mais déchirant déchiré frère du vent

tu te faufiles dans nos demeures les plus secrètes

où vit toujours debout le brin d’herbe celui qui luit

et nous conduit comme une lanterne dans l’obscurité de la

lutte

je t’ai reconnu mon frère entre toutes les présences

témoin d’une grave intimité entre la joie et la déroute

sur la braise de la vague phosphorescente du matin

tu brilles déjà la crinière en feu ô taciturne

терзай же терзаньями, ветра брат,

проникая в укромнейшее из наших жилищ,

где вот-вот встрепенется стебель светлый травы,

ведущий нас, как фонарь, в потемках сражений;

вновь узнаю тебя, брат мой, во всем, что вижу,

свидетельство истинной радости и крушения;

на легкой зыби волны, флуоресцирующей на рассвете,

уже пламенеет грива огнем, о! молчаливый13

Aravis Aravis grand blessé de la tête

tu arrives dans le craquement de la nuit des parois

le sourire fixé sur l’avenir de la poitrine

ardoise de l’insecte lent

tu te plais au vin clair du matin chauffant

chaque feuille habillée de cascades en plein coeur

se replie sous le crépi de l’ardeur d’exister

à force de s’élever jusqu’à la conscience d’elle-même

durs escarpements vous ne vous êtes arrêtés

comme une fumée de mi-chemin à l’instant dévolu

où la tendresse et l’amour partageaient leurs voix lourdes

entre la complicité de mourir et la tristesse de se survivre

Арави, Арави, сплошная рана в голове1,

под гравия скрип ты ступаешь у сонных стен,

ухмылка грядущего на сланцевой

груди неспешного насекомого;

ты доволен собой, чистым вином рассвета,

нарядом травинки в брызгах росы ― всем сердцем:

в оцепенении оно распрямляется от жажды бытия,

чтобы возвыситься до осознания собственного биения.

крутые откосы, скользящие круче и круче,

словно дымок полпути, что обозначился вдруг,

там, где нежности и любви слова разделяют горечь

согласия умереть и выживанья печаль;

qu’importe tu es passé par là comme la fraise puis la neige

intangible pureté boue d’été pluie de printemps

tu t’es mis en tête à défaut de remparts

la fuite du temps sur les arrêtes des gorges

iei la mort accrochait son aile brève

après la bataille là le bouclier de schiste

et au bâton du pèlerin obstiné

le paquet de silence toujours toi l’éternel

tu échappes aux étreintes du vent envahisseur

ta main s’est débattue avec le mouvement de la truite

contre le courant que le refus de l’aveugle

reflète dans le miroir des crêtes absurdes

ainsi se ramasse la fougère sur elle-même

au déclin des poutres en travers du ravin

âpre route il fait bon s’en souvenir

ta place est restée loin derrière ce qui t’appelle

puis tu reposes tes genoux endoloris

que la peine soit éternelle dans les granges et sous le ciel

(—)

неважно: ты прошел земляникой, затем снега

девственной чистоты, летняя грязь, вешние ливни;

ты впереди, за тобой в отсутствие кручи

времени бег, сжимающий горло;

здесь смерть опускала свои спорые крылья;

и после битвы здесь за шиферным щитом

под настойчивый посох паломника

сгущается тишина – это снова ты, вечность;

ты избегаешь объятий захватчика-ветра,

твоя рука противилась форели извивам

в струении ручья; его не замечает слепца упрямство;

в зеркале воды абсурд скалистых гребней;

так съеживается папоротник сам по себе

на спаде балок и на дне лощины;

суровый путь ― о нем полезно помнить;

ты далеко позади от всего, что тебя призывает;

затем ты расслабляешь натруженные колени:

пусть вечна кара, но на ригах и под небом

aucune peine

si n’était toujours à l’affût de ton angoisse

l’angoisse de tous les autres qui te guette

mais la mémoire brille encore de tous ses yeux

quel est l’attachement aux broussailles haïssables

que je porte en moi des mondes aux larges semelles de plomb

des places vides et d’hommes et de platanes

les herbes sèches où gît l’épave des heures parcourues

j’ai vu des mers plongées dans les larmes des montagnes

j’ai vu les villes plier leur orgueil sous la solitude du pain

humble

le poids du silence où tous les arbres font revivre dans mon

corps

leur fraîcheur attendrie de première lueur

de toutes les vies à ma rencontre je n’en ai pris que le regret

vide ta besace temps hétéroclite

vide tes villages tes champs séjours de chapiteaux

perdus parmi les grandeurs de la terre sans nom

(—)

кары нет,

если бы только в засаде всегда твой страх

не выслеживал страх всех прочих;

но память еще искрится при каждом взоре;

в чем же привязанность к мерзкому тернию,

сколько во мне миров обширных свинцовых устоев,

пустых площадей, людей, тенистых платанов,

сухой травы, погребенных обломков прошедших часов;

я видел моря сквозь потоки слез у скорбящих гор,

видал города, чью спесь усмирял в одиночестве

скромный хлеб,

груз тишины, где деревья вновь оживляют во мне

восторженную свежесть крон в лучах зари;

от всех живых при встрече я слышал одни сожаления;

опустоши суму, чуднóе время,

опустоши свои селения, поля, площадки шапито,

затерянные средь безымянных земных громад,