impassibles les yeux des enfants abandonnés

connaissent déjà la pierre qui pèse sur le ciel

le plomb revenu dans les poignées de mains

en bas les blancs troupeaux peuvent toujours cheminer dans

les plis rapides

laissez près des ruisseaux pleurs et mélancolie

c’est le soleil qui tisse la couronne vivante

les taureaux de vent pur emporteront la peine

ainsi parla l’homme au milieu du chemin

j’étais parmi les feuilles et les figues et les abeilles

et ce qu’on ne voyait pas

puissance de l’être je ne désespère pas de te retrouver

à ces limites finissantes qui nous tendent les mains

naissantes à fleur de la vitre fine de l’absence en moi

je pense à des pays entiers qui sûrement avancent

à la conquête de la grâce et à la lumière du monde

ils n’ont jamais cessé

взгляд безучастен младенцев, брошенных в мире,

уже понимает камень, смыкающий свод небес:

вновь угрожает свинец рукопожатьям;

ниже белых отар мелтешенье на тропах извечно

меж склонов крутых,

оно навевает чистым источникам грусть и тоску;

вот солнце сплетает венки из цветов луговых,

и ветер уносит на бычьих плечах печаль;

так говорил человек посреди дороги:

а я жил меж листвы и смоковниц, и пчел,

меж тем, что незримо;

я еще не отчаялся чувствовать силу вещей

у конечных пределов, шагающих бодро навстречу,

силу цветка за окном небытия моего.

я думаю о целом континенте, шагающем, конечно же,

навстречу благородству, к заре всемирной12,

как всегда, грядущей;

multitude j’ai vu les soleils des saveurs premières

intactes parmi nous auprès de nous la joie

mais à peine le monde devint souffle

à peine respirait-il la fleur de son devenir

l’homme dépouillé de ce qu’il crût être l’homme

des oripeaux déchus anges aux fenêtres

que déjà la bête aux masques de monde

vint mettre l’acier de sa patte au collet de l’enfant

et de ses mille ruses de mère d’épouse d’amante

fit le signe amer de la moquerie comme une croix sur son

front

le temps de la dureté

ce fut ainsi et je regarde en arrière en avant

il n’y a plus rien à dire

un bloc de solitude repose où le soleil

avait à faire frémir les ventres maternels

promis des jours de rire aux enfants que nous sommes

mais les jours sont venus où les mères de printemps

tueraient les enfants pour le plaisir de leurs yeux

le mensonge est roi la bête a vaincu

je ne reconnais plus le monde de ces jours

(—)

и сколько раз вдыхал я запах солнца,

ничем не тронутый, и радость узнаванья;

едва лишь мир становится дыханьем,

едва уловит бытия цветенье

и человек свой прежний сбросит облик,

и тяжесть штор оконных тронет ангел,

как тотчас тварь в привычной маске мира

стальною лапой хвать дитя за ворот,

уловки тысяч матерей, супруг, любовниц

гримасой отвращенья оставляя, крестом на лбу;

очерствения время,

так было, и я озираюсь, заглядываю вперед;

говорить больше не о чем;

одиночества глыба покоится там, где на солнце

подрагивает слегка материнское чрево,

обещая счастливые дни нам – своим детям;

но наступили дни, когда матери по весне

убивали своих детей зрелища ради;

воцаряется ложь, побеждает зверь:

я более не узнаю мир этих дней;

que j’ai cru voir resplendissants à l’orée du bonheur

où l’on tue désormais les enfants sur les prés des agneaux

mes yeux sont pleins encore des lents soleils des voix

plénitude du coeur puissance de l’homme retrouvé

naissante à même la fleur de la vitre fine de l’absence

rien n’empêchera que des étoiles fragiles

descendent parmi nous dans la mer de grillons où nous

sommes plongés

et la fraîcheur attendue dans la force de l’innocence

qu’elle sonne l’heure grave

où le sommeil lui-même ne saurait pénétrer

tant l’appel irrésistible de l’aube s’annonce frémissant

pour la terre qui nous porte et la nourriture de la révolte

que l’unique feuille d’arbre de la conscience dresse la tête

et tant qu’il fera jour au creux des pains tendus

l’insecte lent du réveil tourne la rose des croissances

un avenir une croyance

la sauge le fenouil la brise dans le mûrier

et la conduite de l’homme sur la voie de sa maîtrise

что же хотел я найти на щедрой опушке счастья,

где отныне детей забивают на овечьих лугах;

в глазах моих все еще солнечный луч голосов,

глубина души, человеческой силы тепло

даже там, где распустился цветок на окне из небытия;

что помешает этим светилам хрупким

погрузиться с нами в море сверчков, куда

нас окунуло;

и желанная свежесть неведенья силы пусть

отзвенит свой тревожный час,

когда и в сон ничто уж не проникнет;

как отчаянный зов, дрожащий вспыхнул рассвет

на земле, что нас носит, и, питая бунт,

подъемлет голову последний лист на древе сознания;

пока занимается день на кресте подносимой лепешки,

медлительным насекомым пробуждается роза

произрастания

будущего, надежды;

шалфей, запах укропа, ветер в тутовнике

и человека вера на пути к своему превосходству