Хоуп до сих пор выглядит очень маленькой для своих трех с половиной лет. Самая низкая в группе детского сада. Самая миниатюрная в балетном классе. Самая замкнутая… Везде и со всеми, кроме меня (спасибо, Господи) и жен моих лучших друзей.

Аннабель и особенно Валери – ее феи-крестные. Они начали махать своими волшебными палочками с того момента, как я заявился на порог своего лучшего друга Макса с маленьким человеком в руках. Все остальные находятся в каком-то личном списке дерьма Хоуп, и она лишь иногда удостаивает их взглядом.

Я сломал себе голову, размышляя над ее характером. В какой-то момент так отчаялся, что начал изучать гороскопы, но даже здесь жизнь показала мне средний палец. Потому что, черт возьми, знак зодиака зависит от точной даты рождения, а ее знает только мать-кукушка, оставившая нашего – нет, моего – ребенка на пороге, подобно продуктам из доставки. Лучше бы в записке, которую она так любезно засунула в одеяльце Хоуп, эта сука указала бы дату и время рождения, а не громогласно фразу: «Это был лучший секс в моей жизни».

– Папочка, рюкзак не застегивается.

Хоуп окликает меня своим тонким голоском, рассеивая пелену ненависти. Она обнимает блестящий белый рюкзак с Эльзой, откуда вываливается балетная форма и куча игрушек.

Я приседаю, чтобы хоть немного приблизиться к ее росту.

– Нам обязательно брать столько игрушек, Одуванчик? – ласково произношу я, перехватывая ее рюкзак с арсеналом кукол всех видов и подвидов.

– Кон-е-е-е-чно. – Она широко распахивает глаза, словно не понимает, как вообще такой глупый вопрос мог прийти ко мне в голову.

Что справедливо. 

– Хорошо, беги обуваться, я застегну.

Хоуп целует меня в щеку. В этот момент я становлюсь самым счастливым человеком.

Когда она убегает, я смотрю на торчащую голову Барби-наездницы и решаю, что сегодня она никуда не поедет. Достаю ее и прячу за подушку дивана. Вечером Хоуп обязательно обрадуется этой находке, а пока что я побуду отцом-обманщиком.

Я хватаю с журнального столика ключи от своей новой машины. Радуюсь поездке, как ребенок, и победоносно застегиваю рюкзак.

Мы тратим еще пятнадцать минут на то, чтобы сквозь слезы Хоуп и мою дыхательную гимнастику договориться надеть кеды, а не шлепки с пингвинами, а затем устремляемся навстречу сахарной коме. Я молю Бога и всех святых, чтобы она не решила проверить в рюкзаке Барби-наездницу, потому что в таком случае истерика из-за обуви покажется всего лишь легкой встряской.

Хоуп резко останавливается около машины и с умным видом произносит:

– Заколка.

По-видимому, в нашей семье умна только Хоуп, потому что я ни хрена не понимаю.

– Что?

Хоуп закатывает глаза. Иисусе, она уже научилась закатывать глаза.

– Заколка, – произносит она громче с явным раздражением.

Мой разум лихорадочно пытается найти разгадку. Невидимая лампочка в голове загорается, оповещая о верном ответе.

Долбаная мигающая заколка с Хэллоу Китти. Валери где-то раскопала эту шутку и последнюю неделю Хоуп не выпускала ее из рук. Она ела с заколкой, спала с ней же, купалась, ходила в туалет, а также цепляла мне на волосы в тех случаях, когда боялась потерять.

– Детка, – начинаю осторожно, – ты же знаешь, что Аннабель не разрешает носить на занятиях такие заколки.

– Только в машине.

Переиграла.

Я считаю от нуля до десяти, чтобы не взорваться, а затем беру ее за руку, и мы возвращаемся в квартиру, где переворачиваем дом вверх дном в поиске проклятой заколки. Потом проходим второй круг шлепок и заканчиваем истерикой из-за проверки Барби-наездницы.

Я не строг к своему ребенку, и, скорее всего, какой-нибудь психолог из тик-тока сказал бы: «Обращая внимание на истерики детей, вы теряете авторитет в их глазах и даете им поводы для манипуляций». Серьезно? Кто вообще в здравом уме может не обращать внимания на истерику своего ребенка?

Во-первых, мне дорога моя нервная система.

Во-вторых, Хоуп может манипулировать мной до конца моих дней, потому что я действительно готов положить весь долбаный мир к ее ногам, если в ответ меня будет встречать яркая улыбка с ямочками на щеках, а не пустое выражение лица.

Если честно, то мне пришлось давно отказаться от всех этих «умных» видео о воспитании, потому что если после них проанализировать свои поступки, то звание «худший отец континента» гарантированно. А я и без того не могу претендовать на золотую медаль за родительство.

Мы быстро доезжаем до места назначения под аккомпанемент страданий Хоуп, вместе с моим «давай просто успокоимся».

И вот наконец-то наступает сахарная гармония.

Мы сидим в сквере недалеко от балетной студии Аннабель, которую она недавно открыла. Теплый весенний ветер обдувает наши лица, а кусок сахарной ваты вылетает из пальцев Хоуп, застревая в ее волосах. Детский смех разлетается, как звон колокольчиков.

– Не шевелись, – хохочу я.

Мои пальцы пытаются аккуратно достать сладкое недоразумение из кудрей Хоуп, чтобы они не слиплись, и нам не пришлось выстригать ещё один клок волос. На прошлой неделе карамельная конфета уже забрала с собой часть ее шевелюры.

Подобно саперу, я успешно справляюсь извлечением сахарной бомбы и протягиваю фанту Хоуп. Она делает глоток через трубочку, а затем начинает извиваться на своем месте с широко распахнутыми глазами.

– Колючая! – ее голос переполнен радостным возбуждением. – Ещё!

В моей груди разливается тепло, смывая тягость и дерьмовое послевкусие от событий сегодняшнего дня. Хоуп щурится от солнца, придающего золотое свечение ее кудрям. Она похожа на ангелочка с тех открыток на День святого Валентина.

– Папочка, тренировка, нам пора.

Иногда я думаю, что мой ребенок ответственнее меня.

– Верно, пойдем.

Она спрыгивает со скамейки, берет меня за руку, и мы идем в студию. Я смотрю на наши ладони, все еще удивляясь этому контрасту: большая – маленькая. Все еще удивляясь, что я отец.

Родитель, являющийся для нее гарантией безопасности, надежности, чертовой нерушимой крепостью. По крайней мере, вот таким я должен быть. А не тем, кто встречает новый день и сажает всех своих демонов на цепи, чтобы они не утащили его на дно.

Мы приходим в балетную студию. Аннабель прощается поклоном с детьми из предыдущей группы, а когда замечает нас, машет рукой. Хоуп оживает, слегка приподнимая уголки губ.

– Привет, как ваши дела? – Аннабель целует Хоуп в щеку, а затем обнимает меня.

– Я хочу окунуть в слайм всех детей, их родителей и воспитателей в детском саду. Чтобы они до конца своих дней доставали это дерьмо из волос,  – шепчу ей на ухо, пока мы не успели разорвать объятия.

– Очень… антистрессово, – шепчет она в ответ.

Аннабель отстраняется и просит свою помощницу проводить Хоуп в раздевалку. Я целую свою девочку на прощание, нашептывая ей слова успокоения. Кто-то скажет, что эта чрезмерная забота до хорошего не доведет, но у меня не получается иначе. Как и любой родитель, я бываю с ней строг. Редко, но бываю. В такие моменты я превращаюсь из «папочки» в «папу».

– Я обязательно вернусь. Обещаю, – произношу слова, в которых она нуждается.

Я ни разу не бросал ее, но, по какой-то причине, Хоуп, как и мне, нужно это проговорить.

– Что случилось? – интересуется Аннабель, когда мы остаемся наедине.

Я запускаю руки в волосы и присаживаюсь на диван, расположенный около входа в балетный класс.

– Третий раз за неделю меня вызвали в детский сад, потому что чертов Билл перевернул на нее ведро песка.  Ведро, которое дала ему Хоуп, потому что подумала, что он хочет с ней поиграть. Она пошла на контакт, а в ответ получила гранату. В понедельник Алиса или Мелиса, я уже запутался в этих именах, перекрасила волосы Эльзы в черный, а затем оторвала ей голову со словами: «Мама говорит, что все блондинки – тупые шлюхи». Откуда вообще пятилетний ребенок знает о шлюхах? И, напоминаю, Хоуп блондинка, – выдыхаю я сквозь зубы.