– Я не похудела, это просто штаны мешковатые!

Последнее, чего мне хочется после неожиданной встречи с призраком из моего не столь уж отдаленного прошлого, так это идти в Белую башню к призракам настоящим. К сожалению, у меня нет выбора: Кевин вручил мне невзрачную сумку с сегодняшней выручкой и прежде, чем я успела пикнуть, уже затягивался сигаретой на автобусной остановке.

Стараясь бодриться, я решительно иду по Водному переулку и пытаюсь придумать, как буду защищаться от какого-нибудь потревоженного духа, застрявшего в подземелье на много столетий. Единственное имеющееся у меня оружие – подтаявший «Сникерс» из автомата на работе, так что, если бестелесный дух не страдает аллергией на орехи, я пропала.

Вздыхая, я пробую другую тактику, вспоминая мудрый отцовский совет: «Мы северяне, – говорит он. – Если уж нам удается поддерживать беседу с лондонцами, то поболтать с парой-тройкой блуждающих духов – вообще как нечего делать. Они увидят в тебе родственную душу, а оставаться без ответа нам не привыкать».

Когда он впервые на полном серьезе изложил мне этот подход ко встрече с привидениями, я над ним посмеялась, решив, что это очередная фигня из документалок о теориях заговора на двенадцатом канале, которые папа бесконечно пересматривает. Но с тех пор, как он поделился со мной этой мудростью, всякий раз, когда я слышу не поддающийся объяснению шум, я спрашиваю у пылинок, роящихся в комнате, как у них дела, – и он прав. Это на самом деле успокаивает.

Сумка с деньгами неприятно оттягивает мне плечо, монетки звякают с каждым шагом, привлекая ко мне внимание всех, кто возвращается с работы. Я не могу не нервничать – с такой-то суммой. В моем воображении я – полковник Блад [6], единственный человек, которому удалось украсть королевские драгоценности, запихав их в штаны, – только и жду, чтобы король Кевин поймал меня и заточил в подземелье. И, честно говоря, я предпочту подземелье Кровавой башни этому подвалу.

Я захожу в Белую башню. Сначала мне надо пройти через оружейную палату, и я c тоской смотрю на бесконечные ряды древних доспехов, щитов и разнообразного оружия, углубляясь все дальше в недра замка. По мере того как я спускаюсь, становится все темнее, пока я не оказываюсь в подвале, освещенном искусственным оранжевым светом жужжащих ламп.

Я мешкаю у входа. Дубовая дверь потрескалась от времени и специально вырезанных на ней Х-образных рун, или «ведьминских» знаков, которые должны отваживать злых духов. Но поскольку я неоднократно ощущала странный холодный сквозняк из-под этой двери, то считаю, что Тауэр должен потребовать назад свои деньги у средневековых столяров.

Собрав волю в кулак, я нажимаю на ручку двери и слышу, как отходит щеколда с другой стороны, а эхо металлического лязга заполняет пустое пространство. Я наваливаюсь плечом, чтобы открыть дверь, и ее скрип рикошетом разносится вдаль по коридору и обратно, к тому слабо освещенному месту, где я стою.

Прижимая к груди сумку с деньгами, я неуверенно ступаю на лестницу. Клянусь, даже ступеньки тут охотятся на тебя. Кривые и неровные, они так и ждут, когда ты упадешь, и я прикладываю все возможные усилия, чтобы глаза побыстрее привыкли к темноте.

Пять ступеней вниз – и я чувствую прикосновение к своему плечу, словно кто-то руку положил. Я не понимаю, это рука помощи или угроза? Кровь пульсирует у меня в висках, сердце колотится в груди.

– Привет, – говорю я в темноту, отчаянно надеясь не получить ответа. – Я скоро уйду и не буду вас беспокоить, обещаю. Меня Кевин заставляет – вы же знаете, какой он. Самый настоящий… долбаный… козел! – лепечу я в пустоту, все больше паникуя. И молюсь, чтобы призраки тоже любили немного посплетничать, как девчонки в комнате отдыха.

Холодный ветерок проносится мимо моего уха и шевелит волосы вокруг лица.

– Ладно-ладно, я уже ухожу. Нет проблем. Не-а, но проблемо. Ускоряюсь прямо невероятно. – Я бегом спускаюсь по оставшимся ступенькам и как раз на последней спотыкаюсь и лечу головой вперед, прямо в массивный стальной сейф. Руки у меня все еще заняты сумкой с деньгами, которую я выставила щитом перед собой, и я лбом впечатываюсь в холодный металл так, что приходится несколько раз моргнуть, чтобы ко мне сквозь боль вернулось зрение.

Выдав несколько ругательств, которыми могли бы гордиться бывшие морпехи, я швыряю сумку в сейф, захлопываю его и улепетываю на четвереньках вверх по лестнице.

– Приятного вечера, д-д-до свидания! – кричу я снова фантомной аудитории, рывком захлопывая за собой дверь. Заперев все так быстро, как только позволили трясущиеся пальцы, я бегом преодолеваю три пролета винтовой лестницы и наконец оказываюсь наверху, задыхаясь и с выступившим на ушибленном лбу потом.

Я оглядываю внутренний двор, пустынный теперь, покинутый всеми, кроме стаи воронов. В Тауэре ты никогда не бываешь один, пара глаз-бусинок всегда приглядывает за тобой. Они здесь практически хозяева. Древнее пророчество гласит: если вороны покинут Лондонский Тауэр, то рухнет Белая башня и падет королевство. Так что на самом деле это большое облегчение – смотреть, как они воруют корку от сэндвича из мусорного ведра, или слышать, как они громко каркают по утрам, потому что это, по идее, значит, что на сегодня мы спасены.

Я встречаюсь глазами с Региной, одной из вороних, и краснею. Она совершенно точно осуждает то, как я с безумным видом выскочила из замковой двери. Уверена, что и камеры это запечатлели. Стараясь отбросить от себя эту мысль, я поправляю блузку и ускоренно шагаю по булыжной мостовой. Весенний ветерок пощипывает свежую рану у меня на лбу, синяк пульсирует, и боль отдает в висок. Я чуть дотрагиваюсь до него, чтобы унять боль, как делала мама, когда я была маленькой, но в моем исполнении эффект плацебо не работает. Каждый день и каждую ночь я живу и дышу в этих стенах, так что ноги сами проведут меня по знакомому лабиринту, даже с закрытыми глазами, поэтому я прячу лицо за волосами, слишком смущаясь демонстрировать свою тупость в таком престижном месте.

Избавившись от устрашающего взгляда Белой башни, я готовлюсь сбежать по Бродуокским ступеням – которые уже прямо передо мной, – словно Золушка в полночь. Почти каждую ночь я смакую этот романтический момент во сне и сейчас закрываю глаза, по-прежнему двигаясь вперед, расслабляясь и давая волю воображению.

– Ох! О черт… Твою ж мать!..

Если у меня не случилось сотрясения от удара о сейф, то сейчас я наверняка наверстала упущенное. Один из викторианских фонарей умудрился сдвинуться с места метра на два, и, по-моему, у меня задрожала вообще каждая косточка в теле, когда я врезалась в него.

– Да что ж ты за чучело такое, что же ты с собой творишь! – проклинаю я себя, в бешенстве от собственной неуклюжести.

– Прошу прощения? – огрызается фонарный столб. У меня глаза лезут на лоб. Я, может, и верю в привидения, но не настолько сильно ударилась головой, чтобы поверить, что фонарные столбы разговаривают.

Я убираю волосы с лица, чтобы получше рассмотреть источник звука. На меня смотрит мужчина, и он в бешенстве. Он прижимает телефон к уху, на лице написано сильнейшее раздражение: даже челюсть дрожит от того, с какой силой он стиснул зубы. Расстегнутый, сшитый на заказ форменный пиджак, из-под которого виднеется идеально выглаженная белоснежная рубашка, на первый взгляд придает мужчине властный вид, такому невозможно не подчиниться. Но при ближайшем рассмотрении становится понятно, что он вряд ли старше меня. Его каштановые волосы коротко подстрижены с боков, зато сверху – взрыв неуправляемых мягких кудрей, которые он, очевидно, пытался по-мальчишески – и безрезультатно – усмирить.

Но не кудри, а его глаза вышибли весь воздух у меня из груди. Эти сине-зеленые фейерверки, сверкающие, словно драгоценные камни, в обрамлении темных ресниц. Я слежу за их микродвижениями, как за медальоном гипнотизера. И только глубокая складка между его бровями выдергивает меня из транса; и я обнаруживаю, что все это время стояла с открытым ртом. Молодец, Мэгги. Теперь ты не только выглядишь как клоун перед самым привлекательным мужчиной из всех, кого тебе доводилось видеть, но он еще и наверняка считает тебя идиоткой.