Итак, по всему городу стали дымиться маленькие горки табака, привозимого доктором Монардесом, — на каждом перекрестке, на каждой улице, перед входом в собор или на площадях, а также в общественных зданиях, например, в коридорах муниципалитета, перед тавернами (внутри и без того было накурено) — по крайней мере, перед теми, которые не закрылись, перед домами и даже в парках. Весь город был окутан табачным дымом. Я удвоил количество выкуриваемых сигарилл. Доктор тоже стал курить больше, хотя и кашлять стал сильнее и чаще, чем прежде. При этом он сильно отхаркивался. Видя это, я предложил ему несколько уменьшить количество сигарилл.
— Лучше сто лет отхаркиваться, чем за один день схватить чуму! — парировал доктор.
Разумеется, он, как всегда, был прав.
— Сеньор, — сказал я ему однажды, когда мы направлялись в квартал Ареналь, — этот город так окутан дымом, что похож на видение из Апокалипсиса. Вы не находите?
Доктор засмеялся. Мы шли в Ареналь, потому что доктор Монардес помогал докторам Гомесу и Леону, которые обслуживали больных в Карретерии и Аренале. Это были богатые кварталы, и доктор оказался прав в том, что там почти не было случаев заражения. Я, тем не менее, продолжал испытывать страх, и однажды это едва не стоило мне благорасположения моего учителя.
Это случилось в самом начале эпидемии, во время одного из первых посещений больницы «Пять Христовых ран». В бедных кварталах тогда, видимо, что-то произошло, и больница была переполнена зараженными. В бедных кварталах все не так, как в Аренале. Совсем не так. Там люди живут, словно в другом мире. Я вообще не представляю, что они делают, почему с ними происходят такие вещи. У них тоже постоянно дымятся горки табака, совет позаботился об этом и назначил дополнительно людей, которые должны были постоянно жечь табак повсюду в городе. И он действительно дымит везде. Но несмотря на это, в бедных кварталах заболевает намного больше народу, чем в других местах. Я спросил у доктора Монардеса, почему так происходит.
— Потому что нужно выполнять абсолютно все рекомендации, все до единой, чтобы был эффект, — ответил он. — Они не выполняют необходимых предписаний, и это их убивает. Или не носят амулеты с табаком, или не курят достаточно, или не едят то, что им рекомендовали, или не окуривают свои дома, или же принимают у себя родственников из провинции, которые их заражают. Ну и наконец, их дома, как заячьи норы, переполнены. Если заразится один, заболевают все.
В силу этой причины королевская армия перекрыла все мосты, которые вели в квартал Триана, что по другую сторону реки, и на нашу сторону через Гвадалквивир перевозили на телегах только заболевших. Не все из них умирали, многие выживали. С ними у нас возникли проблемы, потому что после выздоровления они не хотели возвращаться назад. Оставались здесь, спали на улицах, постоянно просили милостыню или занимались грабежом. В конце концов городской совет построил для них что-то вроде лагеря у городских ворот Херес на пустыре у «Черепов». Но он оказался мал, чтобы вместить всех желающих. Кроме того, туда начали прибывать и здоровые люди из Трианы. Они переплывали реку и шли в лагерь. Все бы ничего, но как знать, нет ли среди них зараженных, ибо были и такие случаи. Поэтому королевские солдаты расположились вдоль всей реки — по берегу, на мостах. Каждый солдат стоял в двадцати шагах от другого. Тогда чужаки стали нападать на них и попросту убивать. В общем, как я уже сказал, в бедных кварталах все равно, что в другом мире. Слава богу, что мне не пришлось там бывать.
Однако доктор Монардес захотел, чтобы я вошел с ним в больницу «Пять Христовых ран». Я отказался и остановился как вкопанный. Было такое чувство, что ноги разом налились свинцом.
— Я туда не пойду, сеньор, — выдавил я из себя и покачал головой.
— Не пойдешь? — удивленно переспросил доктор.
— Да, сеньор, не пойду, — повторил я, немного помолчав.
Некоторое время доктор без слов смотрел на меня, потом резко повернулся и быстрыми шагами вошел во двор больницы, резко захлопнув за собой калитку. Я смотрел, как он удаляется, и думал: «Все, конец! Теперь он меня выгонит! Зачем я вообще здесь остался, если все равно придется уйти? Если так, то лучше бы я ушел до того, как началась эпидемия».
Я попытался было войти во двор, но не смог этого сделать.
— Ах, сеньор, сеньор! — покачал головой Хесус, сидевший на козлах. Он курил сигариллу и был весь окутан дымом.
Да, на этот раз я и вправду свалял дурака. Не думаю, что когда-либо я столь сильно рисковал потерять место у доктора. Даже когда сгорел хлев, мое положение не было таким шатким. Кроме того, я чувствовал себя в некотором роде предателем. При первой же серьезной опасности я фактически оставил доктора. Я не сумел заставить себя войти в больницу. То, что мне рассказывали о ней, не могло мне нравиться. Я вообще удивляюсь, как там выдерживали доктора Гомес и Леон, проводя дни напролет среди воплей и стонов. Конечно, больным дают обезболивающие, но все же…
Я принялся мерить шагами улицу, голова была абсолютно пустой, а точнее, полной хаотичных мыслей, которые никак не могли выстроиться в какую-нибудь логическую цепочку. Я просто покорно ждал, чтобы все как-то решилось само собой.
Доктор пробыл в больнице долго, необыкновенно долго. Наконец он появился и сел в карету. Я тоже сел. Карета тронулась с места. Доктор молчал. Он вел себя так, будто ничего не случилось, но я инстинктивно чувствовал, что что-то изменилось. Я рассчитывал, что с течением времени и это пройдет, как все остальное. К счастью, мне был дан шанс сохранить свое место. На следующий день мы снова поехали в больницу, но на этот раз доктор не пригласил меня войти. Он вошел во двор, а я остался снаружи. Если бы он меня позвал, я бы вошел. Но он этого не сделал.
— Ну что ж, сеньор, вы, кажется, спасли свою шкуру! — сказал Хесус, противно хихикая.
На этот раз, после больницы, доктор все же говорил со мной о вчерашнем случае, пока мы ехали в карете. Когда он умолкал, воцарялось тягостное молчание. Во всяком случае, я чувствовал себя неловко. Мне очень хотелось спросить, что там происходит внутри, но я не смел. Я отлично представлял себе, что он мне ответит.
Доктор сильно закашлялся, я протянул ему платок, но он, покачав головой, достал свой и сплюнул в него. Потом, прочистив горло, сказал:
— Для того, чтобы стать врачом, нужно иметь волю, дружок. В принципе, волю нужно проявлять во всем, если ты действительно собрался чем-то серьезно заниматься, если твой выбор окончательный. Иначе ты ничем не будешь отличаться от толпы, которая мечется туда-сюда, ничего не доводя до конца и ничего не достигая в жизни, конечно, если только ты не выходец из богатого или аристократического рода. У них тоже полно таких ничтожеств. Все в их жизни — дело случая, и они сами полностью зависят от него.
— Я очень сожалею, сеньор, — выдавил я из себя, — но эта болезнь вызывает у меня в душе ужас, который сильней меня. Но в следующий раз я войду внутрь вместе с вами, обещаю.
— В этом нет необходимости, — ответил доктор к моему большому облегчению. — В конце концов, ты от этого ничего не выиграешь. Я получу здесь пятьдесят тысяч мараведи, Гомес и Леон получат намного больше, а ты ничего не получишь. Зачем тебе рисковать. Я не такой человек, чтобы требовать от тебя этого. Но ты должен знать, что, если хочешь стать врачом, если хочешь серьезно заниматься этой профессией, тебе понадобится сила воли. Не только знания, но и железная воля. Если не для этого случая, то для другого. И так во всем. Одни утверждают, что люди по природе своей добры, другие — что они злы. И те, и другие ошибаются. Люди просто могут быть всякими. Одни — скорее добры, другие — скорее злы. Так вот и ты — скорее медик, чем что-либо другое. Но чтобы стать им вполне, нужна воля. У большинства людей ее нет, вот они и мечутся туда-сюда, словно мусор в реке. Куда его забросит случай, туда и поплывет. У них нет воли быть добрыми или злыми, а может, они ее просто утрачивают с течением времени, — задумчиво дополнил доктор Монардес.
