voulaient-ils vivre ceux que la mort a jetés nus

en tas écorchés parmi les épluchures de l’espace

elle m’a laissé hors de son cercle étroit

toutes les raisons de m’enfoncer dans l’acier de son flanc

étaient près de moi comme du gibier frappé par la lune

à force de serrer de broyer d’user

la vie m’est apparue radieuse

l’ami est mort

la maison déserte

qui chante sous les briques entassées où un coeur de braise

vit de pierre en pierre

le vent n’y passe plus

une femme m’a parlé tendre et violente

la vie vint à passer de nouveau devant mes lèvres

avec son goût de pureté avec l’oubli du temps

alors le feu partit entre les hommes

Espagne mère de tous ceux que la terre n’a pas cessé de

mordre

depuis que dans la mort ils ont cherché la cruauté de vivre

la for ce du soleil aux poutres des vieux pains

жаждали выжить ли те, кого сплюнула смерть

грудой ободранных тел, шелухой по полям? —

я из этого выпал порочного круга,

хотя угрожало вплотную жало стальное:

дичь, пронзенная насквозь сиянием лунным;

в силу давленья, мельченья, привычки

была для меня искрометною жизнь:

друг умер,

очаг опустел;

чья звучит песнь среди груды камней, где угольев пульс

трепет от камня к камню,

где ветер замер?

настойчив был и нежен голос женский —

вновь дуновение жизни ловлю губами,

привкус ее чистоты и времен забвение;

но снова лица опаляет пламень:

Испания – мать всех, кого от века гложет земная

твердь9,

с тех пор, как смерть взыскуя, жизнь жестокой стала;

ярость солнца в хлеба черствой корке;

il n’y a pas de sourire qui n’ait fondu en sang

les cloches se sont tues les yeux écarquillés

ce sont des poupées d’horreur qui mettent les enfants au lit

l’homme s’est dépouillé de la misère des mots

les champs montrent leurs crocs les maisons éteintes

celles restées debout dont les linceuls sèchent au soleil

disparaissez images de pitié sous les dents dénudées

les bêtes font sonner la monnaie des traîtres

que la ronce hideuse du sabre entre dans la ville

et il n’y a plus de rire qui ne soit une roue de feu

les pleurs ont effacé la pudeur des femmes

avec des feuilles de lierre avec l’éclat des morts

silence soeur de lait silence à la mort

silence fait de silence dans le berceau des bras

partout le vide des yeux que personne ne sache

la tendresse tourne en rond autour d’un bloc de lèvres

tel fut le sort de l’homme je l’ai vu plus pâle

à la tombée du jour qu’un fruit tombé à terre

(—)

не стало смеха, рожи малюет щедро кровь,

колокола молчат, немеют взоры —

гримасой жуткой куклы10 баюкают детей,

предсмертный ужас обнажил словес бессилье;

поля – владенье крыс, мертвы глазницы окон,

и тех, кто выстоял, на солнце сохнет саван;

скорбь сострадания скрыло зубов оскалом —

ботала стад звенят серебреников звоном;

скребущий звук штыков пускай пронзает город;

не слышно смеха – всё в огненном кольце,

орошена слезами жен стыдливость:

могильный плющ и всплески эха смерти;

молчание, молочная сестра молчанью смерти,

молчание родит молчанье в колыбели рук;

сплошь пустота в глазах – что в них, никто не знает;

нежность кругами стынет у сжатых губ;

такой была судьба людей – я видел самый бледный

лик их на склоне дня: так бьется о землю плод;

et j’ai mêlé ma voix aux flammes éparses et dures

dont souffle après souffle on élevait dans l’ombre

un mur pour protéger le silence de marbre

pasteurs venant des blancs troupeaux de signes éternels

vieillards recroquevillés dans les langes des sillons

enfants ivres de mer

l’amour et la beauté autant que grains de sable

bâtisseurs de vergers de champs de visions

porteurs de fardeaux légère est la peine

qu’importe la douleur dont on connaît le nom

quand le sens brille plus fort que l’éclat de la vie même

pétri d’amour de fuites insensées

la toile d’araignée laisse échapper son fruit

bâtisseurs de villes millénaires

venus des libres étendues de la marée des enfants

l’homme se souvient encore des pas de feuilles mortes

devant le taureau de minuit agitant Je foin des violentes

croyances

le mépris sur la corolle gaînée de sa dalle

sous le sceau des orties et des loques de printemps

свой голос я смешал с дыханием палящим,

чтоб вздох за вздохом поднималась тенью

стена покоем мраморным молчанью;

пастыри стад белорунных11 – знамения вещие,

старцы седые в долгих морщинах рыхлых борозд,

опьяненные морем дети,

красота и любовь, и крупицы песка,

искусники садов, манящих миражей,

носители легкого груза и тяжкого бремени,

что значит печаль, когда ее знаешь в лицо,

когда смысл опаляет страшнее, чем жизни проблеск;

окаменев из любви к бессмыслице бега,

паутина печали упустила свой плод12;

строители древних селений,

пришедшие с вольных просторов детства приливов;

человек еще помнит поступь мертвой травы,

развороченной топотом бычим, необузданной веры

ростки,

презрение к хрупкому хрусту стеблей,

лоскутья весны на крапивных полях;