А если никакого тайника здесь нет? Может быть, указание «ищите omnia explanare» означает что-то иное? Например, кличку какого-то человека, так или иначе связанного с Музеем революции?

Ломоносов был в одном музее, здесь тоже музей. Где Новое Человечество, там и Революция, это логично.

Интересно, как зовут директора здешнего Музея революции? Вдруг это женщина по имени Мария Григорьевна?

От усталости, напряжения и монотонной работы у доктора уже начинал ум заходить за разум. Пройдя очередной ряд паркетин от стены до стены, Гальтон собирался перейти к следующему, как вдруг на самой крайней плашке под слоем лака прорисовалась едва различимая тень — от царапины или от трещины. Все предыдущие плашки были идеально гладкими и чистыми. До того как паркет залили лаком, по нему, должно быть, очень мало ходили, он сохранил девственную нетронутость.

Гальтон поднес фонарик поближе. Не трещина, царапина. Овальной формы, что само по себе странно. Кружок или буква «О»?

Он чуть не прижался лбом к полу, меняя угол зрения.

Не просто царапина. Кружок явно прорезан острым предметом.

А что это рядом, чуть выше? Тоже нацарапано кончиком ножа или гвоздем. Это уже несомненно была буква — «Ш».

Итак, кто-то вырезал на паркетине две литеры: «Ш» над «О». Что это может значить?

Норд озадаченно наклонил голову — и вскрикнул.

Если смотреть на буквы слева, получалось не «Ш» над «О», а «ОЕ»! Omnia Explanare!

Хорошо, никто посторонний не видел, как доктор медицины и лауреат Малой золотой медали Фармацевтического общества отплясывал на паркете что-то среднее между джигой и брачным танцем африканских пигмеев.

— Ты гений, Гальтон! Ты гений! — приговаривал триумфатор, и был абсолютно прав.

После первого взрыва радости доктором овладела тревога. Буквы буквами, но где тайник?

Он упал на колени, вытащил из кармана набор портативных инструментов.

Кррррк! — отвратительно проскрежетала стамеска, прорезая лак.

Тук-тук! Тук-тук! — застучал по резиновой рукоятке молоток. Плашка заерзала, один ее край приподнялся.

Гальтон сунул кончик стамески в щель, поддел паркетину и вынул.

Луч осветил квадратную ячею — паркет лежал на решетке из дубовых досок.

В ячее, алмазно посверкивая пылью, стояли четыре пузырька.

Yess!!!

На этот раз склянки были совершенно идентичными: аптекарские бутылочки прозрачного стекла, плотно заткнутые каучуковыми пробками. Внутри плескалась жидкость желтого цвета. На каждом пузырьке была бумажная наклейка с надписью «ЯДЪ».

Но даже не зловещая надпись остановила доктора. Наученный опытом, он знал, что, если раскупорить склянку, немедленно начнется неостановимый процесс испарения. Сначала нужно вычислить, в каком из флаконов содержится послание, а потом уж открывать. Что в тайнике хранится именно самсонит с очередным мессиджем, Гальтон не сомневался. Поскорей бы только услышать послание!

До утра ждать было еще долго. Поставив плашку на место и по возможности замаскировав следы вскрытия, Норд уселся на козетку.

Ах, до чего же медленно тянулось время! Он заставлял себя пореже смотреть на часы, но минутная стрелка вела нечестную игру, она еле-еле перемещалась по циферблату. Никогда еще ночь не казалась Гальтону такой бесконечной. Даже в джунглях, когда охотникам за головами вздумалось устроить привал прямо под деревом, на котором он прятался.

Норд всё рассматривал пузырьки, пытаясь найти меж ними хоть какую-то разницу. Тщетно. Жидкость внутри, как он ее ни взбалтывал, вела себя совершенно одинаково: слегка пенилась, осадка не выделяла.

Единственное отличие Норд обнаружил почти случайно. Тщательно оглядывая пробку, он поднес флакон к самому носу и внезапно ощутил слабый, но совершенно отчетливый запах ландыша. От другой пробки пахло горьким миндалем, от третьей — розой, от четвертой — лимоном.

В размышлениях об этих ароматах доктор провел остаток ночи и всё утро вплоть до девяти часов, когда двери музея открылись для посетителей. Дождался под кроватью, пока откроют дверь. Потом как ни в чем не бывало вышел.

У чугунных ворот стояло серое такси «рено», в нем сидели три человека.

— Чё, музей будем брать? — спросил Витек.

— С тобой все в порядке? — спросила Зоя.

— Лезультата есть? — спросил китаец Айзенкопф.

Норд ответил каждому по очереди:

— Уже взял. У меня всё отлично. Есть.

Четыре пузырька стояли рядом, тщательно осмотренные, ощупанные, обнюханные. Члены экспедиции молчали. Они устали спорить. Все аргументы были исчерпаны и многократно повторены. Согласия достигнуть не удалось.

Рациональный Айзенкопф считал, что нужно возвращаться в Нью-Йорк, где можно будет исследовать содержимое флаконов в нормальных лабораторных условиях. Потом, расшифровав послание, в случае необходимости можно вернуться в Москву.

Гальтон и Зоя были категорически против. Оба считали, что потеря времени недопустима. Громов жив, он тоже идет по следу. С «Ломоносовым» и «Мари-Гри» удалось его опередить, но в папке «Ответы» имеются и другие отсылки, ключ к которым пока не найден. Кроме того, директор обладает таинственной возможностью раз в три дня получать новые ответы. Поездка в Америку займет две-три недели. Неизвестно, как далеко успеет продвинуться за это время в своих поисках Громов. В поисках чего или кого? Пока непонятно. Но речь идет о чем-то очень-очень важном. Необходимо выпить самсонит прямо сейчас, даже если это сопряжено со смертельным риском. В конце концов, рисковать жизнью ради блага науки и человечества — долг всякого настоящего ученого.

На этом пункте консенсус между княжной и доктором заканчивался, начинались непримиримые разногласия. Зоя требовала, чтобы право первой попытки было предоставлено ей, потому что Гальтон рисковал собой в прошлый раз, а кроме того, по ее словам, у женщин лучше развита интуиция.

Норд не желал об этом и слышать. Он ссылался на дисциплину и требовал повиновения. Самсонит будет пить начальник экспедиции и никто другой! В ответ Зоя заявила протест по поводу мужского шовинизма и повиноваться отказалась.

Препирательство было долгим и дошло до взаимных оскорблений.

Соломоново решение предложил биохимик.

— Уважаемые мученики науки, — сказал он, — пусть каждый поступит в согласии со своими убеждениями. Норд может попробовать первым. В конце концов, это его право — ведь пузырьки добыл он, и мужской шовинизм тут ни при чем. Если Норд отравится, у вас, мисс Клински, появится шанс проявить женскую интуицию. Ну а коли она вас подведет, я отвезу оставшиеся два пузырька в Нью-Йорк и спокойно произведу лабораторный анализ.

— Айзенкопф, вы — нелюдь, — горько произнесла Зоя. — Вы надеетесь, что мы оба сдохнем и начальником следующей экспедиции назначат вас!

Сяо Линь философски развел руками:

— На всё воля Будды.

Но Гальтон их больше не слушал.

Он смотрел на пузырьки.

В висках толчками пульсировала кровь.

Нужно выбрать один пузырек.

Ошибка окажется роковой…

Нюхайте и пейте.

Какой аромат кажется Вам привлекательнее?

— это страшно только когда у тебя нет времени обдумать свой выбор. У доктора Норда, пока он сидел на пыльном «ложе разврата», времени для логических построений было более, чем достаточно. Поэтому сейчас, без колебаний схватив один из пузырьков и лихо, как рюмку водки, опрокинув его в горло, он — чего скрывать — красовался перед любимой женщиной. Она, как тому и следовало, вскрикнула и сделала порывистое движение, словно хотела его остановить, а Гальтон ободряюще подмигнул ей и мужественно улыбнулся.