— Ты назвала его имя, прикасалась к нему, а потом позволила ему оплатить все наряды для девочек, — угрожающе говорит он.

— Во-первых, я не знала, кто он такой, черт возьми. Я не прикасалась к нему так, как, я уверена, они это представляют. Я не хотела, чтобы он платил, но он настоял на своем после того, как обидел меня. Неважно, это не имеет значения.

— Что значит обидел? — Спрашивает он сквозь стиснутые зубы.

Парни из его команды делают шаг вперед, чтобы послушать, когда Нейт подходит ближе с чистой яростью в глазах. Я опускаю взгляд на свои ботинки, а затем снова смотрю на него.

— Он сказал, что мне должно быть обидно, если ты ко мне относишься так же, как ты относишься к девушкам, с которыми встречаешься... — Я прервалась.

— Я слушаю. Продолжай, — говорит он с сарказмом.

Раздраженная его саркастическим тоном, я говорю достаточно громко, чтобы все услышали, устав от этой шарады.

— Он сказал, что прошло не так много времени с твоей последней драки, когда ты целовался с той девушкой, на груди которой ты поставил автограф.

Он поднимает голову с виноватым видом, и я понимаю, что Маверик говорил правду.

— Все в порядке. Правда. Мы не вместе или что-то в этом роде. Я знаю, что все так, и я ничем не отличаюсь.

Он хмурится, видя обиду на моем лице.

— Можешь перестать меня жалеть, — огрызаюсь я.

— Жизель, не надо. Это неправда, — говорит Бри позади меня. Она говорит это, зная, что мне надоело бороться, надоело держаться. Мне все равно, что обо мне думают. Я хочу побыть одна.

Я ухожу, выхожу на улицу и иду к машине. Я сажусь внутрь, нажимаю на кнопку зажигания и завожу машину. Мои глаза полны непролитых слез, которым я не могу дать упасть. Но все же…

Я позволяю слезам стекать по щекам, пока еду в сторону гор по грунтовым дорогам. Я останавливаюсь на обочине и поднимаюсь, пока не достигаю высоты, с которой открывается вид на горизонт. Я пытаюсь закрепиться и встать на уступ, чтобы видеть глубины темноты внизу.

Подойдя как можно ближе, я смотрю вниз и удивляюсь. Достаточно лишь слегка толкнуться, подпрыгнуть, и все будет кончено. Боль закончится. Я смогу греться в темноте, забыться и наконец уснуть. Я оборачиваюсь, а Нейт стоит с выражением неподдельного страха на лице.

Я смотрю на него, и по моим глазам текут слезы.

— Мне не жаль тебя. Ты нужна мне, и я не смогу быть без тебя. Ты моя и всегда будешь моей. Я солгал, сказав всем, что мы вместе, только чтобы защитить тебя. Я хотел, чтобы весь мир знал, что ты рядом со мной, что ты моя. Я боялся, что ты не захочешь этого со мной.

Я молча стою, слушаю его слова и двигаюсь к нему, прочь от карниза. На его лице появляется облегчение, он раскрывает объятия, и я таю в них.

Он провожает меня вниз по горе к машине, и я вижу, что он приехал за мной на мотоцикле. Он открывает дверь машины и проскальзывает на водительскую сторону, чтобы включить ее. Холодный воздух вырывается из вентиляционных отверстий, затем он выходит и открывает заднюю пассажирскую дверь. Он предлагает мне лечь на заднее сиденье лицом вниз, выставив вперед свою обтянутую джинсами попку. Он стягивает мои низкие джинсы с задницы и сдвигает стринги в сторону. Даже не проверяя, мокрая ли я, он берет свой эрегированный член, вставляет его в мою тугую киску, и мы оба стонем.

Он растягивает меня внутри, смешивая боль с удовольствием. Мы так хорошо подходим друг другу, словно созданы друг для друга. Он начинает вбиваться в меня, вырывая мои волосы из путаницы на макушке.

— Я не трахал ту девушку в тот день и никого после тебя. С самого первого раза у меня была только ты. Я хотел только эту киску, именно ее я с удовольствием дою своим членом. — Говорит он, вбиваясь в меня в восхитительном ритме. — Я так хочу тебя, Жизель. Я всегда буду хотеть тебя, детка. Я схожу с ума от ревности, если даже другой мужчина лишь мельком смотрит на тебя.

Я стону, пока он продолжил тянуть меня за волосы. Я выпячиваю задницу навстречу его толчкам, и волна оргазма поднимается все выше и выше, пока он входит в меня.

Он так глубоко, что я чувствую его повсюду. Я могу слышать шлепки его бедер о мою задницу, когда он берет меня, опустив мое лицо на сиденье. Он медленно ласкает мою талию, пока не хватает меня за ягодицы, трахая меня в таком виде. Он доставляет мне удовольствие на обочине дороги у горы, когда солнечные лучи превращают небо в сумерки, а наступление ночи окутывает день полной темнотой.

Мы оба кончаем одновременно, стонем, наши оргазмы синхронно встречают друг друга. Это грязно и прекрасно. Я даже не обращаю внимание, что любая машина, проезжающая по этой дороге, видит нас. Он натягивает на меня джинсы и отстраняется, помогая мне встать на дрожащие ноги. Я поворачиваюсь к нему лицом, и он нежно целует меня в губы.

— Даже в смерти, — вздыхает он.

Его лоб прижимается к моему, и я понимаю, что он имеет в виду ту ночь, когда смотрел, как я танцую. Я думала, что он не видит меня, что глубины моих чувств не видны ему, пока он наблюдает за мной. Я понимаю, что он видит меня, даже когда я не вижу или теряюсь в собственной темноте. Он видит меня.

Я сажусь за руль, следуя за ним в машине позади его мотоцикла, и возвращаюсь в дом. Мы вместе принимаем душ и намыливаем друг друга. Когда я дохожу до его бедер, он смотрит вниз и берет мою руку, проводя пальцами по своим шрамам.

— После смерти матери отец каждый день будил меня, чтобы я готовился к школе, прижигая сигаретами мои бедра. Каждый день я просыпался от ощущения и запаха сигарет. Ожоги опухали и болели весь день. Он делал это так, чтобы никто не видел никаких доказательств того, что я подвергался домашнему насилию.

Мои глаза наполняются слезами, когда я представляю его маленьким мальчиком, страдающим от боли каждый день. Я опускаюсь на колени и целую каждый шрам на его бедрах, проводя языком под струей воды. Он смотрит на меня с нежностью и знает, что я делаю то же самое, что и он, когда у меня на теле были синяки, и так же, как он нежно целую их, доставляя удовольствие там, где была боль. Он поднимает меня на руки, и вода стекает по моему обнаженному телу. Я вижу в его глазах измученную душу, он доверяет мне настолько, что рассказывает, откуда взялись его демоны.

Опустившись на кровать, я кладу голову ему на грудь, слегка поглаживая пальцами его живот и вдыхая его запах. Его руки обнимают меня, даря тепло. Он начинает говорить, рассказывая мне больше:

— Моя мать была героиновой наркоманкой. Она никогда не била меня, почти не кормила и не купала. Я сам научился заботиться о себе. Я приходил домой из школы к матери, которая была под кайфом от своего яда. Когда мой отец приходил домой, она была настолько не в себе, что не чувствовала побоев, которые он ей наносил. Мой отец был метамфетаминовым наркоманом, а также пьяницей. Он приходил домой почти каждую ночь и бил меня после смерти матери. Они воспитали меня на боли, и это единственное, что я знаю.

Слезы катятся по моим щекам от осознания того, насколько жестокой была его жизнь, от понимания необходимости спать в одиночестве. Травмы и боль, которые он испытывал всю свою жизнь, пробирают до мурашек. Я бы этого не пережила. Удивительно, что он пережил боль, шрамы и пытки, которым подвергали его собственные родители с самого рождения.

У меня разрывается сердце от осознания того, что люди, которые должны были любить его больше жизни, заставляли его жить и дышать в такой боли. Знать только боль и не любить - это самое большое проклятие из всех: жить внутри себя в полной темноте. Единственное, что имеет значение, - это темнота и демоны, которые пытаются забрать тебя каждую ночь, когда ты закрываешь глаза, встречаясь с адскими гончими. Я плачу о том, как он чувствует себя в ловушке, мои слезы падают, как кровь, стекающая по его груди.

— Что случилось с твоей мамой? — Плачу я, вытирая лицо с дрожащем дыханием.

— Она умерла на полу от передозировки, пока мой отец избивал ее и уродовал ее лицо. Я видел, что произошло, когда однажды днем вернулся домой из школы. Он угрожал мне, сказал, чтобы я позвонил в полицию и сказал, что мы нашли ее в таком виде. Я сделал то, что он просил. Я прикрыл его, когда приехала полиция, из страха, что меня ждет такая же участь, как и ее. Он угрожал мне обещанием, и я знал, что во всем виноват я. Я помог ему скрыть смерть моей матери. Он продолжал бить и издеваться надо мной. Однажды, когда мне еще не исполнилось тринадцать, его убили наркоторговцы. Они пришли за ним, зная, что он им не заплатит. Меня отправили в приемную семью, где я научился драться с детьми, которые издевались надо мной, потому что у меня ничего не было, и я был на мели.