– Кто знал, где хранятся ценности?

– Никто.

– А из знакомых мужа?

– Тоже никто.

– Когда вы их видели в последний раз? Школьникова сосредоточенно посмотрела на свои ухоженные руки.

– Первого января. Я надевала серьги и кольца на Новый год.

– Почему вы решили, что кража совершена позавчера? – Арсентьев с нетерпением ждал ответа.

– Я этого не утверждаю. Позавчера я их просто не обнаружила.

– Мне бы хотелось знать более точную дату. Школьникова задумалась.

– В январе муж был в командировке. Возможно, в этот период. Я ведь днем на работе. В феврале десять дней болела гриппом. Это время полностью исключено. Из дома не уходила.

Зазвонил телефон. Арсентьев говорил сдержанно:

– Я в курсе дела. Помощи не нужно, – и вновь обратился к Школьниковой: – Извините. Больше ничего не вспомнили?

– Нет! – ответила она глухим голосом. – А вам не удалось напасть на след?

Арсентьев покачал головой. Школьникова сделала скорбное лицо.

– Прошу, не оставляйте меня с сомнениями. Ответьте всего лишь на один вопрос.

Арсентьев подумал, что Школьникову больше интересует розыск похищенных вещей. Неужели для нее они важнее судьбы сына? – и взглянул на нее. Она глаз не опустила.

Спросила напрямик:

– Скажите, что будет мне из-за нелепой истории с сыном? Все настроены против меня! Я ни от кого не вижу сочувствия.

Школьникова стала говорить о своей привязанности к нему, о своих переживаниях… И пожалуй, все это было непритворно. Но Арсентьев понимал, что для искренней любви одних слов мало. Он постарался заглушить желание высказать все, что думал о ней. И не потому, что был во власти докладной записки инспектора. И не оттого, что с парнем получилось нескладно. Понял, что Школьникова в первую очередь думала сейчас только о себе, не о сыне. Перехватив ее короткий взгляд, сказал подчеркнуто четко:

– Дело ведет следователь. Я уверен, вы заинтересованы в истине, в точном соблюдении закона. Не правда ли?

Когда она ушла, Арсентьев еще раз прочитал докладную и задумался. Было обидно за парня и за поступки взрослых. Обычно отношения между людьми бывают ровными, разумными. Но в определенных ситуациях они проявляются с особой силой, с потерей чувства меры. Говорят, родительские чувства безграничны. Но бывает родительская любовь, бывает родительская ненависть. Так получилось и у Школьниковых. Наверное, Оксана Артемьевна знала, что Сергей, похожий на отца, которому она отдала свое первое чувство, раздражал Василия Николаевича. А тот не понял, что мальчишке нужна не только материнская ласка, но и мужское воспитание. Разве женитьба на женщине с ребенком не порождает обязанности по отношению к нему? И Оксана Артемьевна не только жена, но и мать. Дав жизнь, не должна же она забывать великий закон материнства – быть матерью. Арсентьев вспомнил вопрос Школьниковой: «Что будет мне?..» И не стал осуждать себя за сухой, резковатый ответ: «Следствие начато. Но в независимости от результатов будут направлены письма о случившемся по месту вашей и вашего мужа работы. Это я гарантирую».

Его огорчила юношеская опрометчивость Сергея. В шестнадцать лет бывает много обид, обоснованных и необоснованных. Но покушаться на жизнь, когда жизни-то по-настоящему еще не было, – непростительное легкомыслие. Конечно, у парня сложились непростые обстоятельства. Но значило ли это, что нужно поступать так?..

В дверь кабинета Арсентьева стучали только посторонние. Он поднял голову и взглянул на часы. Было около восьми.

Не снимая искристую ондатровую шапку, Школьников порывисто подошел к столу. Он был взволнован. Арсентьев вопросительно поднял голову.

– Слушаю вас, – сказал он, закрывая папку с бумагами.

– Мне бы хотелось послушать вас! – атакующим тоном начал Школьников.

– Я не вызывал…

– Я счел полезным для нас обоих прийти самому. Советую, не делайте опрометчивых шагов, – сказал Школьников и многозначительно посмотрел на Арсентьева.

Арсентьев выпрямился в кресле, давая понять, что готов слушать внимательно.

– Что вы знаете о моих шагах? – спросил он, чувствуя, что Школьников пришел неспроста.

– Я знаю, о чем говорю. Вы намерены направить письмо моему руководству о недоразумении с приемным сыном. Не делайте этого.

– Почему же? Речь идет не о недоразумении, а о более серьезных фактах!

– Не усложняйте! Ваше намерение с точки зрения нравственности аморально. Это вторжение в чужую жизнь.

– Но вы же вторглись…

– Молодежь полна эмоций. И это не причина портить жизнь их родителям. Сейчас решается вопрос о моем назначении…

– Тем более! Писать самое время, – сказал Арсентьев.

– Вольному воля! Но, как говорится, долг всегда платежом красен, – зло бросил Школьников.

Арсентьеву удалось справиться с раздражением.

– Уж не намерены ли написать жалобу на меня?

– Это вопрос или просьба? – по-деловому спросил Школьников. – Лично я не сторонник нервотрепки… Я, со своей стороны, гарантирую… Но не беспокойте и мое руководство ненужными письмами. Они производят сильное впечатление, – попытался пошутить он. – Родители оказываются в идиотском положении: воспитанием детей не занимаются, не понимают задач подрастающего поколения, не готовят полноценных граждан страны, растят пьяниц, тунеядцев, – такие ведь у нас формулировки? А кто желает зла своему ребенку? Даже закоренелый преступник не желает вырастить себе подобного.

– Вы с такими письмами знакомы? – серьезно спросил Арсентьев.

– В каком смысле? Впрочем, приходилось обсуждать!

– И что же?

Школьников не уловил подвоха в вопросе.

– Реагировал строго, принципиально!

– Не сомневаюсь! Не себя же, других критиковали, – Арсентьев не смог скрыть некоторой иронии.

Школьников покраснел от досады.

– Вы убедили меня в правильности моего решения. Я напишу на вас куда следует. Вы хозяин лишь в этом кабинете, но есть и другие. Поэтому умерьте свой пыл. Мне искренне жаль вас, – жестко ухмыльнувшись, он поспешно встал и, не попрощавшись, направился к двери.

«Ну и начальник, – с досадой подумал Арсентьев. – Хотя чему удивляться? Должность не всякому прибавляет воспитанности и ума…»

Гурам на Центральном рынке купил охапку роз. В такси подумал: «Не много ли?» Но решил, что лучше больше, чем меньше.

Виктория, приветливо улыбаясь, встретила его в коридоре. Без видимой причины задержала у вешалки и лишь через минуту-две пригласила в комнату. Гурам сразу же почувствовал себя обескураженным. За столом без пиджака сидел Робик. Он был лет на пять старше Гурама и своей хорошей фигурой, умным лицом производил приятное впечатление.

«Какого черта его принесло сюда?» – Гурам был расстроен, но радушной улыбкой скрыл досаду. Справившись с собой, он, широко распахнув руки для объятий, двинулся навстречу. Гурама покоробила манера Робика протягивать ладонь тыльной стороной: дескать, я тебе ее протягиваю, а ты пожимай. Тот и вправду вел себя высокомерно.

«Вот гусь, все барина из себя корчит», – раздраженно подумал Гурам.

– Никак не ждал сегодня этой встречи, – машинально произнес он и тут же пожалел об этой невольно сорвавшейся фразе. Ладонь пожал вполне дружелюбно, крепко, даже прихлопнул сверху своей.

– Почему же? – улыбнулся Робик. – У Виктории дом гостеприимный. – Его большие, слегка навыкате, серые глаза смотрели с неприкрытой иронией. – Садитесь, Гурам. Разделите со мной… как это говорится? Хлеб-соль? Да-да, хлеб-соль.

– Одну минуту! Я кое-что отнесу на кухню. Разные там апельсины-мапельсины.

Робик с подчеркнутым пониманием кивнул.

– Я ехал к тебе не для того, чтобы смотреть на этого надутого индюка. – В глазах Гурама бился упрек.

– Знаешь, я не люблю выговоров, – Виктория сразу уняла его обиженный тон. И уже примиряюще добавила: – Он приехал без звонка, что я могла поделать? Мне и в голову не приходило…