– Я Нейт. – Он оттесняет меня к стене здания. – Хватит на меня смотреть. Прекрати за мной ходить. 

– Почему? – мой голос больше походит на звук разбитого стекла.

– Потому что займись теми вещами, которыми занимаются все девочки твоего возраста. Покрась волосы в розовый, надень футболку с Джастином Бибером и завесь комнату его плакатами. Съешь огромную тарелку фисташкового мороженого, запей все это колой и просто живи. Свою. Жизнь, – Натаниэль говорит отрывисто, делая рваный вдох после каждого слова.

Его рука всего еще сжимает мое запястье. Не грубо, но и не нежно. Идеальное давление для того, чтобы показать контроль. 

Россыпь мурашек скользит от моего затылка к пояснице, и я не могу их остановить. 

– Откуда ты знаешь, что мое любимое мороженое – фисташковое? – Мои губы изо всех сил стараются не расползтись в улыбке, несмотря на напряжение между нами. 

– Это все, что ты услышала из того, что я сказал? – ворчит он.

Я пожимаю плечами.

– Концентрируюсь на главном, потому что все остальное – полнейшая чушь. 

– Незабудка, – тяжело вздыхает Натаниэль, – я серьезно, отстань от меня.

Незабудка.

Понятия не имею, почему он меня так называет. Это звучит ласково и совершенно не гармонирует с его вечным презрением, граничащим с отвращением.

– Именно ты все еще продолжаешь держать мою руку. – Я вздергиваю подбородок, не сводя с него глаз. 

Его челюсть ходит ходуном от того, как сильно он ее напрягает. Воздух потоками покидает терзаемые легкие человека передо мной. Я ощущаю его дыхание на своих волосах. Натаниэль смотрит мне в глаза, а затем резко хмурится, будто это причиняет ему боль.

Моя ладонь тянется к его лицу, приподнимая очки. Он отпускает мое запястье, но не отстраняется. Я провожу кончиками пальцев другой руки по его векам и переносице, расслабляя напряженные мышцы. 

Натаниэль начинает немного дрожать, но все еще стоять напротив меня. 

Прежде чем уйти, чтобы обезопасить свое бедное сердце, я совершаю то, что навсегда оставит на нем шрам размером с Гранд-Каньон. Мои сухие и холодные губы прикасаются к его бледным, задерживаясь на короткое мгновение, за которое все органы успевают сжаться до размера изюма. 

– Я вижу тебя, Натаниэль. 

Последнее, что я произношу, чтобы уйти с безответным поцелуем в кармане и кровоточащей душой у его ног. 

Я думала, что единственный односторонний поцелуй с холодным, как промерзшее стекло, парнем стал последней точкой в череде многоточий. Оказалось, что это было запятой, предвещающей неожиданную развязку моей драмы.

Точка была поставлена два дня спустя, когда случилось то, что мы больше всего ненавидим в любовных романах: героев решили убить. Кого-то морально, а кого-то физически.

Невеста стонет, выбирая сервировку:

– Я скончаюсь, пока разберусь со всем этим свадебным дерьмом.

Отличный выбор слов, дорогая.

Леви врывается в мой кабинет точно так же, как это обычно делаю я с его личным пространством.

– Ты подписал?

– Да, но забыл документы дома, – снова вру. Вновь оттягиваю неизбежное. Мне нужно ещё немного времени. Хотя бы один день.

Он медленно кивает, изучая меня взглядом.

– Хорошо. – Между нами повисает тишина. – Я давлю на тебя? Ты же знаешь, что можешь отказаться, если не хочешь?

Я вздыхаю, откладывая проклятый проект, на котором все равно не могу сконцентрироваться.

– Да, Леви, я знаю, что могу отказаться. – Однако если я откажусь, то подведу его. Но и если не соглашусь, то тоже подведу.

Мой план состоял в том, чтобы люди в принципе не видели во мне надежного человека.

Это работало достаточно просто: чем больше ты лажаешь по мелочам, тем меньше вероятность, что тебе доверят что-то глобальное. Но видимо, с Леви все произошло наоборот. Несмотря на то, что за все время моей работы я вел множество крупных проектов, в них все равно были недочеты. Либо же они не были сданы в установленный срок. Зачастую я специально делал промахи в расчетах, чтобы Леви понимал, что перед ним ненадежный человек, лишенный стабильности и порядка.

– Повторюсь, я уверен в тебе. Просто пойми, чего ты хочешь, и прими верное решение. – Леви уходит, давая понять, что моя ложь была провальной.

Чего я хочу? Я хочу, чтобы мой ребенок был счастлив. Чтобы Хоуп не жила с отцом, который не может справиться с грузом на своих плечах. Чтобы она не видела слабость и ничтожность в моих глазах. Чтобы ей не пришлось остаться с тем, с чем остался я, когда мой отец решил, что жизнь слишком тяжела для него.

Но также, мне хочется, чтобы Хоуп гордилась мной, когда вырастет, а не думала, что ее папа всю жизнь боялся ответственности, раз ничего не достиг. Я должен быть для нее примером лучших качеств в мужчине, потому что не дай бог она выберет себе в мужья какого-нибудь дурака.

Типа меня. 

Я дал себе слово никогда не подводить ее, всегда быть рядом, являться силой, на которую она всегда может рассчитывать.

Вибрация телефона заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.

– Слушаю, – рассеянно отвечаю на звонок.

– Мистер Фриман. – Этот голос и его тональность начинают действовать мне на нервы, потому что я могу предсказать следующие слова. – У Хоуп сегодня не самый удачный день, вам нужно ее забрать.

Дыши, просто дыши и постарайся не наводить порчу.

— Что случилось? – На этих словах, я уже выхожу из кабинета.

Табличка «Пообедаем? Я всегда свободен», которую я прикрепил к себе на дверь, падает от яростного хлопка.

– Она отказывается переодевать мокрые штаны, потому что юбка зеленого цвета ей не нравится.

Они издеваются надо мной?

Я поднимаю табличку и прикрепляю обратно.

– В ее вещах есть желтые лосины, она любит их, – отвечаю я, но тут до меня доходит… – Почему ее штаны мокрые?

Я даже останавливаюсь, как вкопанный, посреди офиса.

– Видимо, она заигралась и не успела…

– Я скоро буду.

Сбрасываю трубку, делая глубокий вдох, достойный лучшей практики йоги.

Осенью Хоуп будет четыре года, и я не могу даже вспомнить, когда она последний раз не успевала или отказывалась идти в туалет. Этот ребенок с полутора лет снимал свои штаны посреди комнаты и бежал со всех ног, потому что боялся не успеть на свой драгоценный горшок.

Мы все еще работаем над тем, чтоб не сбрасывать свою одежду за милю до туалета, но Хоуп скорее завяжет свой мочевой пузырь, чем сходит в штаны.

Что, черт возьми, происходит в этом детском саду?

– Почему ты стоишь тут, как предмет мебели? – Доносится до меня голос Макса.

Я оборачиваюсь, выходя из своего застывшего во времени состояния.

– Я ухожу. Мне нужно забрать Хоуп.

Лицо Макса приобретает обеспокоенный вид. Хоуп люблю не только я, в ней души не чает каждый, даже если она чаще всего смотрит на всех, как на дерьмо.

– Что-то серьезное? Надеюсь, это не долбаный член на…

– Нет, – прерываю его, чтобы он не ставил в известность весь офис о членах на коже моей дочери. – Просто у нее сегодня плохой день.

Разворачиваюсь и направляюсь к лифту.

Ком в горле настолько огромный, что мне с трудом удается проглотить слюну. Утренняя тошнота, которую я успешно подавил яблоком, возвращается с новой силой. И дело даже не в том, что тревожность за Хоуп вибрирует в каждой моей клетке. А в том, что мой мозг настолько поврежден, что не различает притворство и ложь, за которыми я хочу скрыть свои недуги. И только в те моменты, когда сквозь серые тона и равнодушие, пробирается то, что действительно меня волнует до глубины души, – все эти язвы выскакивают, как кролики из шляпы фокусника, а я не успеваю запихнуть их обратно, чтобы никто не увидел.