Не договорив, Флинн встал, метко зашвырнул банку в мусорное ведро и щёлкнул кнопкой на оконном пульте.
– А жалость, золотце моё, она… ну, она, так сказать, является слабостью в той мере, в какой она причиняет тебе боль. Испытывая жалость, ты теряешь свою жизненную энергию, – глубокомысленно продолжил он. – Жалость делает чужую боль заразной и противоречит всем тем эмоциям, которые укрепляют нашу внутреннюю силу, поэтому…
– Откуда у тебя всё это взялось? – перебила его Фрейя. – Тоже от этих твоих… новых приятелей?
Флинн прилёг рядом с женщиной на заваленный цветастыми подушками диван и положил голову ей на колени.
– А вот что ты, собственно, имеешь против моих приятелей, а… мамочка? – слегка раздражённо поинтересовался он, прикрывая глаза.
Некоторое время Фрейя смотрела на стальную гавайскую гитару в углу и молчала, бессознательно покусывая нижнюю губу.
Все эти странности с Флинном начались, насколько она помнила, около полутора месяцев назад – вскоре после того, как тот умудрился разбить где-то в Америке, в окрестностях Вермонта, свой спортивный самолёт. Сколько Фрейя ни добивалась от него потом правдивого ответа, ей так и не удалось выяснить, что именно стало тому причиной, хотя она крепко подозревала, что на самом деле музыкант просто нарушил много раз данные самому себе зароки и в очередной раз хлебнул спиртного перед полётом.
Фрейя и сама не могла толком сказать, когда в первый раз почувствовала в происходящем что-то неладное.
Скорее всего, это произошло сразу же, как только она прилетела навестить Флинна в Бостоне в последние дни его отпуска и вдруг услышала в его голосе эти новые, какие-то нарочито снисходительные и вместе с тем мечтательные интонации. А может быть, когда она увидела ту подборку аудиокниг на его ноутбуке… какую-то абсолютно безумную подборку на всех языках мира от албанского до эсперанто.
– Ты что, собрался создавать собственную библиотеку сэмплов? – оторопело предположила Фрейя единственное, что ей пришло тогда в голову. – Смотри только не обожгись с авторскими правами, как это случилось в прошлый раз…
– Да нет… считай, просто увлёкся изучением иностранных языков на старости лет, – ухмыльнулся ей в ответ Флинн.
– А что тогда на бумаге ничего не собираешь? – шутливо поинтересовалась она.
– А читать у меня не получается, – откликнулся тот, и тон его показался Фрейе таким неожиданно серьёзным, что та невольно замешкалась, не найдясь, что ответить.
Или когда появились вот эти двое.
В первый раз Фрейя увидела их там же, у Флинна в его бостонской квартире. Вроде бы у него даже были какие-то планы на этот день (Фрейя ни разу так и не сумела потом вспомнить, какие же именно), а Флинн, как обычно, всё никак не мог найти ключи от машины, и она, отвесив ему шутливую затрещину, вытянула ключи из кармана его же собственной куртки. А потом тот пошёл за какими-то вещами и оставил их на несколько минут втроём.
Кажется, Фрейя успела произнести лишь одну-единственную стандартную фразу из тех, что полагается говорить при первом знакомстве – что-то вроде «Очень приятно!» или «Вы уже давно живёте в Штатах?» (оба мужчины слишком уж хорошо говорили по-фински, чтобы их можно было принять за американцев). Высокий светлокожий блондин сплёл перед грудью руки, и Фрейя поймала на себе его взгляд – лениво-любопытный, словно у исследователя, который столкнулся с каким-то редким видом экзотической фауны.
– А ведь у тебя вовсе не такое уж слабое сердце, скрипачка, – задумчиво сказал он после паузы и обернулся ко второму, кудрявому и рыжеволосому. – Как ты думаешь, Вильф?
– Никогда не жаловалась, – Фрейя попыталась улыбнуться, хотя ей на секунду сделалось слегка не по себе – то ли от интонации, с которой были произнесены эти слова, то ли от их полнейшей на тот момент неуместности.
– Тебе очень повезло работать вместе с таким, как Флинн, – продолжил блондин, чуть склоняя голову набок.
– Ну, это ещё неизвестно, кому из нас больше повезло, – натянуто усмехнулась Фрейя. – Вполне возможно, что это как раз ему повезло со мной, а вовсе не наоборот.
– Ты так думаешь, скрипачка?
– Именно так я и думаю, – отрезала та. – А ещё у меня вообще-то есть имя, – сердито добавила она, стараясь стряхнуть с себя внезапное оцепенение: ей всё меньше нравился разговор и отчего-то делалось очень некомфортно под этим изучающим взглядом.
– Действительно, почему бы нам не называть её по имени, правда, Тео? – рассмеялся вдруг рыжеволосый. – У тебя очень красивое древнее имя, скрипачка. Мне нравится. По-своему оно тебе даже очень идёт…
У него был необыкновенно заразительный смех, который совершенно не вязался с каким-то настороженно-хищным, постоянно будто прицеливающимся выражением орлиноносого лица. И он тоже рассматривал Фрейю как забавную, но не заслуживающую особенного внимания зверюшку, и что-то было в его глазах такое, что её, привыкшую за время долгой музыкальной карьеры совсем к другим взглядам, неожиданно замутило. Ей почему-то вспомнились крошечные белые мышата в зоомагазинах – вот точно так же равнодушно-оценивающе их обычно разглядывают владельцы домашних террариумов, когда выбирают своим питомцам пищу посытнее…
– Фрейя, дочь морского повелителя Ньерда, жительница Асгарда и предводительница валькирий, – нараспев продолжил рыжий, насмешливо прищурившись. – Наделённая сердцем, полным сочувствия ко всему живому… и проливающая золотые слёзы над каждой смертной несправедливостью, м-м? Если я правильно припоминаю, та ещё, кажется, держала в качестве домашнего любимца лесного вепря, верно, Тео? – Он подошёл к Фрейе вплотную. – А каких любимцев предпочитаешь держать при себе ты, а, скрипачка? Других смертных, должно быть? Или, может быть, даже вовсе бессмертных? М-м?
Фрейя невольно отступила от него на шаг и уже открыла было рот, чтобы сообщить им обоим, что она, чёртов дьявол, вообще-то тоже училась в школе и в гробу видела такие вот оригинальные подкаты (хотя на флирт, пускай даже и очень причудливый, вся эта бессмысленная беседа, по правде говоря, с каждой секундой походила всё меньше). Но тут появился Флинн, и оба мужчины сразу же утратили к ней всякий интерес.
– Твоя подруга вспомнила, что у неё есть неотложные дела, музыкант, – улыбнулся тому рыжий. – Так ведь… Фрейя?
…Фрейя потом так и не сумела объяснить самой себе, что именно произошло с ней при этих словах. Будто бы тонкую раскалённую спицу-иглу мгновенно вонзили под левую грудь, снизу вверх, куда-то под рёбра – и сразу же снова вытащили. И она без единого слова вышла за дверь, глядя прямо перед собой и не обращая никакого внимания на недоуменный взгляд Флинна. Только уже сев в машину и вдавив кнопку зажигания, женщина почувствовала, как слабой судорогой сковавшее её тело напряжение немного отпускает и сменяется необыкновенно сильным желанием, заслонившим на какой-то момент все остальные: убраться-отсюда-поскорее…
С тех пор Фрейя видела этих двоих рядом с Флинном ещё несколько раз – сначала в Бостоне, потом, совершенно неожиданно для себя, уже в Хельсинки, прямо у них в студии. И каждый раз она бессознательно пыталась избежать с ними встречи. Фрейя сама не понимала, в чём тут могло быть дело. Так, наверное, ползущая по кромке обрыва черепаха старается держаться подальше от его края: даже не оттого, что чувствует исходящую оттуда угрозу, а просто потому что…
Просто потому что.
Нет, Фрейя понятия не имела, как ей всё это называть.
Впрочем, не попадаться этой паре на глаза оказалось не так уж и сложно: мужчин явно по какой-то причине интересовал один только Флинн, а на Фрейю после того первого и единственного разговора оба они стали обращать не больше внимания, чем на мух или ос, что, бывает, вьются над столиками открытых ресторанчиков в жаркие летние дни.
Пару раз она пробовала поговорить обо всём этом с Флинном – в конце концов, Фрейя работала с ним бок о бок двадцать с лишним лет, слишком давно, чтобы не ощутить, что в его жизни творится что-то очень странное, – но тот только сердито отмахивался: «Хватит меня контролировать, мамочка. Ты вовсе не обязана любить всех, с кем я общаюсь…»
