Я, кажется, понял. Они видели тот же предмет совсем другими глазами. Угон модуля был для них что-то вроде перехвата реликвии: главное – это унести из места поклонения неприятеля что-нибудь, что стоит посреди зала под множеством замков, – и молельня вместе с неприятелем будут посрамлены в глазах вечности.
– Вы не понимаете, – сказал я. – Эта «штука» не то, что вам кажется. Это только первый шаг. При помощи ее они будут вас убивать, находясь за тысячи километров, отслеживать каждый ваш шаг и говорить друг с другом, сидя на разных сторонах планеты. А потом они посадят в нее эльфа в составе «интернационального экипажа», запустят на орбиту, и он оттуда будет убедительно рассказывать в последних новостях о новых перспективах, открывающихся перед вашим народом.
Эльф сказал:
– Ни один житель Леса не сядет в это и не будет рассказывать своему народу то, чего нет. Те, кого вы называете «эльфами», все время знают что-то, чего не знаем мы.
– Не сядет, – отозвался я сдержанно. – Его в нее посадят. Скажи мне, мой заросший лесом и правильными представлениями друг, что ты сделаешь, когда один твой ребенок вдруг загадочным образом сорвется со скалы, а другой внезапно и тяжело заболеет, но тебе пообещают, что он сразу же чудесным образом поправится, как только ты отнесешься к новым перспективам с пониманием? Ваш мир никак не может понять, что вы играете по разным правилам. Говорят, что все дело лишь в одном подонке, который присосавшимся паразитом сидит у них в эпицентре большой кормушки. Говорят, что на самом деле это – обычный, простой, бедный, забитый народ, которому без конца не везет с правлением и который видит на экране только то, что ему разрешают видеть. Что вся причина – в криминальном синдикате, намертво присосавшемся к педальке власти, и что стоит только честно провести честные выборы, как всё сразу встанет на место и эволюционное развитие тут же вздохнет с облегчением. Но это не так. Это генерация подонков по убеждениям, глубоко уверенных, что лишь они, их мнение и их усилия имеют ценность под этим небом и под любым другим, а все остальное – только условности, подлежащие полезной утилизации, включая ваши жизни, вашу культуру, ваши руны, ваши гены и ваш язык. Исходя из этого они искусственно создают поводы для нападения, и исходя из этого они заканчиваются убийством детей, а когда они заканчиваются убийством детей, тут же создается модель реальности, в которой их действия выглядят почти оправданными, а они – почти разумными. Это всегда легко сделать, имея модель врага, охваченного иррациональным желанием террора без всякой причины. В такой модели они – всегда жертва. В условиях, когда открывать рот разрешено только Животноводу, даже те немногие из несогласных сразу попадают в крайне невыгодные условия, в которых как минимум можно потерять работу и пятнадцать лет жизни в тюрьме строгого режима. Друг мой, есть большая правда и правда маленькая. Большую видят на самых открытых экранах самых разумных из информационных каналов. Помимо той большой и безусловной правды, когда на сияющем фоне дня открытия какой-нибудь умытой олимпиады прежде враждебные миры берутся за руки, чтобы объявить начало нового мира, помимо ее сияющего дня есть еще другая, маленькая правда.
Она совсем небольшая и незаметная, эта маленькая правда, особенно, если сравнивать ее с той, большой и всеми признанной. Но только за нее одну, за эту маленькую правду, очень просто можно получить пулю в голову или нож в спину, только за нее одну расплачиваются самым дорогим и самыми страшными жертвами и только ее все видят, лишь когда она начинает разрастаться до размеров правды концентрационных лагерей. Но только она одна делает ту большую, сияющую и общепризнанную правду несуществующей, ненужной. Маленькой.
А вы, наверное, думали, все так просто? Свой язык, который они навязывают вам, они навязали всем, кого задолго до вас сделали своей собственностью. Я вам скажу, что вас ждет. Их язык – это язык аплодирующей лжи и времени, воняющего трупами, язык, говорящий так громко, чтобы не было слышно других. Он несет грязь и тупой ум всюду, где пытается гнездиться и откладывать свои яйца. И он останется таким, что бы кто-то ни сделал. Говорят, два разумных человека всегда смогут договориться. И если этого не происходит, разумно исходить из того, что кто-то менее разумен, чем ожидалось. Опуская крайние случаи, в абсолютно любом произвольно взятом сегменте абсолютно любого социального устройства в принципе всегда можно найти как относительно плохой, так и относительно светлый его представитель. Не важно, в вашем мире, в моем, в каком угодно другом, это касается всех племен, народов, этнических групп и рас. Но вы упорно ищете в их мире такой относительно светлый вариант, уверяете себя, что он благополучно найден, и с облегчением переводите дыхание, словно все счастливо разрешилось. Мне жаль играть сейчас роль пессимиста, но, боюсь, у меня для вас плохие новости. Это абсолютное зло. И действенны против него только абсолютные меры. Мой друг, концентрационные лагеря, это наиболее естественное, ясное и откровенное выражение этой цивилизации насекомых, является и их предельно законченной сутью. Им не доступен ни язык логики, ни простой здравый смысл, и даже общие человеческие законы открытого мира и планеты не распространяются на них тоже. Они – «цивилизация»… Именно в таком виде. По крайней мере, если верить их микрофону. Так они делают то, что делали всегда: всё, что они когда-либо могли строить, они строят на костях своих концентрационных лагерей. Животновод – всего лишь совершенное выражение того, что близко им всем. Дело не в названиях, – сказал я. – Если подобрать привычное представление, многое становится проще.
Эльф не перебивал. Он слушал, как слушают песню на непонятном языке: молча.
– Дело в названиях, – ответил он. – Ваши миры упорно зовут нас тем, чем вы хотите нас видеть. И строят свои отношения с порождением своих ожиданий.
– А вы – нет? – спросил я. – Вы – нет? Вы снова, снова и снова зовете этот ни в чем не совместимый с вами мир за стол переговоров и до вас никак не дойдет, что тот сядет за него, только когда абсолютно точно будет знать, что вас нет. А то, что от вас осталось, не изменит ничего.
– Тогда тем более надо сделать так, чтобы у нас они не поднялись выше дна ближайшей пропасти.
Мне надоел этот разговор. И ужин тоже. Спор воспроизводил бессчетное множество других таких же, похожих на этот, как капли воды, и ничего не менявших.
– Как вы думаете, чем всё кончится?
Я сидел, не зная, что сказать лучше. Сказать, как есть, означало необратимые последствия. Но ложь – худший инструмент, который существовал в контакте с народом Леса. Это был странный вопрос для эльфа.
Одно это могло показать, что сидел я здесь зря. Он всё еще на что-то надеялся. Никогда и нигде – не было ни одного случая, когда бы его народ интересовало, что думают о них и, в особенности, что думают об их будущем. Их будущее никого не касалось. Я подумал, что никто до сих пор не знал даже их настоящего имени – их самоназвание так и осталось за скобками, они этого не говорили, и как их звал чужой мир, им было все равно. Им это было неинтересно. Их звали эльфами, только потому что так однажды ляпнул телевизор и все подхватили, негласно согласившись, что как-то звать нужно. Книги их мира морочили голову еще больше, чем их бегавшие на цыпочках города: они зависели от угла зрения и всегда говорили больше, чем можно было понять. Любую из них наугад можно было положить себе на стол, и ее содержания хватило бы до конца жизни обычного человека. Ряд работ исследовал тему о возможных параметрах мозговой активности, чтобы такую книгу написать. Но ни одна не задала вопрос, какую аудиторию она могла иметь в виду. На мой взгляд, здесь срабатывала обычная инерция мышления. Они видели то, что видели, и воспринимали это только так – как привыкли: как побег от реальности или ее отражение, как средство самовыражения. Была одна теория, что на деле ни одна из их книг не являлась тем, чем ее считали. Каждая служила чем-то вроде отдельного элемента гигантского паззла, уходящего в бесконечность с неким посланием, соизмеримым с движением геологической эпохи. Никто не знал, каким должно быть восприятие реальности, чтобы справиться с математическим выражением такой задачи индивидуально. С учетом того, что эльфы не знали математики, эта загадка уйдет вместе с ними. Других книг они не имели.
