© Свенья Ларк, 2023

Вечереющий город походил на россыпь драгоценных кристаллов или на пригоршню золотистой пыли поверх бесконечного полотнища чёрной воды. Тропическую летнюю жару, как и всегда в это время суток, давно сменила сырая сумеречная прохлада; напоённый запахом океана предгрозовой воздух был прозрачным и солоновато-сладким на вкус, словно свежая кровь, а низко нависшие облака казались в свете почти уже закатившегося солнца то розовато-медными, то густо-багряными, будто тлеющие угли.

Вынырнувшая из-под самых облаков могучая птица сделала плавный круг над широким трёхрукавным заливом, с интересом разглядывая с высоты крошечные рисовые зёрнышки ползущих по нему паромов и яхт, а потом стремительно спикировала вниз и на несколько секунд зависла в воздухе над похожим на гигантский карандаш высотным зданием, которое было густо усеяно подрагивающими в сумерках оранжевыми огоньками.

Её цель находилась где-то внутри. Птица чётко чувствовала это по едва заметным переливам знакомых неслышных вибраций, почти не изменивших своего рисунка с тех пор, как она увидела цель в самый первый раз: напряжение, волнение, на мгновение проступающие на их фоне неуверенность и почти что опаска, и снова – трепет, ожидание, жадный интерес, потерянность, робость…

Вкусно…

Птица слегка напрягла послушно изменившееся зрение, вглядываясь в светящиеся окна на последних этажах высотки, и в её сознании тут же вспыхнул отчётливый мысленный образ: просторный отельный номер, залитый тусклым желтоватым светом от маленькой настольной лампы-глобуса, королевских размеров кровать, застеленная синим атласным покрывалом, лепестки каминного пламени на беззвучно мерцающей плёнке телемонитора на стене…

На стуле напротив широкого панорамного окна сидела полноватая темноволосая молодая женщина в коротеньком махровом халате. Её босые ступни с фиолетовым лаком на аккуратно наманикюренных пальчиках были составлены вместе, обнажённые руки с едва заметной гусиной кожей от налетающего с улицы вечернего ветерка спокойно лежали на коленях, глаза на белом как фарфор лице были закрыты.

Бесшумно рассекая тяжёлый влажный воздух, птица подлетела ближе и присела на металлические перила длинного полукруглого балкона; на миг распахнувшиеся исполинские крылья подняли секундный шквальный ветер, со стуком захлопнувший приоткрытую балконную дверь.

Сидящая вздрогнула, резко открыв глаза, но огромной птицы она, конечно, разглядеть не могла.

Вернее, птицы уже и не было вовсе – на балконных перилах замерла, присев на корточки и расслабленно опёршись локтями о согнутые колени, еле различимая в сумерках человеческая фигура.

Человек улыбнулся и приложил указательный палец к губам, глядя девушке в глаза через стекло. Впрочем, он отлично знал, что та не сумела бы сейчас его увидеть, даже если бы на улице было ещё совсем светло.

Он качнулся взад-вперёд на напружиненных носках и рассеянно глянул вниз, на ярко подсвеченные скорлупки оперного театра, которые странным пульсирующим узором отражались в воде бухты. Город внизу по-человечески устало кряхтел, давясь удушливым автомобильным гулом. Ровно шумели моторы, где-то у самого горизонта электрически посвистывали поезда маглева, неразборчиво зудели струны приглушённых расстоянием человеческих голосов. Жужжали грузовые коптеры, скулили и хрипло крякали суетливые полицейские сирены; светящиеся точечки машин по-муравьиному ползли через арочное ожерелье моста на противоположный берег, который был сплошь заставлен лакированными пеналами небоскрёбов из бетона и стекла.

«Унылый город, – лениво подумал мужчина, усмехаясь. – И почему, интересно, эти однообразные высоченные громады за последние сто лет сделались у смертных настолько популярными?»

Такие ведь даже уничтожать почти что неинтересно – обрушишь одну, и самое позднее пару лет спустя на её месте как ни в чём не бывало соорудят какую-нибудь новую, ещё более уродливую… и даже самый затрапезный трогательный мемориальчик в память о бедненьких жертвах вряд ли кому-то придёт в голову на этом месте установить. Сколько бы их там ни было, этих бедненьких жертв…

Скучно.

Мужчина снова перевёл взгляд на балконное окно.

Как раз в этот момент дверь за спиной сидящей приоткрылась, и в комнату вошёл коротко стриженный брюнет в элегантном брючном костюме и с чёрным замшевым ожерельем в руках. Он неторопливо обошёл стул кругом, замер напротив темноволосой, глядя на неё сверху вниз, и вдруг медленно провёл кончиками пальцев по её губам. Потом аккуратно застегнул украшенный шёлковыми полосками чокер у девушки на шее, положил ладонь ей на затылок и что-то неслышно сказал, запуская пальцы в её длинные смоляные локоны.

Она смотрела ему в глаза, запрокинув голову, и робко, по-детски улыбалась.

Смешная…

Человек за балконной дверью задумчиво прищурил золотисто-карие глаза, прислушиваясь к тому, как торопливо-тревожно, пойманной в силки птичкой начинает биться у девушки сердце, и стал с любопытством ждать, что произойдёт дальше.

Что ни говори, а наблюдать за смертными порой бывало невероятно забавно.

Ростом под два метра, с бугрящимися рельефными бицепсами, покрытыми вязью замысловатых татуировок, с квадратной бульдожьей челюстью, грубым лицом и облупившимся носом, который явно не единожды уже ломали и залечивали, с завязанной в хвост гривой похожих на клокастую паклю сальных волос Бугор вечно напоминал Аспиду то ли боксёра, то ли героя старинного боевика. Тем не менее, несмотря на свои внушительные размеры, в драке этот парень двигался довольно неуклюже – по крайней мере, по сравнению с Тео или Вильфом, с которыми у Аспида всё обычно меньше чем за четверть минуты заканчивалось тем, что мальчику накладывали очередной суставной замок, настолько болезненный, что его не закрыть было никакими энергетическими блоками.

Впрочем, боевые искусства смертных и Вильф, и Тео воспринимали исключительно как упражнения на концентрацию («Вы никогда не почувствуете себя по-настоящему уверенно в телах тули-па, юные воины, если не будете уверенно чувствовать себя в своих человеческих телах…») и блокировать себе боль во время подобных забав своим оруженосцам обычно вообще строго запрещали…

В звёздной гуще над головой сияла пронзительно жёлтая лунная долька. Шестиугольная плитка двора золотились в свете наддверного фонаря слюдянистыми корочками льда: на улице сейчас, в шестом часу утра, явно было много ниже нуля, и прогорклый морозный воздух обжигал глотку при глубоком вдохе, будто ментоловая конфета.

Телу тули-па холод был, правда, как и всегда, совершенно нипочём – да и вообще декабрь в Нью-Йорке был, как успел уже выяснить Аспид, весьма мягким по сравнению с Петербургом. Но вот безапелляционно выставленному Кейром за порог собственного же дома Бугру («Без обид, бро, но вот этим кентам сейчас лучше будет не видеть твою рожу, ага?») мальчик поневоле несколько сочувствовал.

Сказать по правде, он и на рукопашную-то парня сейчас развёл из чистого человеколюбия, чтобы тот сумел хоть немного согреться, пока Кейр и этот их надменный молоденький яппи – Мэйсон вроде бы – торчали в доме с подъехавшей полчаса назад компанией, улаживая свои хитрые финансовые вопросы.