Тонкая, нежная рука чесала ему кончик носа.

Открыв глаза, Гальтон увидел склонившуюся над кроватью Зою и, еще не разобравшись, явь это или, как пишет Пушкин, «мимолетное виденье» (какая в сущности разница?), попробовал утянуть прелестницу в кровать. Но пальцы утратили ласковость и больно щелкнули его.

— Просыпайся! Не до глупостей! У меня важные новости.

Это было не мимолетное виденье. Это была настоящая Зоя. У нее были важные новости.

Доктор вскочил с кровати и встряхнулся, словно вылезший из воды лабрадор. Сон слетел с него брызгами, голова прояснилась.

— Сполосну лицо, а ты зови Курта.

Часы показывали половину четвертого.

— …Сначала я отправилась в Румянцевскую библиотеку. Там много материалов по истории Разумовских. За двести лет своего существования этот род произвел на свет черт знает сколько государственных деятелей, сумасбродов и прожигателей жизни, но я не буду тратить время на генеалогические подробности. Для нас представляет интерес всего одна особа, ничем особенным себя не отличившая, но… Впрочем, я лучше прочту биографическую справку.

Княжна вынула ученическую тетрадку — ту самую, с которой ходила в библиотеку добывать сведения о директоре Института пролетарской ингениологии. Перелистнула страничку.

— Это из книги середины прошлого века, посвященной известным москвичам екатерининской и александровской эпохи, то есть рубежа 18 и 19 столетия. Слушайте. «Одною из примечательнейших дам своего времени была графиня Разумовская, урожденная княжна Вяземская [60]. Отличаясь непосредственным характером, а также неутомимым пристрастием ко всякого рода причудам, она на протяжении всей своей долгой, более чем девяностолетней жизни постоянно служила причиною пересудов и сплетен, самою пикантною из коих, вне всякого сомнения, была история ее второго замужества, пересказываемая многими как достоверный факт. Будущая светская львица еще девочкой была выдана за князя Голицына, отчаянного игрока, спустившего всё свое немалое состояние в карты. Первый богач и кутила Москвы Лев Кириллович Разумовский

давно сох по молодой красавице княгине и однажды, воспользовавшись азартностью проигравшегося в пух Голицына, предложил сему последнему поставить на кон жену. Ставка была якобы сделана и проиграна. Бывшая княгиня стала графинею Разумовской, что служило темою сплетен на протяжении первых годов царствования Александра. Хлебосольство Льва Разумовского, несравненное обаяние его милой супруги, а более всего снисходительное отношение императора к сей скандальной истории заставили фраппированных поначалу москвичей вновь принять эксцентрическую пару в свой круг. Великолепный дворец на Тверской, купленный графом для своей супруги накануне Наполеонова нашествия и чудом уцелевший в пожаре, долгие годы был одним из гостеприимнейших домов, где собирался самый цвет московского высшего общества, так что позднейшая передача графинею сего здания в ведение Английского Клуба была воспринята москвичами как нечто отрадное и естественное…»

Терпение Айзенкопфа иссякло.

— Ваше сиятельство, на кой черт нам все эти аристократические ветхости? Вы обещали выяснить, что такое «Маригри»! При чем здесь какой-то Английский клуб, какая-то дура-графиня?!

— А при том, что «дуру-графиню» звали Марией Григорьевной. Вы не дали мне дочитать выписку до конца, а там приводится следующий анекдот… Вот, послушайте. «…За глаза веселую парочку никто по имени-отчеству не называл. Граф Лев Кириллович был известен всей Москве как comte Leon, а за Марией Григорьевной утвердилось прозванье Мари-Гри, возникшее после одного бала в Дворянском собрании, где она произвела фурор, явившись средь белоснежных, розовых и палевых платьев в наряде эпатирующего серого цвета. Шутники немедленно обозвали ее Marie Grise, что со временем преобразовалось в Мari-Gri, от «Мария Григорьевна», на каковое обращение сама графиня отнюдь не обижалась».

— «Chez Mari-Gri» означает «у графини Разумовской»! — воскликнул Гальтон. — Ответ из папки от 5 мая: «Маригри? Как это какая? Разумовская». Но позвольте, она ведь давным-давно умерла…

— В 1861 году, — подтвердила Зоя. — Поразительная женщина! В девяносто лет собралась на Парижскую выставку за новыми нарядами, да простудилась.

Неромантичный биохимик скрипучим голосом вернул беседу в деловое русло:

— Не понимаю, какое отношение старуха, умершая 70 лет назад, может иметь к Музею нового человечества и профессору Громову?

Зоя не ответила и заговорила о другом — во всяком случае, такое впечатление возникло вначале:

— В Румянцевской библиотеке сохранилась совершенно чудесная атмосфера, какой в нынешней России уже не найдешь. Пролетарские «чистки» до тамошнего коллектива, — это слово княжна произнесла с отвращением, — еще не добрались. Средь шкафов с книгами и каталожных ящиков затаился кусочек прежней жизни. Сотрудники почти сплошь из бывших. Среди них есть и знакомые: баронесса Гильдебранд была подругой матери. Представляете, она меня узнала! Не беспокойтесь, это надежный человек, старой закалки. Она в девичестве звалась Лили Ухтомская, это очень древний род, который…

— Мне надоели ваши великосветские реминисценции! — взорвался Айзенкопф. — Будете говорить о деле или нет?

— Я и говорю о деле. Не вдаваясь в подробности, я задала баронессе мучивший меня вопрос. Не связывает ли что-нибудь Марию Григорьевну Разумовскую с сегодняшним днем? Лили — дама педантичная. В библиотеке она ведает систематическим каталогом, где у нее царит идеальный порядок. «Если связывает, — сказала она, — это должно было найти отражение в прессе». И отвела меня в зал периодики, где имеется каталог персоналий. Ах, что за славное, ностальгическое место Румянцевская библиотека! — с чувством воскликнула княжна. — Если отвернуться от портретов Ленина и Сталина, кажется, будто ты вернулась в прежнюю Россию. Конечно, со временем всех бывших вычистят, заменят пролетариями, и всё развалится…

— Не отвлекайся, — попросил теперь уже Гальтон. — Ты что-нибудь нашла в картотеке?

— Да. В каталог персоналий включают людей, чье имя встречается в прессе более пяти раз в течение одного года. О нашей Мари-Гри в советских газетах нет ничего вплоть до 1927 года, зато в тот год графиня Мария Разумовская упомянута одиннадцать раз в июньских и пять раз в декабрьских номерах разных изданий. Повод один и тот же — открытие нового зала в Музее Революции.

— Какая связь между графиней и революцией? — удивился Норд.

— Музею Революции досталось здание Английского Клуба, в свое время перестроенное и украшенное Марией Григорьевной. Три года назад при ремонте очага в большой каминной рабочие обнаружили потайную комнату, которой нет ни на одном чертеже. У газетчиков возникли разнообразные предположения, в основном игривого свойства. Одни были уверены, что в этом помещении члены Клуба предавались разврату. Другие, более осведомленные о нравах чопорного англоманского учреждения, стали копать глубже. Припомнили, что обустройством дворца занималась Мария Разумовская, раскопали пикантную историю ее второго замужества и как дважды два вывели: это тайное место легкомысленная красотка обустроила специально для интимных утех. Дирекции музея пришла в голову блестящая идея: подсластить свой кислый революционный реквизит «клубничкой», на которую так падка публика. В результате возникла постоянно действующая экспозиция «Тайные утехи буржуазии». Об ее открытии в декабре того же 1927 года советские газеты пишут подробно и с удовольствием, не скупясь на сочные эпитеты в адрес графини Разумовской. Экспозиция действует и поныне.

— Надо отправляться туда! — вскричали мужчины.

Княжна засмеялась, видя, что оба вскочили, готовые немедленно нестись в музей.

— Неужели вы думаете, я там не побывала? Понеслась прямо из библиотеки, как на пожар. Осмотрела экспозицию, поболтала с экскурсоводом. Очень милая дама, наверняка тоже из бывших. Она старалась изъясняться по-революционному, но когда поняла, что мы с ней из одного круга, сразу заговорила на человеческом языке. Это только кажется, что СССР населен сплошь хамами-пролетариями. Если присмотреться получше, оказывается, что всюду есть нормальные люди. Просто они затаились.