Узенькие глазки поддельного китайца сощурились в две щелочки.

— Вы полагаете, что в «Ответах» из папки содержатся указания еще на какие-то тайники?

— Уверен в этом. Как же можно уезжать, не попытавшись их найти? …Что-то они сегодня расплясались шумней обычного, — с досадой заметил Гальтон.

Уже минуту или две снизу, из клуба, неслись крики и топот, которые мешали важному разговору. Приходилось повышать голос.

В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась.

— Братва, шухер! — На пороге возник Витек. Его глаза были навыкате, смуглая физиономия перекошена. — Наши звонили! Облава!

— Какая облава?

— На цыган! В Ростокине, в Останкине — там большие таборы стоят! Легавые меня ищут! Картинку показывали, карандашную. Наши говорят, похож — сразу признали. Не выдали, конечно, но легавые всюду шмонать будут! В Марьину Рощу едут, и к нам сюда тоже! Уматывать надо!

Гальтон выругался. Как это было некстати — снова бежать куда-то, срываться с места.

— А хвастался! — напустился он на Витька. — «Сыскать меня начальникам будет трудно». Я говорил, что они твой словесный портрет составят. Немедленно уходим! Я скажу Зое.

Каждый со своим багажом (то есть Норд с Зоей почти налегке, а биохимик с тяжеленным «конструктором») они сбежали вниз, где происходило столпотворение. Мужчины волокли какие-то тюки и свертки, женщины бегали и голосили, дети путались у взрослых под ногами. Старый цыган тащил раскрытый мешок, в который женщины бросали, снимая с себя, мониста из золотых монет.

— Зачем это они? — спросил доктор у Витька.

— По-нашему, бабе без монист нельзя. А по-ихнему, по-теперешнему, золотые монеты — валютная спекуляция. Прятать надо, чтоб начальники не нашли.

«Рено» рванулся, подняв тучу пыли, и укатил прочь из двора, куда вот-вот должны были нагрянуть «начальники». Витек гнал машину задворками, закоулками, мимо грязных фабрик, убогих домишек, через железнодорожные пути, через пустыри.

— Куда ехала? Куда нас возила? — строго спросил Сяо Линь с китайским акцентом, вспомнив, что он «пахан».

— В одно местечко, батя, — почтительно ответил Витек. — Там точно искать не будут. Отсидимся, а потом видно будет. Москва, она большая.

— Какая-такая местеська?

— «ЦыгЦИК».

— Сево твоя мне цык-цык говолила? Я тебе дам цык-цык!

Гальтон тоже удивился.

— Витя, ты что сказал?

— ЦыгЦик — это «Цыганский Центральный Исполнительный Комитет». Навроде цыганского наркомата.

Айзенкопф схватил шофера цепкими пальцами за плечо:

— Мальсик, твоя совсем ума теляль?

— Ты сам говорил, что легавые шмонают по всем цыганским местам Москвы? — спросил Норд. — Объясни.

Витек оскалился и подмигнул в зеркало.

— По всем да не по всем. В ЦыгЦИКе цыгане-коммунисты заседают, они тоже начальники. Им от советской власти полное доверие. Они нас, несознательных, к новой жизни приучают. Откуда, по-твоему, нам про облаву позвонили? Из ЦыгЦИКа.

— Ничего не понимаю. Они же коммунисты!

— Э, Котовский, цыган совсем коммунистом никогда не будет. Мы люди вольные, легкие, нас гвоздем к земле тыщу лет приколачивают, никак не приколотят. В ЦыгЦИКе сидят мужики головастые, их туда старики с баронами назначили. Советская власть большие деньги дает, чтоб цыгане перековались. Чтоб в артели шли, в колхозы. Указ Совнаркома есть, называется «О помощи трудовым цыганам». Ай, хороший указ! Кто согласный в колхоз идти, тыщу рублей дают. У нас почитай все согласные. ЦыгЦИК деньги выдаст, а потом ищи цыгана свищи. Еще можно на кооператив ссуду получить, тоже дело хорошее. Три цыганских треста затеяли: «Цыгхимпром», «Цыгхимлабор» и «Цыгпищепром». Большими деньгами люди ворочают…

Пока Витек рассказывал, как советская власть «перековывает» цыган, приобщая их к общественно полезному труду, машина въехала в город и понеслась по булыжной мостовой, обгоняя извозчиков и трамваи. Рабочий день был в разгаре.

Такси остановилось у малоприметного дома с вывеской «Цыганский Центральный Исполнительный Комитет».

— Приехали. Давай за мной!

Для официального учреждения внутри было что-то слишком тихо и пусто. Ни вахтера, ни курьеров. Не звучали голоса, не стучали пишущие машинки.

— Где сотрудники? — спросила Зоя, разглядывая транспарант с надписью «Цыгане всех стран, соединяйтесь!».

— Наши за столом сидеть не любят.

Они поднялись на второй этаж, пошли по коридору, куда выходили двери кабинетов.

Гальтон читал таблички: «Комиссия по борьбе с кочевьем», «Отдел по борьбе с гаданьем», «Редакция журнала «Романы зоря». Особенно заинтересовала доктора стенная газета с интригующим заголовком «Ракитибе ваш ленинизмо».

— Это в каком смысле? — поразился Гальтон.

— Газета-то? «Беседы о ленинизме». А журнал — «Цыганская заря».

Витек остановился у кожаной двери с солидной черно-золотой вывеской «Приемная тов. Председателя».

— Батя, к председателю ты пойдешь? Надо человеку уважение оказать. Он нам поможет.

Сяо Линь понимающе кивнул.

— Денезька нада давать?

Цыган улыбнулся:

— Само собой. Какое уважение без хорошего подарка.

Айзенкопф и Норд переглянулись.

— Он пойдет. Моя люський плёхо говоли.

В приемной тоже было пусто.

— Секретарша, наверно, обедать пошла, — не слишком удивился Витек. — Ничего. Вы двое тут посидите, а ты, Котовский, заходи. Я за тобой. … Заходи-заходи, у нас стучать не заведено.

Дверь в председательский кабинет была двойная, тоже обитая кожей. Чтоб ее открыть, пришлось толкнуть обе створки.

Гальтон вошел первым, Витек дышал ему в затылок.

Слава богу, хоть руководитель этого удивительного заведения оказался на месте. Сидел он, правда, не в кресле, как полагается большому начальнику, а на столе, да еще побалтывал ногой.

Это был наголо бритый мужчина в защитном френче, с орденом Красного Знамени на груди.

— Хау ду ю ду, мистер Норд, — поздоровался он. — Наше вам с кисточкой. Оп-ля!

По этой легкомысленной команде из-за распахнутых створок шагнули два молодца в штатском, крепко взяли Норда под руки и втащили внутрь. Дверь захлопнулась. Сзади в затылок доктору уткнулось дуло.

Голос Витька произнес у самого уха Гальтона:

— Стоять! Товарищ Октябрьский, у него за брючным ремнем «кольт». А в нагрудном кармане трубочка такая хитрая, иголками плюется.

— вот первое, что пришло в голову остолбеневшему Гальтону. Всё это уже было. Точно так же входил он в двери, не ожидая опасности. Точно так же хватали его с двух сторон крепкие парни. И незнакомый человек называл его «мистером Нордом», и обращался по-английски, а в глазах хозяина положения попрыгивали точь-в-точь такие же веселые, опасные искорки. Может быть, это всё тот же Ян Христофорович, почему-то сбривший волосы и бородку?

Нет, непохож. Товарищ Картусов имел внешность и манеры среднестатистического европейского интеллигента, а тот, кого назвали то ли фамилией, то ли кличкой «Октябрьский», был статен, мужественно красив, с безошибочно военной выправкой. Лишь руки с длинными и тонкими пальцами хирурга или пианиста несколько не соответствовали броненосному облику.

— «Кольт» и трубочку выньте, — приказал незнакомец. Команда была немедленно выполнена. — Теперь отпустите заморского гостя. А то он подумает, что мы его боимся.

Гальтона отпустили — и зря.

Некоторое онемение мыслительных способностей (в данных обстоятельствах извинительное) никак не парализовало реакций и мышечной активности Норда. Скорее даже наоборот.

Не думая о последствиях, а следуя единственно зову сердца, доктор в первое же мгновение свободы коротко, но очень убедительно двинул левого молодца локтем в солнечное сплетение, правому замечательно урезал в рыло (идиома из писателя Зощенко), но эти мелочи были не более чем прелюдией к главному хеппенингу. Развернувшись, Гальтон мощно, что называется, от всей души двинул подлого Витька носком ботинка в пах. Перескочил через сложившегося втрое шофера, рванул на себя створки и бросился к своим, в приемную.