— Ну, чего замолк⁈

— Когда ты и на второй день в себя не пришел, ходил до нее с просьбишкой, чтобы она по старой памяти глянула тебя, кормилец. Я ведь к ней завсегда хорошо…

— Что-о?!? Ах ты непуть глупая! Дубина стоеросовая!!!

Под ругань все больше оживающего князь-воеводы кусок парусины на входе отдернулся, и внутрь заглянул улыбающийся царевич Федор, появление которого избавило слугу от хозяйского гнева.

— Вижу, Дмитрий Иванович, что идешь на поправку.

Кто-то, невидимый из глубин палатки, коротко ржанул и недостаточно тихо добавил:

— И слышим тоже, ага!

Усмехнувшись, младший сын Великого государя Руссии отступил в сторону, позволяя дюжим служкам Аптекарского приказа бережно переместить героя битвы при Молодях из повозки с его лежака на длинный стол, моментально очищеный от всего, что прежде на нем стояло.

— Что же, давай поглядим…

Будучи не в состоянии особо шевелиться и крутить головой, славный воевода только и мог, что хмуро уставиться на уже знакомую наглую лекарку — которую в этот раз сопровождала совсем юная девка с котелком теплой воды и корзинкой чистых тряпиц. Меж тем, юный царевич плавно провел ладонями несколько раз вдоль тела князя, в этот момент как никогда остро ощущающего себя закутанным в пеленки младеней. После продолжительного молчания он, надолго задержавший руки возле шеи и головы болезного, довольно хмыкнул и разрешающе кивнул служкам, утянувшим Хворостинина обратно на лежак. Усевшись за освободившийся стол, отрок царских кровей по-простому обратился к лекарке:

— Немила, ортез и утягивающие повязки с ребер можно снять.

Против ожидания, та утруждаться освобождением княжеской шеи от непонятной штуковины не стала, передоверив это своей подручнице. Хотя, может даже и ученице — в служилых чинах и званиях молодого лекарского приказа бородатый «младенчик» разбирался слабовато.

— Кхе-кха! Федор Иванович, сделай милость, скажи: я жить-то буду?

Охотно улыбнувшись немудреной шутке, царевич так же добро пошутил в ответ:

— Нет, князь, убили тебя. Сейчас вот передохнем немного, да понесем обмывать да отпевать…

В тело воеводы начала возвращаться чуствительность, вместе с уже знакомым чесоточным зудом и тупой ноющей болью — так что праздное веселье уступило место серьезному интересу:

— А что со мной?

— Трещина в бедре, средний силы ушиб колена, растяжение запястья и сильный ушиб плеча — это все с левой стороны. Сотрясение головы, небольшое повреждение шеи, ну и ссадин разных десятка два.

Расшнуровав и стянув затейливую колодку из дерева и кожи, девка начала сноровисто обтирать шею и плечи тридцатипятилетнего окольничего теплой водой с отчетливым запахом ромашки. Что же до царевича Федора, то он, поглядев на лекарские хлопоты, подал какой-то непонятный знак одному из воинов своей невеликой свиты, на боку которого висела большая плоская сума — и уже через несколько минут принял от него свой рисовальный планшет. Вытянув из узкого карманчика чертилку с загодя отточенным грифелем, синеглазый художник примерился-приценился к своему почти добровольному натурщику:

— Ах да: на плече, колене и бедре у тебя гипсовые лубки — дней через десять их снимут…

Начиная понемногу привыкать к бесцеремонности служек Аптекарского приказа, князь молча терпел, пока его избавляли от большей части повязок, натирали какой-то мазью и бережно облекали его голое тело в свежие портки и распашную рубаху. Потом в израненного, а верней сказать — изрядно поломанного и побитого воеводу влили очередное лечебное питье, и лишь после этого оставили в покое, устроив на лежаке со всем возможным в его состоянии удобством. Все это время царевич увлеченно рисовал, уйдя в это занятие с головой и не ображая внимания на заглядвающего через плечо дружка Горяина: впрочем, младший Скуратов-Бельский не просто стоял над душой, но старался быть полезным, регулярно подсовывая новые чертилки и подтачивая поясным ножом сточенные грифели. А незадолго до завершения внезапно вышел и немного пошептался с постельничими стражами — в результате чего на столе появилась свежая пшеничная лепешка, короткая стопка деревянных пиал и два толстостенных кувшина, один из которых распространял вокруг себя одуряюще-вкусный запах свежесваренной шурпы. Потянув носом князь-воевода без труда определил, что готовили ее на конине, и невольно помрачнел, вспомнив о павшем в бою верном друге.

— Досталось тебе, Дмитрий Иванович.

Вынырнув из мыслей, Хворостинин увидел перед собой пиалу с жидким куриным супчиком, машинально подхватив ее в правую ладонь. Пробно отхлебнул, ощущая как пошло тепло по всему телу — и предельно серьезно ответил на искреннее сочувствие царевича:

— Такая уж доля у воинского люда, умирать и убивать за-ради веры, царя и Отечества.

Аккуратно разламывая свежеиспеченный хлебец, юный царевич мягко поправил зрелого мужчину:

— Правильнее будет говорить: ради Отечества, царя и веры.

Помолчав, не самый родовитый и влиятельный из воевод Русского царства с негромкой признательностью пообещал:

— Я запомню.

Некоторое время в палатке стояла тишина, разбавляемая звуками небольшой трапезы: понемногу отхлебывая свой супчик, Хворостинин обратил внимание на признаки усталости на юном лице царевича. Вновь задумался, и стоило сыну Великого государя отставить опустевшую пиалу на стол, поинтересовался:

— Не подскажешь ли, Федор Иоаннович, сколь велики наши потери?

— Больше чем хотелось бы, но меньше, чем могло бы быть… Чуть более пяти тысяч упокоилось навеки, и вдвое от того ранено.

Медленно перекрестившись, князь жадно полюбопытствовал:

— А как у крымчаков?

— Тысяч с десять выжило.

Видя неподдельное удивление прихворавшего военачальника, царевич понимающе кивнул:

— Не опамятовал еще до конца? Ты же был на заседании Думы Боярской, когда расписывалось, где и кому с войсками стоять, и как бить Хана Крымского.

Поглядев на растерянного окольничего, синеглазый недоросль все тем же мягким голосом начал делиться известными ему подробностями:

— Больше всего потерь у Большого полка князя Воротынского и полка Правой руки князя Одоевского, что пересекли путь крымской орде: затем в твоем гуляй-городе — под тысячу стрельцов погибло. Еще убитых добавилось, когда полк Левой руки князья Хованского ударил и погнал степняков к Молодям.

Сжав пиалу в здоровой руке, Хворостинин предположил:

— А там их, зажатых меж малых лесных засек и моим гуляй-городом, раскатали кованой ратью?

Как-то странно-оценивающе поглядев на голову собеседника, царевич Федор вдруг поднялся со своего места и пересел на лежак, положив ладони на мужские виски.

— Хм, в порядке…

Отсаживаясь обратно, юный целитель продолжил немудреное повествование.

— Нет, Дмитрий Иванович, тяжелая конница была потом. Прежде на крымчаках опробовали пушкарские новины: полевую артиллерию и чугунную картечь.

Выразительно поморщившись, четырнадцатилетний художник невольно скосил глаза на сумку-чехол из-под своего рисовального планшета, где в особой укладке покоилось полсотни зарисовок, портретов и набросков будущих картин.

— Я и раньше знал, что война хорошо смотриться только издали, теперь же и вовсе понял, что это не мое. То, что осталось от войска крымского, уже который день по ямам растаскивают и закапывают…

Со скрытой усмешкой подумав, что это младшему сыну царя вольно выбирать, чем они хотят заниматься, а у иных их жизненная стезя предопределена с самой колыбели — князь-воевода чуть подтолкнул синеглазого рассказчика в интересующем его направлении:

— Мне слуга поведал, что Девлет-Гирея убили, и сынов его, и даже многих знатных мурз и беков?

Потягивая травяной взвар из кружки, доставленной все тем же Горяином, царевич напомнил:

— Так ты же сам не дал им в степи утечь. Хотя их там окольничий Адашев дожидался, со служилыми казаками.

Покрутив головой — ну, насколько это позволяла ноющая шея, служилый рюрикович вдохнул легкий парок от поданного ему питья и осторожно заметил: