Здесь, когда крешийцы и земляне стерли различия своих культур, что было намного проще, поскольку крешийцы стали евреями, общество стало однородным и никогда не вступало в контакт с не-евреями. Вначале, конечно, не могло обойтись без трений, но к насилию они не приводили.

Две тысячи лет марсиане не знали ни войн, ни потоков беженцев, ни бунтов. Единственным гражданским возмущением бывали время от времени происходящие мирные демонстрации. Бывали драки между отдельными людьми или группами, случались убийства. Но их было так мало, что Бронски, по его словам, иногда задумывался: а в самом ли деле марсиане — люди? Здесь он быстро вставил слово, что он сам, как Марк Твен, имеет некоторые предубеждения относительно человеческой расы. Марсианское общество показало, что у человечества есть способности к мирному сотрудничеству. И еще показало, что хомо сапиенс (как и хомо крешиец) — не прирожденный убийца. А если и был им, то марсианское общество сумело подавить или снизить эту инстинктивную тягу к убийству и войне.

— Да, — возразил Орм, — но заметь, что теперь, когда возник контакт с иностранцами, марсианин потянулся к войне.

— Нет. Он не объявляет войну. И не будет драться, если на него не нападут. Если бы он не готовился к войне, то был бы сумасшедшим или просто дураком. История Земли и теперешнее ее состояние ему знакомы. И он должен ожидать нападения.

— И марсиане отлично знали, что так и будет. Дело-то в том, что они могли бы избежать войны, оставаясь на Марсе. Или не пытаясь обратить Землю в свою веру. Они это знают и все же хотят обратить все население Земли. Они знают, что это приведет к войне. Умрут миллионы, если не миллиарды, а остальных ждут тяжкие испытания.

И твои марсиане — в некотором смысле поджигатели войны, агрессоры! Бронски криво усмехнулся:

— Ты все время говоришь «они», а не «мы». Ты забыл, что ты и я теперь тоже «они». Ты пока еще не настоящий марсианин — если вообще им станешь.

— А ты? Ты ведь тоже называешь их «они». Бронски пожал плечами:

— На это нужно время. Я не больше могу забыть Землю, чем древние евреи могли во времена вавилонского пленения забыть Иерусалим.

От рассуждений о том, насколько марсиане готовы к войне, Бронски не мог отвлечься.

— Что они знают об ужасах войны? Для них это чуждое понятие — они об этом читали, но сами никогда не испытывали. Две тысячи лет мира создали такую психологическую атмосферу, которую нам, землянам, даже и не вообразить.

Да, каждое поколение проходило военное обучение, но это была игра — до сих пор. Что станется с ними, когда им придется убивать и быть убитыми? За две тысячи лет мира они могли стать непригодными к войне.

— Проснется и вырвется из клетки красноглазая обезьяна, дремлющая в каждом из нас.

— Если она еще жива.

— Он ведь говорит, что это надо сделать — значит, это правильно, — с нажимом сказал Орм.

— Будь это кто угодно другой, я бы усомнился, — ответил Бронски.

Каждый из них знал, что другому далеко не все ясно: что будет дальше, что может случиться; у каждого оставались вопросы и сомнения. Но они говорили сами себе и друг другу, что просто еще не преодолели своих земных условных рефлексов. Конечно, настанет время, когда все это рассосется, и они станут марсианами не в меньшей степени, чем коренные жители. А пока что — придется пострадать. Состояние Орма было хуже, чем он готов был признать перед Бронски, и даже чем был готов признать наедине с собой.

И еще одно, что отличало марсиан от их земных единоверцев, — изначальное влияние крешийцев. В самом начале это влияние было огромным. Крешийцы опередили своих пленников в науке и технике на две тысячи пятьсот лет. Людей Земли они рассматривали как культурно отсталых и имели для того веские основания. Если бы не Иисус, чья сила была неопровержима и неодолима, они бы превратили землян или хотя бы их потомков в крешийцев — если не телом, то разумом.

Но вместо этого случилось нечто непредсказуемое и почти невероятное. В единственных обстоятельствах, которые могли вызвать такой поворот событий, крешийцы обратились в веру.

Крешийцы первого поколения, хотя и приняли Закон всем сердцем, все же остались крешийцами. И потому неизбежные изменения в толковании Закона и в образе жизни евреев-людей произошли быстро. Ведь были пленки и трехмерные видеозаписи, свидетельствующие, как Матфий и его ученики из ливийских евреев возражали против изменений. Но сам Иешуа их не отверг, а, напротив, благословил, и более возражений не было — по крайней мере в открытую.

В любом случае различие между толкованием и медленным сдвигом духа Закона в сторону человечности всегда было свойственно иудаизму. И при этом никоим образом не снижалась роль фундаментальных основ религии.

Крешийцы и люди слились в одно целое. Они жили бок о бок, их дети вместе играли, они вместе молились. Только крешийцы никогда не могли стать священнослужителями или служителями храмов — в них не было крови Аарона или Левия.

Одно из изменений, которое возмутило бы любого ортодоксального еврея, была небольшая замена слов в утренней молитве каждого взрослого мужчины. Тысячи лет мужчины произносили Три Благодарения:

«Благодарю Тебя, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, что Ты не создал меня язычником.

Благодарю Тебя, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, что Ты не создал меня рабом.

Благодарю Тебя, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, что Ты не создал меня женщиной».

Язычников на Марсе не было, и вряд ли кто из евреев когда-нибудь им стал бы. Но на Земле их было много, и наступит день, когда марсиане ступят на Землю и встретят их. И потому первый стих был сохранен, хотя для молящихся мало что значил.

Рабов тоже не было. Молящемуся объяснили когда-то, что значит это слово, но сам он никогда не страдал в рабстве и живого раба не видел, и потому этот стих также не вызывал никаких чувств. Но на Земле, когда крешийский корабль ее покинул, рабов было много, и, как считали все марсиане, так это и осталось. И этот стих не был изменен.

При жизни первого поколения третье благодарение не было изменено. Но потом под влиянием крешийцев и женщин-людей, прислушивавшихся к их мнению, третий стих зазвучал так:

«Благодарю Тебя, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, что Ты не создал меня зверем».

Поскольку места для роста населения было не слишком много, первую заповедь Божью — плодиться и размножаться — пришлось ограничить. Каждая пара могла иметь не более трех детей. Потом, когда им исполнялось девяносто, разрешалось, при желании, завести еще двоих. В возрасте ста восьмидесяти — еще пару.

Когда дети покидали дом, родители были вольны развестись. Но общество смотрело на разводы косо, они были предметом сплетен и осуждались родственниками. Однако, если создавалась новая пара, их отношения перед этим или сразу после освящалась браком.

Для еврея с Земли марсианское сообщество на первый взгляд показалось бы странным. Многое он бы одобрил, но многое было бы для него диким. Однако через некоторое время, если только он не был ультраортодоксом, он бы почувствовал себя удобно. Каким бы экзотическим и неожиданным ни был этот образ жизни, по сути он был еврейским. Вся жизнь была пронизана мыслью о Боге. В основе всего лежало почитание Господа. Люди жили в океане богословия. Но рыбы не замечают, что плавают в воде, и марсианам всегда приходилось напоминать о Создателе и древнем Завете, который заключил Он с их предками, а через них — с ними самими.