Перекрестившись, Старицкий почти беззвучно прошептал благодарственную молитву. Правда, не закончил, оборвав на половине пришедшим в голову вопросом:

— А как же мы?!?

— Мы? Нам тоже есть дело: тебе доглядывать за Вильно и Пан-Радой в мое отсутствие, а мне до середины сентября стоять с полками шляхты близ Полоцка — чтобы у короля Юхана и ляшской магнатерии не возникало разных дурных мыслей.

Посмурнев еще сильнее, троюродный брат пояснил Великому князю Литовскому и государю Московскому свою обиду:

— Почему я ничего не знал⁉ Дядя мне не доверяет⁈

Убрав карту обратно в стальной хран, Дмитрий присел на краешек стола и задал встречный вопрос:

— Вася, а откуда ты сведал, что Девлет-Герай пожаловал в силах тяжких? Неужели сеунч разболтал?

— Нет… Мишка Салтыков шепнул.

— А как думаешь: знай хан крымский и ногайские мурзы, что их ждут — попались бы они в ловчие сети?

Ответ был очевиден, как и намек на неумение некоторых хранить тайны.

— Великий завоеватель Тамерлан, по слухам, обычно советовался лишь со своим мечом — и посему достиг столь многого. Хотя и он урезал языки и головы иным болтунам.

Этот намек получился совсем уж толстым, разом уняв все недовольство и обиды молодого князя Старицкого. Почти все: явившемуся с известием о готовности трапезы бояричу Салтыкову достался хмурый взгляд, изрядно озадачивший и даже встревоживший государева подручника. Попытавшись сунуться к приятелю с вопросом, он был проигнорирован: вместо этого молодой князь прямо на ходу стал беззвучно молиться и креститься, изредка на самом пределе слышимости повторяя одни и те же слова:

— Только бы успели…

[1]Ро́кош — официальное восстание против короля, на которое имела право шляхта во имя защиты своих прав и свобод.

[2] То есть пари со ставками.

[3] Кадь: единица измерения для зерна в Русской системе мер; применялась в XVI—XVII веках, и частично позже, составляет 229,32 кг. Название происходит от специально приспособленной большой бочки (кадки) для измерений, обтянутой сверху металлическим обручем, чтобы нельзя было «урезати» (то есть, обрезать верх неокованной кади и отпускать за ту же плату меньше зерна).

[4]Четверть или иначе четь (четвёртая часть кади зерна) как мера объёма сыпучих тел в XIV—XX веках использовалась для измерения количества зерна, круп и муки. В XVI веке 1 четверть ржи = 3½ пуда зерна ржи = 57,33 кг.

.

Глава 12

Джон Ди, путешествующий ученый-натурфилософ, ни единого дня не провел на военной службе, будучи по складу характера человеком мирным — насколько это вообще было возможно, в реалиях шестнадцатого века от Рождества Христова. Однако же, книги по военному делу он читал, и даже немало. Так что шагая вслед за сквайром Великого герцога Литовского по оживленному военному лагерю, он невольно вспоминал кое-какие разделы и рисунки из старого византийского трактата «Стратегикон»: ряды одинаковых палаток из грубой серо-зеленой парусины, образующих громадный квадрат из нескольких десятков пронумерованных рядов; специальные отхожие места, и тройки прохаживающиеся тут и там профосов[1]с палками-стимулами в руках, бдительно смотрящих за порядком. За рядами временных полотняных обиталищ стояли палатки крупнее размерами, и с незнакомыми знаками на боках, издалека доносился дробный топот множества коней и характерные хлопки нестройных мушкетных залпов. Время от времени ветер доносил зычные команды и обрывки громкой ругани: сам воздух был достаточно чист и наполнен запахами готовящейся еды. Вокруг лагеря был отрыт небольшой ров и поставлен частокол, за которым все в том же строгом порядке размещались телеги маркитанток и торговцев… Везде чувствовался порядок и единообразие — и это до жути напоминало английскому натурфилософу описанный в трактате императора Маврикия военный лагерь-каструм одного из несокрушимых легионов старого Рима, в расцвете его славы и сил.

— Бьюсь о заклад и ставлю вот этот добрый пистоль и дюжину… Нет, две дюжины полновесных талеров: не вытянешь!

— Хто, я-а?!? Принимаю!!!

Следуя по утоптанной дорожке за сопровождающим, Джон невольно пошел вдоль примыкающего к частоколу небольшого ристалища, с вкопанными тут и там столбами для воинских упражнений. Миновав перекладину с покачивающимися мешками, плотно набитыми соломой и порядком излохмаченными частыми попаданиями стрел, ученый поневоле начал замедлять шаги — ибо сначала он обратил внимание на покосившийся столб, земля возле которого была обильно усыпана свежей белой щепой. Глубокие вмятины на ошкуренном бревне чередовались с рваными бороздами, вырывами и зарубками, и поневоле заставляли гадать о том, что же случилось с деревянным «болваном» для отработки ударов… Впрочем, куда занятнее выглядело совсем другое бревно, возле которого стояла и спорила сразу чертова дюжина местных джентри[2]— а глазели на них и предмет спора еще полсотни зевак благородного сословия, рассевшихся тут и там по всему ристалищу.

— Пан Андрей, засвидетельствуешь?

— Отчего же нет? Но победитель угощает всех: я знаю жида, который только вчера привез из Полоцка десяток возов с бочками отменного пива! Ну, с Божией помощью, приступайте!..

Тот самый столб, что приковал к себе всеобщее внимание, отличался от остальных глубокими отметинами-клевками и множеством узких сколов. И… Дорогим боевым копьем, пробившим «болвана» насквозь. Две трети крепкого ясеневого древка торчало с одной его стороны — а треть, увитая бронзовой лентой, выпирала с другой, пуская веселые блики с любовно отполированного наконечника.

— И-и! Э-э-кх!!!

— Давай, пан Юрко, давай! Не посрами наш повет!!!

В равной доле понукаемый и поддерживающий друзьями и зеваками, плечистый рыцарь старательно пыхтел и кряхтел, на побагровевшей шее и висках сначала надулись от усилий жилы, а затем пробилась испарина. Однако, несмотря на крупную сквозную трещину, идущую по небрежно ошкуренному бревну вверх и вниз от древка — плотная древесина намертво зажала копье и упорно не желала с ним расставаться. Насмешливо поблескивал золотистый булат железка, едва заметно дергался сам столб от рывков и дерганий спорщика, но оружие по-прежнему оставалось там, куда его послала хозяйская рука.

— Да чтоб это бревно провернуло и треснуло!!! Или чтобы на него задом сел сам Вельзе…

В довольном реве потонули остальные слова раздосадованного рыцаря, среди которых прозвучало не одно «доброе» пожелания и даже парочка откровенных богохульств. За время, что Джон жил в этой суровой северной стране, он уже неплохо выучил местный язык, и его старания были вознаграждены пониманием разговоров среди местного благородного сословия. Как оказалось, копье это засадил в «болвана» с десяти шагов сам Великий дукс Литуании, во время утренних своих упражнений с любимым оружием — которые сами по себе вызывали немало разговоров и слухов среди литовских сэров, джентри и сквайров. Перед этим молодой герцог размялся с булавой-перначом, следы чего гость из Лондона мог наблюдать воочию — на основательно избитом и покосившемся столбе, со сломанными перекладинами для навешивания щита и палки-имитатора оружия…

— Пойдем, немчин!

Дальнейшее подслушивание пришлось свернуть, ибо недовольный голос сопровождающего напомнил английскому математику о конечной цели его прогулки. Еще несколько минут (причем молодой сквайр из явной вредности пошел быстрее), и наконец-то Джона Ди привели в самый центр каструма — к громадному шатру темно-зеленого цвета, над которым лениво колыхались под ветерком первого сентябрьского дня один прапор[3]и два знамени. Первое было алой тафты с белым всадником государственного герба «Погоня»; того же размера было и второе, но багряный шелк переливался разноцветной вышивкой со святым Георгием, топчущим своим жеребцом распластанного Змея и наносящим ему смертельный удар копьем. Наглядное напоминание о том, что герцог Диметриус является младшим соправителем и законным наследником Великого дукса Московии… И наконец, малое личное знамя из пурпурного атласа, с Фениксом-в-огне — при виде которого сердце в груди англичанина забухало сильно и часто. Наконец-то!