Господи, да когда это было… Уж тех никого нет, с кем Андрей работал. На Юрино-то кое-как вышли, через агента. И то, знаешь сколько земля стоит в Подмосковье? 400 тысяч. Это ещё не считая услуг морга, ритуальщиков, поминок, подготовки, заморозки и так далее… А мы, между прочим, сделали глубокую заморозку, а он знаете какая дорогая!

– Это откуда же такие цены? И что если таких денег нет, не помирать? Или не закопают?

– На социальное кладбище отвезут, за тридевять земель и зароют с табличкой.

– Вот тебе и Москва… Ни пожить нормально, ни помереть по-человечески. Был я в Гон-Конге, а это же остров, квадратный метр земли стоит баснословные деньги. Так среднестатистический гонконгец, а они там буддисты кажется, для своего праха, а они поголовно кремируется, арендует место в ихнем храм на год, баночке с пеплом постоять. А потом всё, убирают домой, другим место освобождай. На кладбище прах развеять – бешённые бабки, там же народу море, а земли шиш да маленько. Вот там на год православного захоронить говорили – полмиллиона долларов, так чисто, в землице полежать… Поэтому все православные домой помирать летят, так дешевле, да их и не много там совсем. Вообще я думаю, что традиция захоронения, она у всех связана с возможностями конкретного места, особенностями климата и традициями общества. Вот в Гон-Конге мало земли – там сжигают и ещё говорят в микрокристаллы прах превращают, чтобы совсем места не занимал. В Индии – вроде земле много, а антисанитария, болезни, там они всех в городе мёртвых сжигают и прямо в Ганг остатки сбрасывает, где их коровы и дети купаются. А у нас вот в России чего много? Правильно, земли, вот у нас самый дешёвый метод – в землю закопать и всё, делу конец, практично. Правда в Москве и это умудряются извратить…

В этот момент Дима с кем разговаривал по телефону, ругался что автобуса долго нет. Наконец-то всё решилось.

– Так, ну что, автобус подошёл, чёрный ритуальный, спускаемся. Я отца Андрея и отца Филиппа на машине повезу.

Когда мы уже начали собираться и выходить, я спросил у отца Филиппа:

– Меня вот всегда поражало в церкви, что она является как бы отражением жизни. Есть же там друг напротив друга места, где служат панихиду, а следом проводят молебен за здравие. Люди с панихиды идут сразу на молебен за здравие. Вот так и в жизни – жизнь меняется смертью, и мы живём пока о нас помнят и нас поминают. А вот какой статус имеет молебен за здравие после службы? И что важнее служба или молебен?

– Ну если просто пришёл в церкви постоять, то для тебя разницы никакой нет. Если же ты пришёл на таинство, готовился, причастился, все дела, то служба, то есть литургия, конечно имеет единственное ключевое значение, воплощая собой служение Богу, а молебен – это так…

– Просто групповая молитва, – дополнил его отец Андрей, – точно так же, как ты молишься дома, никакой разницы, только все вместе и со священником.

– У нас мусульмане групповые молитвы проводят по пятницам, выходят в одном месте толпой, садятся на колени и молятся, значит это что-то похожее…

– Кстати, у каждой церкви свой устав. У нас вот, например, молебен за здравие, кстати, почему только за здравие? В нём и благодарственная, и о путешествующих, и об удаче в делах, да много о чём. Так вот он у нас проводится вообще до службы.

– До службы? Да… Такого я ещё не встречал.

Дима поторопил нас с выходом. Санёк пошёл обуваться и, как назло, наступил в холодную лужу, которая натекла в коридоре с чужой обуви, но менять носки не было времени, да и не было их. Пришлось промолчать, сжать зубы и в мокром носке идти на мороз, где предстояло провести ещё добрых часа три, если не больше, с риском заболеть и обморозить конечности. И зачем он одел холодные осенние ботинки, ведь предупреждали…