Я, как всегда, не знаю, что ответить, так что показываю на синяк на лбу и смеюсь:

– Жаль, что вы не сказали мне этого вчера вечером.

Она в шутку закатывает глаза, но так и не улыбается. Я машу ей рукой на прощание, и она машет мне в ответ.

Жемчуг касается моей шеи, словно кончики холодных пальцев. Легкий бриз поднимает во дворе целый вихрь цветов и засыпает крохотными лепестками мои волосы, точно невесту – конфетти. Я взбираюсь на каменную стену – затянутая в тесный корсет со вшитым по бокам китовым усом, я сижу прямо и гордо озираю с высоты Тауэрский луг.

Темные тюдоровские балки Дома Короля накрывают тенью его сияющие белые панели. Кажется, что они тоже пытаются вырваться из своих оков. Караульная будка пуста, дом не защищен. Но вокруг никого нет, защищать не от кого. Меня оберегает спокойствие темного Лондона. Ночь без единой свечи укутывает мои улыбки в темноту и прячет мое лицо. Анонимность ночи – мое самое большое утешение.

Темнота трансформирует высокое окно в сердце Башни Бичем в зияющую пустоту, лишенную стекол и кажущуюся бесконечной. Высокий газовый фонарь заливает светом каменные ступени. Под фонарем медлит человек, освещенный лишь неровным отблеском пламени. Каждый вечер я брожу вдоль этих стен одна; это меня успокаивает – исследовать то, чего другие не замечают. Несмотря на вторжение в мое святилище, вид незнакомца меня не пугает. Вместо того чтобы бежать прочь, я чувствую, что меня тянет к нему. Я не боюсь его, не боюсь, что он меня увидит.

Понемногу приближаясь, я обращаю внимание на то, как свет очерчивает его точеное лицо. Острые скулы оттеняют мужественные черты, и лунный свет отражается в зелено-синих глазах. Растрепанные темные кудри отливают рыжиной. Я теперь так близко, что могу дотронуться до него. Я протягиваю руку, мои пальцы уже готовы коснуться его хлопковой рубашки – и вдруг он исчезает, словно его там и не было.

Я резко просыпаюсь. Я так привыкла к этому сну, такому уютному, домашнему. Он повторяется каждую ночь. Я одна, я всегда одна. Как ему удалось проникнуть в мой сон? Я практически уверена, что это был он, гвардеец, лорд Фонарный столб. Мысли о нем крутились у меня в голове вчера весь вечер, и я заснула, снедаемая чувством вины из-за его испорченной шкатулки, несмотря на его грубость и последующее подмигивание. Кажется, моя совесть умудрилась проникнуть за мной в мои сновидения.

Размышляя о нем и о нашей нелепой встрече, я чувствую целую гамму эмоций. Больше всего меня смущает подмигивание. Предлагает ли он мне таким образом мир? Нет, все же вряд ли. Он был так рассержен во время первой встречи; откуда вдруг такая игривость? Чем-то мне все это напоминает школу – то, как популярные мальчики на слабо флиртуют с девочками, у которых на самом деле нет шансов, чтобы потом поржать с друзьями. Я всегда была такой девочкой. Мне вдруг отчаянно захотелось увидеть его снова и высказать все, что я думаю.

Надевая рабочую форму, я решаю пойти и сделать это немедленно. Хотя я все еще не определилась по поводу своей позиции. Стоит ли мне заискивать перед ним, чтобы не получить шестизначный счет в почтовый ящик за дорогущую семейную реликвию, которую я случайно испортила? Или, наоборот, наехать – ведь он не задумываясь причинил мне боль, а потом еще и нагло вторгся в мои бессознательные фантазии?

Я знаю, что выгляжу дико, но остановиться не могу. Я надеваю туфли и выбегаю из дома. Озабоченная тем, чтобы зеленоглазый гвардеец сегодня снова оказался на своем месте, я слишком поздно замечаю, что на улице идет дождь. Рубашка уже промокла, и капли медленно стекают у меня по рукам.

Когда я дохожу до караульной будки, тревога тяжелым камнем ложится мне на сердце, и весь мой гнев рассеивается под ее тяжестью. Он здесь. И так же, как вчера, я встаю перед ним, как будто собираюсь вызвать его на дуэль.

– Окей, кхм, значит, так. Доброе утро. Начнем с того, что я в бешенстве. То есть в бешенстве, потому что злюсь, а не потому что я псих, хотя, конечно, настоящий псих именно так бы и сказал, и я сейчас именно что разговариваю с незнакомцем, который не может мне ответить, а еще я промокла до нитки, но… В общем, привет, я Маргарет. На самом деле все называют меня просто Мэгги. Потому что Маргарет – это какое-то бабушкино имя, да ведь?..

Меня несет. Неудержимо. Соберись, Мэгс, ради всего святого…

– И… я хотела принести свои извинения. Как я уже сказала, я очень на вас сердита, но и на себя тоже за то, что была такой идиоткой. Это был совершенно не мой день, и вы врезались в меня, или скорее я в вас, когда мне было совсем уж нехорошо. Я не могу даже выразить, как мне жаль испорченной… – Я энергично машу рукой, пытаясь изобразить шкатулку для драгоценностей. – И ругалась я исключительно на себя саму. Честно говоря, сначала я вообще подумала, что вы фонарный столб, если вам от этого легче…

Снова забывшись, я останавливаюсь в ожидании ответа. Он, в свою очередь, ведет себя абсолютно профессионально: просто смотрит вперед, сквозь меня, словно я часть пейзажа. Но если это так, тогда я сейчас, без сомнения, как один из тех больных голубей, которые разгуливают с шестью пальцами на одной лапе и полным их отсутствием на другой.

– Хотя, конечно, нет, кажется, это еще одно оскорбление. Господи, я совсем не умею извиняться… В общем, пожалуйста, не доносите на меня в полицию. Видите ли, мой отец – бифитер, он здесь работает, и если я что-то натворю, то получает по шапке, как правило, он. Я бы предложила заплатить, если бы могла, правда, но я работаю вон в той билетной кассе на холме, и я уверена, что одна только шкатулка стоит больше, чем моя годовая зарплата. Вы ведь знаете, сколько получают солдаты, ну вот, а бифитеры – только чуть-чуть побольше, так что я даже не могу попросить помощи у отца. Я бы предложила отполировать вам ботинки, чтобы хоть как-то загладить вину, но они у вас, похоже, в полном порядке. – Я показываю на его ботинки и вижу в них свое кривое отражение: волосы налипли на лицо, и уж не знаю, это капли дождя или нервного пота катятся у меня по лбу. Он вниз не смотрит. – Мне жаль, правда. Очень жаль. – Даже не мигает. – Ну что ж, в общем, всего вам доброго. Не стойте так целый день – так можно и варикоз заработать.

Варикоз заработать?! Честное слово, реши он разрядить мне в спину целый магазин, я бы сказала ему спасибо.

Даже и не знаю, чего я вообще ждала, учитывая, что бедняга не смог бы меня послать, даже если б захотел. Но я же видела, как он в нарушение военного кодекса взял и подмигнул мне – конечно, чтобы поставить меня в неловкое положение, – так что я надеялась увидеть хотя бы проблеск благодарности.

И тут я замираю на месте. Подавленная злость снова вскипает, и я не раздумывая марширую обратно к нему. На этот раз я стараюсь выпрямиться, а то что-то совсем ссутулилась в своем импульсивном покаянии.

– Вообще-то, прежде чем я уйду, я просто хотела сказать, что… в общем, вы сделали мне больно. Когда вы подняли шкатулку, то прищемили мне пальцы крышкой, и, как бы я ни переживала из-за того, что случилось, вы могли хотя бы извиниться для приличия.

Я замолкаю на мгновение, готовая к тому, что он закричит или даже направит на меня ружье, но он стоит по стойке смирно.

– И, э-э-э, вы тоже в меня врезались. Так что вы виноваты так же, как и я. Смотреть нужно, куда… и быть осторожнее, когда говорите по телефону. И, в общем, да, вот так. Я просто думаю, что…

Я замолкаю и натянуто улыбаюсь, типа «ну, как ты?», как улыбаются знакомому на улице, когда стараются быть вежливым, но при этом хотят избежать разговора любой ценой. Со вздохом я поворачиваюсь и ухожу, не оглядываясь.

В результате у меня перехватывает горло. Я даже пускаю глупую слезу, и, хоть я и пытаюсь сделать вид, что просто закашлялась, она все равно катится по моему глупому лицу, и я чувствую соленый вкус стыда. Я благодарна дождю за то, что он маскирует мои слезы. Я не сержусь на то, что человек, которого, я знаю точно, уволили бы за разговоры со мной, ничего мне не ответил. Но я расстроена. Расстроена тем, что капитально проваливаю все, за что берусь. Тем, что не могу исполнить ни один свой план без того, чтобы не растерять уверенность на полпути и не сожалеть обо всех принятых до той поры решениях. Я расстроена тем, что с каждой попыткой исправиться я все ближе подхожу к тому, чтобы признать – мой идиотизм не лечится.