Я бросил сигариллу на землю и отправился к сеньору дель Вале.

Когда чему-то суждено случиться, оно и начнется хорошо и продолжится успешно. В полдень я вернулся в типографию Диаса сытым и довольным после обеда у сеньора дель Вале. От выпитого хереса слегка кружилась голова. Разумеется, я старался не пить лишнего, как раз сейчас этого нельзя было делать. Я знал фармацевта дель Вале и прежде, но очень поверхностно. Он оказался даже более отзывчивым человеком, чем его описывал доктор Монардес. Где-то в середине разговора он меня спросил:

— Как чувствует себя сеньор Монардес?

— Плохо, — ответил я.

— Он поправится, — сказал фармацевт и сменил тему.

Когда я вернулся в типографию, текст еще не был отпечатан. Еще около часа я бродил по улицам Севильи. Когда снова вернулся, все было готово. Я заплатил сеньору Диасу, взял объявление и ушел. Объявление гласило:

Д-р да Сильва,

Ученик ныне покойного доктора Монардеса,

Которого мы все будем помнить

Благодаря его большому сердцу

И большой учености,

Вечная ему память,

Принимает больных в его доме

На улице Сьерпес.

Добро пожаловать!

Сначала мне нужно было вернуться, чтобы взять клей и расклеить повсюду листы, а также посмотреть, что делает Хесус. Он был самым слабым звеном в этой цепи. Я все время думал, чем он сейчас занимается? Если из-за кого-то и мог провалиться план, то только из-за Хесуса.

В доме было тихо. Во дворе — ни людей, ни карет. Это меня обнадежило.

Хесус встретил меня в дверях, оказывается, он меня увидел, когда я входил во двор. Он был бледен как полотно.

— Мария приходила, сеньор, — сообщил он.

Я замер на месте. Конечно, как я не догадался, ведь это было так очевидно, что кто-то из дочерей доктора придет утром его навестить!

— И что? — спросил я.

— Слава богу, я услышал ее шаги на аллее… Сказал ей, что доктор спит.

— Она к нему заходила?

— Да, сеньор, но я повернул доктора на бок и накрыл его одеялом до головы. Так что она ничего не поняла. Но сказала, что после обеда снова зайдет.

Я побежал наверх по лестнице. Хесус за мной. Вбежав в спальню, я увидел, что доктор лежит спиной к нам, накрытый одеялом до подбородка. Я обошел кровать с другой стороны. Он и вправду выглядел уснувшим. Правда, кожа лица пожелтела, но желтый оттенок она имела и раньше. Ну надо же! Кто бы мог ожидать такого от Хесуса! Я посмотрел на него и встретил его испуганный взгляд. Смотри-ка ты! Ай да Хесус!

— Отлично, Хесус! — я похлопал его по плечу. — Мы с тобой далеко пойдем. Ты правильно сделал. Хорошо, что догадался!

— Э, сеньор, мы тоже не лыком шиты! — ответил он, довольный похвалой.

Я еле сдержал смех и снова взглянул на его лицо — одновременно самодовольное и испуганное, такое вот нелепое сочетание. Но сдержался и потянул его за собой в коридор. Мне не хотелось говорить в спальне, где находилось тело доктора. Мне казалось, что он меня слушает и смотрит на меня. Я представил себе, что его дух расположился где-то в воздухе, скрестив невидимые руки с подвижными невидимыми пальцами, и наблюдает за мной с легкой, насмешливой улыбкой — с симпатией, но вместе с тем, с иронией. Интересно, что в коридоре это чувство меня покидало, словно я мог быть уверен, что дух не пройдет сквозь дверь.

Выйдя в коридор, я тут же показал Хесусу объявление-некролог.

— Но сеньор, — заметил он, не скрывая, что неприятно удивлен, — ведь вы должны были отпечатать некролог с известием о смерти доктора? Ведь нужно же сообщить, что он умер?

— Хесус, ты что, дурной? — перебил я его. — Разве из этого объявления не следует, что доктор Монардес умер?

— Я-то понимаю, сеньор, но…

— Но что?

— Не знаю, — ответил Хесус, глядя на сообщение. — Мне кажется, что-то тут не в порядке… Но чем больше я смотрю, тем труднее мне сказать, что именно…

— А, мне это знакомо, — махнул я рукой и стал спускаться по лестнице. У меня еще были дела. Я не мог стоять и слушать кого-то, кто не знал, чего хочет сказать. — Иди и сообщи дочерям доктора, — крикнул я через плечо. — А я расклею объявления.

— Ладно, сеньор, — согласился Хесус.

Он уже вышел за дверь, когда я вспомнил, что не сказал ему еще кое о чем. Я крикнул, чтобы он подождал, и побежал к нему из кухни, где брал столярный клей.

Скажи им, что последним желанием доктора было, чтобы его вынесли отсюда и отпели в доме Марии. Скажи им, что доктор ненавидел этот дом и повторял, что он его убил.

— Неужели, сеньор? — спросил Хесус. Мне показалось, что в глазах у него зажегся лукавый огонек.

— Да, именно так, — подтвердил я. — Наверное, они огорчатся и растеряются, а потому не сделают все как надо. Я рассчитываю на тебя. Вынесите его отсюда на носилках. Болван де Бризела поможет тебе.

— Хорошо, сеньор, — ответил он. Да, без сомнения, глаза его смеялись. Было видно, что он все понял. Черт бы побрал этих хитрых мужичков!

— Если все пройдет удачно, оставь на столе в кухне красную ленту, которую ты завязываешь на шее Паблито.

— Хорошо.

— Давай, иди, — сказал я ему и похлопал по плечу.

Он кивнул и вышел. А я пошел обратно в кухню, потому что клей-то я взял, а рулон с объявлениями забыл. Я уже открыл дверь, как неожиданно со двора до меня долетел голос Хесуса.

— Все получится, сеньор!

Да, все получится! Я мог рассчитывать на Хесуса больше, чем ожидал. Вот что значит — общие интересы, как они сплачивают людей! Да, доктор прав — миром правят деньги. Именно они — источник крепкой дружбы.

«Как по мановению волшебной палочки, — подумал я, беря со стола рулон с объявлениями. — Сеньор дель Вале, сеньор Диас, Хесус… Я убежден, что и нотариус Серрега поможет. Деньги — как волшебная палочка. Взмахиваешь ею — и оп! Взмахиваешь снова — и оп! Взмахиваешь — и оп! Тот, кто придумал деньги, был великий фокусник. Чудодей».

Было два часа пополудни. Солнце уже нещадно палило.

Но все-таки хорошо, что я нахожусь по эту сторону магии. Если находиться по другую, то в лучшем случае будешь ее обслуживать, а в худшем — она обернется против тебя. А что будет, если магия обернется против тебя? Даже думать не хочу — тогда несдобровать.

Я вышел на улицу и направился в сторону рынка. Мне хотелось начать именно с него.

Рынок на улице Ферия был заполнен людьми. Я расклеил там несколько объявлений и вернулся обратно на Сьерпес. Нужно было обязательно расклеить еще около больницы «Сан Хуан де Дьос» и на площади Сан-Франциско. От Сан-Франциско я отправился к бирже и кафедральному собору. Биржа — очень важное место. Мелкие торговцы обычно на Ферии, а вот крупные — все здесь. Лучшей клиентуры еще поискать! На Площади песен царило большое оживление — и не столько из-за торговцев, сколько из-за рабочих, которые достраивали биржу. Это было огромное уродливое здание — абсолютно в стиле Хуана де Эрреры. Ведь Эскориал — тоже дело его рук. Кто-то должен запретить ему строить что бы то ни было — ну, разве что только гробницы. Какое счастье, что кафедральный собор строил не он. Когда я впервые приехал в Севилью, я был поражен. Я никогда прежде не видел такой огромной, такой величественной и прекрасной постройки. Я наклеил два объявления возле его дверей. Потом поднял глаза кверху, к Хиральде. Статуя Веры снизу казалась маленькой черточкой в небе.

Солнце отражалось на блестящей поверхности ее щита, будто в маленьком стеклышке, как в песчинке, Пелетье. Но тот, кому пришло в голову использовать статую как флюгер, был поистине изобретательным человеком. Если уловить момент, когда поднимается ветер, можно увидеть, как статуя поворачивается и словно осматривает город — вечером она повернута в одну сторону, а утром — в другую. Вера… Этот мир полностью прогнил, он — как испорченный плод, который грызут черви-деньги. Он — пленник природы, и его давно пора выбросить на свалку. И только Вера этого не знает и неустанно вертится под порывами ветра, держа щит в одной руке и пальмовую ветвь в другой. Пальмовая ветвь указывает направление, откуда дует ветер.