Я расстроена – и это самое ужасное – тем, что каждая секунда моего позора транслируется в прямом эфире, в HD-качестве, на целую комнату людей, которые будут смотреть повторы и демонстрировать всем это видео, словно андерграундное кино, где я главная звезда. Прошлой зимой я застукала пару сотрудников Королевской сокровищницы за тем, что они хихикали над состряпанным кем-то клипом, в котором я поскальзываюсь на булыжной мостовой. Соответствующая музыка, наложенная на замедленную съемку, сделала свое дело – видео и правда выглядело комично, но в результате я уже и пописать не могу, не опасаясь того, что завтра кто-нибудь сольет очередное видео в групповой чат.
Учитывая, каким целеустремленным было мое утро, я в кои-то веки прихожу на работу пораньше и счастлива, что опередила Кевина. У меня есть достаточно времени, чтобы постоять в туалете под сушилкой для рук и тем самым избежать саркастического замечания о том, что я, похоже, добиралась на работу вплавь по Темзе. Подкладки в моем лифчике, однако, спасти не удалось, и в результате на груди остаются два жутких мокрых пятна, как будто у меня молоко потекло. К счастью, мои волосы отвлекают на себя большую часть внимания, так что, надеюсь, на сиськи никто и не посмотрит. Рассеянный жар сушилки соорудил мне дикую прическу из восьмидесятых, и даже после того, как я заплела волосы и снова смочила их водой, мелкие кудряшки все равно выбиваются из кос.
К тому времени, как я выхожу из туалета, мои коллеги уже прибыли и, рассевшись в общей комнате, хихикают за чашкой чая.
– Боже мой, это что-то с чем-то! Она вообще бесстыжая! И мокрая, как мышь! – Энди аж захлебывается от смеха. Ей двадцать семь лет, но она все никак не выйдет из школьной фазы «ах, я вся такая странная и необычная». Кроме того, она так и не выросла из главной вредины на детской площадке. Одета она в специально поношенную блузку с обожженным низом, а вокруг шеи у нее красуется кожаный черный ремешок с тяжелым металлическим кольцом. Если бы мы все еще были в школе, она травила бы меня за то, что я слушаю Тейлор Свифт, потому что любой «мейнстрим – это продукт капитализма, придуманный, чтобы промыть тебе мозги». Да, кстати, она покупает свои стразы на «Амазоне».
– Джулс из пресс-офиса рассказала мне, что видела, как она его домогалась. Глазки строила и все такое. Вот стыдоба-то! – Саманта не в силах продолжать, задыхаясь от хохота. Она у нас любительница поиграть в испорченный телефон – каждый день Саманта является на работу со своей сумкой от Paul’s Boutique, в которой, кажется, таскает сплетни, которые там, в ярко-розовых недрах, каким-то непостижимым образом превращаются в сюжет очередной драматической мыльной оперы.
Мое нутро подсказывает, что они говорят обо мне. Они меня еще не видят, но у меня сразу подводит живот, и я подумываю, не смыться ли мне обратно в туалет. Как только я начинаю медленно отходить, в комнату врывается Кевин. Дверь хлопает так сильно, что хлопья желтой краски отлетают от стены и падают на пол. Мои коллеги дружно поворачиваются на шум и видят меня, замешкавшуюся в углу. Энди смотрит на свою подельницу и прыскает в ладошку.
Энди всегда была чуть зловреднее остальных. Саманта однажды проговорилась, что ей нравится Брэн, – мы с ним тогда еще встречались. Он приходил со мной на несколько корпоративов в качестве моральной поддержки, и Энди умудрилась убедить себя, что ей он подходит больше, чем такой, как я. К счастью для меня – или, как оказалось, к несчастью, – она, похоже, единственная девушка, которую он отверг, и, разумеется, за это она меня теперь страшно презирает. Впрочем, презрение не мешало ей все время ошиваться рядом, когда он забирал меня с работы, а также бомбардировать его пьяными эсэмэсками ни свет ни заря. Меня все еще слегка подташнивает, когда я вижу Саманту, однако мне никогда не хватало смелости высказать ей все, что я думаю. Как оказалось, гораздо проще набраться уверенности и высказать все тому, кто по роду службы не имеет права ни двигаться, ни говорить.
– Эй вы, пора за работу. Ой, приветик, Маргарет, что-то ты сегодня рано. Случилось, что ль, чего, что ты вылезла из постели ни свет ни заря? – Кевин смотрит на остальных и усиленно подмигивает, и их дружное омерзительное хихиканье пробирает меня до костей. Я только и могу, что сесть в самую дальнюю от них кабинку и там придумывать остроумные комментарии, которыми могла бы стереть надменные улыбки с их физиономий.
Все утро я воображаю различные сценарии, как лучше привязать Энди, Саманту и Кевина к катапульте и запулить их через реку. Напротив билетной кассы, во рву, как раз имеется одна и сильно меня искушает.
Сегодня посетителей немного, так что я сижу, подперев подбородок, и стараюсь не сойти с ума. Самый большой плюс работы в центре Лондона – это возможность наблюдать за людьми: придумывать каждому историю, исходя из того, как он выглядит, насколько уверенно держится, как взаимодействует с окружающим миром. И это единственная положительная сторона моего ежедневного сидения в стеклянном аквариуме: я вижу всякого, кто подходит к Тауэру или прогуливается вокруг него. Туристы со всего мира стекаются сюда огромными толпами. Неизменно вооруженные камерами, которыми не умеют пользоваться, и одетые в рубашки цвета хаки. Иногда попадаются местные: мужчины в костюмах пытаются перещеголять друг друга чистотой произношения, силясь воткнуть в одно предложение как можно больше корпоративных жаргонизмов. Иногда мимо проплывает один из тех чуваков, которые ужасно меня бесят: у них настолько все хорошо, что они позволяют себе выйти на пробежку в обеденный перерыв. Пижоны.
По мостовой ковыляет пожилая пара. Хилый и сгорбленный муж подставил руку жене, и она держится за него – для равновесия. Впрочем, она держится за его руку не настолько крепко, чтобы это имело какой-то практический смысл, а он, конечно, не сможет ее поймать, если она упадет. Мне нравится думать, что она держится за него для того, чтобы он чувствовал, что все еще может поддержать и позаботиться о ней. Может быть, когда они были молоды, они гуляли по городу рука в руку. Заботливый муж, всегда готовый прийти жене на помощь. Но чем больше я на них смотрю, тем больше убеждаюсь, что безымянная жена никогда особо не нуждалась в том, чтобы ее спасали. Мне она представляется сильной и волевой женщиной. Может быть, она просто знала, как ему нравится чувствовать себя нужным, поэтому держалась за его руку, но все тяжести всегда тайком поднимала сама. Понятия не имею, хороша ли я в этой игре. Они вообще могут оказаться братом и сестрой, но такие фантазии отвлекают меня от унизительных событий этой недели.
В тот момент, когда пожилая пара пропадает из виду и я снова начинаю оглядывать окрестности, решая, кому из ни о чем не подозревающих прохожих придумать следующую историю, все вдруг замирают на месте. Волна смартфонов и камер поднимается к лицам, и все смотрят в одну точку. Похоже, это какая-то знаменитость; они здесь не редкость, но, как правило, не бывает никого интересного. Я тоже подаюсь вперед, чтобы понять, чего все переполошились. Ну а вдруг это Генри Кавилл наконец-то увидел мои томные комментарии и пришел, чтобы сразить меня наповал? Никогда не знаешь…
Из толпы появляется один из королевских гвардейцев. Он все еще затянут в ярко-красный мундир, и гвозди, которыми подбиты его ботинки, звякают о мостовую при каждом выверенном шаге, только вместо медвежьей шапки на нем теперь фуражка, и козырек надвинут на самые брови, скрывая лицо от любопытных зрителей. Он идет, суровый, точно робот, не отрывая глаз от дороги, лежащей перед ним. Не думаю, что видела когда-нибудь столь элегантного мужчину. Не только форма выделяет его на фоне остальных – он еще и возвышается надо всеми на голову.
Словно отрепетированным движением, плотная толпа расступается, пропуская его. Очарованная аудитория провожает его линзами камер, а он знай себе вышагивает мимо них. С виду совершенно равнодушный к количеству устремленных на него взглядов, гвардеец стал ходячей достопримечательностью.
