– Ну, а я-то честный человек! – Продолжил Яша. – Деньги взял? Взял. Ну, значит, сейчас всё сломается...
Глава 39, В которой Венедикт замечает, что что-то не то.
– Ну и что теперь делать? – Спросила Перовская, глядя на Венедикта.
У него ответа не было. Казалось, что они предусмотрели, всё, всё полностью! Этот Миша доверял ему! Он даже не сбежал, когда пятнадцать минут назад оставался в толпе без присмотра! А теперь... Всё пропало! С каждой секундой их кабина поднималась выше, удалялась от Коржова — и возможности какого-то успеха...
– Кажется, я приношу неудачу, – вздохнула Перовская. – Это точно так, как когда в восемьдесят первом году царь не поехал ни по Малой Садовой, ни по Екатерининскому каналу...
– Будет вам, Софья Львовна! – сказал Венедикт. – Это я виноват, а не вы. Нельзя было позволять ему разговаривать со служителем карусели! Надо было толкнуть этого болвана в кабину вперёд себя! Идиот! Я всё испортил!
– Не вините себя. В нашем деле никогда невозможно предусмотреть абсолютно всё. Это я как самый опытный участник должна была быть внимательнее...
– Нет, это была моя ответственность! Я главный исполнитель! – Венедикт не унимался. – И я провалил это дело!
– Уж не знаю, о каком таком деле вы говорите, но раз друг Венедикта остался внизу, давайте просто насладимся катанием на этой карусели, ладно, тётушка? – сказала вдруг Матильда.
– Тётушка? – Удивился Венедикт. – А я думал, Матильда, вы дочь Софьи Львовны...
– Что, дочь?! О, нет, конечно! – Захихикала «принцесса революции». – Моя мама умерла давным-давно, а папенька ни за что не пустил бы ходить по весёлым компаниям, курить папиросы и всё остальное! Нам с тётушкой приходилось отговариваться тем, что мы велосипедируем, чтобы иметь возможность...
– Зина, господину это знать неинтересно, – прервала её Перовская.
Матильда замолчала. Венедикт подумал, что она, похоже, оказалась не совсем тем, что он представлял себе. Впрочем, теперь это всё не имело значения. Кабина добралась до верхней точки, покачнулась и застыла. Чёрт возьми! Была надежда, что служитель не исполнит договорённости, они скоро спустятся, смогут догнать Михаила и, может быть, всё-таки выполнить то, что задумали... Но нет. Теперь застряли. Полный крах.
– Ой, почему мы не едем? – Спросила Матильда, и у Венедикта появилось ощущение, что она была вообще не в курсе их задумки.
– Мы немного посидим тут, дорогая, – сообщила ей Перовская. – Ты только не волнуйся.
– Как бы, тётя, нам навечно не застрять тут... И вообще... Не понимаю... Зря мы сунулись на это колесо! Лучше бы и правда в соревнованиях поучаствовали, как папенька нам велел!
Между тётей и племянницей пошли какие-то странные, глупые, детские разговоры. Венедикт ощущал, что обе они городят какую-то ахинею, но даже не смог бы пересказать, о чём речь. Его мозги кипели, переполненные чувствами отчаяния, вины и безнадёжности. Вокруг всё плыло. Он был словно сам не свой. Как будто бы наблюдал за событиями откуда-то не из этой глупой кабины, а извне, снаружи, с неба, с точки зрения истории. Внизу, под кабиной, толпились народные массы. Заводы стояли. Рабочие наводнили выставку и были готовы начать революцию как никогда. Им нужен был сигнал. Им нужен повод. И он, Венедикт, судьбою и Нечаевым назначенный, чтоб сделать этот повод, чтоб начать величайшее действо, призванное переменить всю судьбу России бесповоротно, всё проворонил... Проморгал! Не справился! Подвёл всех! И организацию подвёл, и Нечаева, и весь русский народ, которому предстояло спасти самое себя в этот самый день!!!
Между тем, посреди стадиона, где проходило открытие Олимпиады и где вот-вот должно было начаться её закрытие, готовился запуск летательного аппарата тяжелее воздуха. В том, чтобы сидеть сейчас бесцельно запертыми наверху, имелось одно преимущество: стадион отсюда виден был прекрасно. Сперва Венедикт мог разглядеть нечто чёрное и округлое, помещённое на нём и окружённое большой толпой народу. А затем донёсся отголосок выстрела полуденной пушки, толпа расступилась, и чёрная штука начала набирать высоту.
Через несколько секунд её уже можно было рассмотреть во всех подробностях. Это было плоская квадратная платформа с отверстием посередине, над которым размещался огромный продолговатый баллон. Из этого баллона вырывались клубы дыма и огня: должно быть, именно сила выбрасывания этих стихий и обеспечивала подъём конструкции. Если присмотреться, на платформе можно было разглядеть малюсенькую фигурку первопроходца.
«Безумец», – решил Венедикт.
А Перовская вдруг закричала:
– Да это ж Кибальчич!!!
– Кто? – Не понял Венедикт.
– Кибальчич! Техник наш! Он был в «Народной воле!»
– А... – Сказал Венедикт равнодушно. – Хорошее зрение...
– Да я не его самого узнала, а эту машину! – Возбуждённо принялась объяснять Перовская. – Он нам её чертёж давно показывал! Ещё тогда, когда на царя Александра охотились! Я думала, куда же он девался, что с ним сталось? А он вон что! Довёл свой проект до конца! Настоящий человечище! Упорный! Вы смотрите! Захотел — и полетел же!
«Не то, что я», – подумал Венедикт. Он-то всё провалил! А ведь момент для ещё одного полёта, но вниз, а не вверх, был сейчас самый лучший! Толпа, заворожённая зрелищем сумасбродного гения, оторвавшегося от земли, затихла. Будь здесь действительно царь Михаил, желающий объявить о себе народу — он не нашёл бы момента удачнее!
Впрочем...
Да кто его видел, того Михаила?!
А кто видел — насколько запомнил?
Если по рабочим чайным и казармам обсуждали светловолосого стройного человека двадцати двух лет примерно от роду, он был сейчас в кабине!
И он мог распорядиться свой жизнью куда лучше, ждать, когда карусельный служитель изволит устранить «поломку техники»...
Покуда Матильда с Перовской смотрели полёт, Венедикт по пояс вылез из кабины и воскликнул что есть силы:
– ЛЮДИ РУССКИЕ! Я ЦАРЬ ВАШ МИХАИЛ! Я ЧУДОМ СПАССЯ!
Толпа зашевелилась, загудела. Несколько десятков лиц отвернулись от летающего Кибальчича, обратив свои взоры на Венедикта. Он понял: «Работает! Слышат!»
– Я ХОЧУ ПРАВИТЬ НА БЛАГО НАРОДА! КРЕСТЬЯН И РАБОЧИХ!
Ещё больше лиц повернулось.
– ... НО ПОМЕЩИКИ НАСИЛЬНО ЗАМАНИЛИ МЕНЯ ВВЕРХ, НА КОЛЕСО!
Гудят сильнее!
– ИХ ТУТ МНОГО!
Снизу ропот возмущения.
– МЕНЯ СЕЙЧАС СБРОСЯТ!
– Что вы делаете?! – Услышал за спиною Венедикт Матильдин голос.
Но вместо того, чтобы обернуться, он встал на носки, перевалился верхней частью тела через ограждение кабины и полетел.
Глава 40, В которой Николай Львович наблюдает нечто безумное.
Дела принимали всё более и более удивительный оборот. Сколько ни вглядывался Перовский в вереницу велосипедеток, а разглядеть там сестру и дочь со своего дорогущего места так и не смог. По окончании соревнования на трибуне девушки тоже не появились. За то за это время соратники Нечаева уже благополучно связали его подтяжками и принялись избивать, требуя признаться, откуда он всё-таки знает министра. Так что теперь Николай Львович переводил недоумённый взор с русского чуда — только что поднявшейся над стадионом чертовщины, пышущей огнём и дымом, – на Нечаева, уверяющего своих дружков, что он вовсе не провокатор, потом вновь на летательный аппарат, а потом на барона до Кубертена стоящего неподалёку у звукоусиливающей машины, готовившего речь к закрытию игр и тоже наблюдавшему за происходящим безумным взором.
Когда казалось, что уж дальше ничего ещё бредовей быть не может, над толпой пошёл какой-то гул, а потом министр увидел, как с колеса обозрения падает человек. Он расшибся в лепёшку: обыватели едва-едва успели расступиться, чтобы не позволить несчастному забрать с собой кого-нибудь из них. В первую секунду у Перовского мелькнула мысль, что это был несчастный влюблённый или просто неловкий зевака, но гул, издаваемый фабричными бездельниками, которые все как один заявились сегодня на выставку вместо того, чтоб стоять у станков, не стихал. Напротив: толпа на земле, под воротами, шумела всё сильнее и сильнее. Через пару секунд в её бессмысленном гудении почудился некий ритм. А ещё чуть позже до министра и до всех, кто был с ним рядом, донеслось равномерно-тревожное:
