Лена помотала головой, всхлипнула.

Я пожал плечами и сказал:

— Вот поэтому я так и поступлю. Другого выхода я не вижу. Кто бы завтра ни пришёл к Тороповым, на свих ногах они из той квартиры не выйдут. По-другому нельзя. Ты и сама это теперь понимаешь. Я не убью их, обещаю. Но обвинения в нанесении особо тяжких телесных повреждений заработаю. Жалости у меня к этим людям нет. Я их ещё не знаю, но уже ненавижу.

Лена размазала по щеке слезу. Её пальцы сжали моё плечо.

— Неужели нет другого выхода? — спросила Котова.

Я покачал головой.

— У нас есть только один верный шанс спасти Наташу, её семью и моего младшего брата. Он будет завтра. И другой возможности уже не случится, если мы спугнём или упустим эту. Поэтому я раньше тебе ни о чём и не говорил. Чтобы мой рассказ не повлиял на завтрашние события. Всё случится, как сказано в моих записях. Вот только завтра никто не умрёт.

Я пальцем смахнул с Лениного подбородка слезу и уточнил:

— Потому что я этого не допущу.

Котова вздохнула. Склонила голову.

— Серёжа, ты гонишь меня в Москву, чтобы я завтра ничего не испортила? — спросила она.

— Ты поедешь в Москву, потому что завтра начнутся очень неприятные вещи. Меня задержат и посадят под замок: я не сбегу и не стану прятаться. В общежитии и в институте обо мне будут говорить очень неприятные для нас с тобой вещи. Не хочу, чтобы ты всё это слушала и во всём этом участвовала. Если ты побудешь у Насти — тебя к этому всему точно не приплетут.

Я погладил Лену по спине.

— Погостишь немного у Бурцевых. Я рассчитываю, что пробуду под замком недолго: один или два дня. Вижу вариант решения этой проблемы. Использую его. Но стопроцентной гарантии моего скорого освобождения из-под стражи он не даст. Поэтому ты отправишься в Москву и возьмёшь с собой вот это. На всякий случай.

Я показал рукой на белу картонную папку с «документами» (на её уже потёртой обложке всё ещё не было никаких надписей, кроме стандартной «Дело №_»).

— Её наверняка изымут при обыске. Я не хочу, чтобы она затерялась. Ведь тогда произойдёт многое из того, что мы с тобой пока не предотвратили. Погибнут люди: много людей — наших, советских. Почти наверняка. Потому что я уже не сомневаюсь, что описанные в моих «документах» события случатся на самом деле.

Лена повернула ко мне лицо.

— Серёжа, ты хочешь, чтобы я их спасла? — спросила она. — Сама?

Я покачал головой.

— Нет, конечно. Это слишком опасно. Да и не все эти события можно изменить в одиночку.

Заглянул в карие глаза Котовой.

— Отвези эту папку в Москву к Бурцевым, — сказал я. — Погости у Насти, посмотри на Москву. Попрошу Марго, чтобы раздобыла тебе справку-освобождение от занятий. Жди моего звонка. Я позвоню тебе, как только разберусь… здесь. Надеюсь, что позвоню тебе в день твоего приезда в Москву, либо в воскресенье или в понедельник.

— А если ты не позвонишь? — спросила Лена. — Ведь такое может случиться?

Я кивнул.

— Вероятность такого поворота событий существует. Поэтому я попрошу Николая или Марго, чтобы они тебе об этом сообщили. Оставлю им Настин домашний телефон. Как бы всё не обернулось, ты об этом обязательно узнаешь. Обещаю. В худшем случае… если я не дам о себе знать в течение недели, отдашь эту папку Евгению Богдановичу Бурцеву.

Котова шмыгнула носом.

— И что я ему скажу? — спросила она.

— Правду, — ответил я. — И только правду. Обо всём. Ничего не скрывай. Мы с тобой преступлений не совершали. Стыдиться нам нечего. Самое страшное, что случится — тебе попросту не поверят. Настя и её отец признают твои слова ложью, а мои «документы» обзовут фантастическими рассказами. Я бы и сам в такое не поверил.

Я похлопал рукой по папке и добавил:

— Но другого варианта нет. Если не мы…

Я пожал плечами.

Сказал:

— Надеюсь, что у меня всё получится. И мы с тобой через пару дней увидимся. Тогда Бурцевы о моей папке ничего не узнают.

После полуночи я отвёз Котову на железнодорожный вокзал. Поезд до Москвы останавливался на нашей станции в два часа ночи. До его прибытия мы с Леной стояли около Братца Чижика (рядом со зданием вокзала). Держались за руки, будто пионеры на первом свидании. Смотрели друг другу в глаза. Я вновь и вновь повторял Лене, что «всё будет хорошо». Котова кивала мне в ответ, смотрела на меня встревожено и едва ли не жалобно. У меня никак не получалось согреть её пальцы, будто сейчас был январь, а не май месяц. Вещи для поездки Лена уложила в мою дорожную сумку (взяла с собой лишь ту одежду, что была в нашей съёмной квартире). Она оповестила родителей о своём отъезде из Новосоветска вчера вечером. Вчера же она позвонила и Насте Бурцевой.

Поезд известил нас о своём приближении протяжным гудком — Лена вздрогнула, сжала мои пальцы. Я улыбнулся, достал из бокового прицепа мотоцикла сумку. Мы обошли здание вокзала, направились к платформе. Смотрели, как длинная вереница вагонов проползала мимо застывших на перроне пассажиров. Поезд в очередной раз вздрогнул, громыхнул и остановился — люди на перроне ожили, схватили сумки и чемоданы, ринулись кто вправо, кто влево. Вагон Котовой замер напротив привокзальных часов. Дверь в него со скрипом приоткрылась. Выглянула сонная проводница, спустилась по ступеням на землю. Она смотрела на нас с надеждой, что мы протопаем мимо вагона. Но мы её разочаровали: направились к ней. Котова показала проводнице билет.

Та взглянула на него одним глазком и буркнула Лене:

— Проходите.

Но Котова не пошла к ступеням. Она обернулась, посмотрела мне в глаза. Я поцеловал её. В губы. Лена не оттолкнула меня — прижалась ко мне, положила руки на мои плечи. Раньше она стеснялась подобных поцелуев (на глазах у посторонних). Но сейчас позабыла о стеснении. Не отпускала мои губы, смотрела на меня сощуренными глазами.

— Вы как будто навсегда прощаетесь, — буркнула проводница.

Она не отводила взгляда — следила за нашим поцелуем.

Я прервал поцелуй и шепнул:

— Скоро увидимся.

Лена кивнула, провела ладонью по своей щеке. Она не взглянула ни на проводницу, ни на стоявших рядом с нами выбравшихся из вагона «подышать» пассажиров поезда. Котова схватилась за поручень и ловко взобралась по ступеням; приняла из моих рук сумку. Я увидел, что на её лице сверкали в свете уличных фонарей слёзы.

Сказал:

— Всё будет хорошо.

От железнодорожного вокзала я поехал по проспекту Мира. Но не к Калининскому мосту, за которым находился дом с моей съёмной квартирой — повернул в противоположную сторону. Проехал мимо главного здания Новосоветского механико-машиностроительного института, но не направил Братца Чижика к общежитиям. Мчался по ночному городу, прислушивался к шуму ветра и к рычанию мотоцикла. Сердце в груди билось размеренно, спокойно. Слева от меня мелькали огни автомобильных фар, справа проплывали силуэты покрытых листвой деревьев и островки света под уличными фонарями.

К дому Уваровых я приехал до рассвета: на небе ещё не было и намёка на скорый восход солнца. Братец Чижик прокатил меня мимо фасада дома, следившего за нами чёрными пятнами окон. Во дворе я увидел непривычное для современного Новосоветска скопление автомобилей. Проехал мимо притаившихся рядом с аккуратно подстриженными кустами машин, отыскал между ними место для стоянки своего мотоцикла. Припарковал Братца Чижика. Отметил, что рядом с автомобилями «Волга», «Жигули» и «Москвич» мой ИЖ-56 выглядел бедным родственником, приехавшим в город из деревни.

Мотошлем я оставил в коляске. В очередной раз порадовался, что горожане пока не закрывали на замок подъезды своих домов. Поднялся к квартире Уваровых, решительно вдавил кнопку дверного звонка.

Дверь мне открыл Николай, наряженный в длинные (почти до колен) красные трусы. Он сонно и недовольно сощурил глаза, почесал пальцем свой голый живот. Коля узнал меня — устало и обречённо вздохнул.