Чай мы пили с «цветочным» тортом — первым, который «от и до» изготовила Лена. Котова вчера долго пыхтела над кремовыми украшениями. Не всё у неё получилось идеально, но в целом композиция «Райский сад» выглядела неплохо. Вчера вечером изделие Котовой нахваливал я — сегодня это же сделали Николай и Марго. Коля спросил, уверенна ли Лена, что её призвание театр, а не «благородное ремесло кондитера». Заслужил этим укоризненные взгляды женщин. Он тут же вскинул руки и заявил, что «просто пошутил». Я (больше из вежливости, нежели из любопытства) поинтересовался Колиными успехами на работе. Увидел, как помрачнел после моих слов взгляд Уварова — я понял, что задел неприятную для Николая тему.

— Коле сейчас тяжело, — ответила за мужа Марго. — Из-за меня. Дружки моего бывшего мужа стараются. Да и горкомовские старожилы пьют из него кровушку. Не признают за своего. Бесятся. А сделать ему ничего не могут: ничего серьёзного.

Николай ухмыльнулся и махнул рукой. Стул под ним жалобно скрипнул, на столе пугливо задребезжала посуда.

— Да ладно, — сказал он. — Переживу. М-да. И не такое видал. Справлюсь. Что ж я не мужик, что ли?

Уверенности я в голосе Уварова не услышал — скорее, раздражение и злость. Почувствовал, как сидевшая слева от меня Лена прикоснулась рукой к моему локтю.

— Папа бы поставил их всех на место, — сообщила Марго, — если бы был сейчас с нами. Он всех наших начальников держал в кулаке. Даже первый ему редко перечил. Ты, Коленька, тоже таким будешь. Я уверена. Характер у тебя есть. А умение придёт с опытом.

Николай усмехнулся и, будто стопку водки, опрокинул в рот остатки чая из чашки. Марго ободряюще улыбнулась своему мужу и вдруг встрепенулась, расправила плечи.

— Кстати! — сказала она. — Вы уже слышали хорошую новость?

Маргарита Лаврентьевна посмотрела на меня. Вопросительно приподняла брови.

Не дождалась ответа — сообщила:

— Наиль Рамазанов свою машину разбил. «Жигули», которые ему мой папа купил. В дребезги! Живой остался, отделался парой царапин. Но машина не подлежит восстановлению. Об этом мне утром сестра рассказала. Её муж видел Рамазанова вчера в «Московском».

Маргарита Лаврентьевна улыбнулась, решительно положила себе и мужу в тарелки ещё по одному куску торта.

Сказала:

— Это ему за то, что он никак не оставит нас с Колей в покое, гадит у нас за спиной. Земля круглая — всё ему вернётся сполна. Отольются кошке мышкины слёзки. Мы с Колей уедем в Москву. А Рамазанова посадят. Точно вам говорю: так и случится.

Марго погладила Николая по руке. Одарила мужа улыбкой.

— Мой Коля сильный и умный, — сказала она. — Он не отступит и не сдастся. Всегда добьётся своего. Я в этом абсолютно уверена. Он как та гора, которую не подвинут. Большой и крепкий, неприступный. Эти старики из горкома сломают об него свои гнилые зубы.

Свой день рождения я не планировал отмечать сегодня. Думал, что (как и в прошлом году) совмещу его празднование с празднованием дня рождения Кирилла. Двадцатого апреля (в воскресенье) мы с Леной проснулись в съёмной квартире. Котова меня поздравила, подарила мне подарки. А ровно в полдень наше уединение нарушили нагрянувшие к нам без предупреждения Николай и Марго. Они подарили мне позолоченный зажим для галстука (заявили, что в Москве он мне пригодится). Лена в спешном порядке принарядилась (перед приходом Уваровых мы с ней валялись в постели) и поспешила на кухню.

Мы с гостями разглядывали в гостиной (она же спальня) цветы, пока Лена накрывала на стол. Я демонстрировал Марго и Николаю пустившуюся вдруг весной в бурный рост финиковую пальму. Вручил им для ознакомления подаренные мне Бурцевой открытки с видами Москвы. Похвастался фотографией стоящих на фоне Эйфелевой башни Владимира Высоцкого и Марины Влади. Маргарита Лаврентьевна посмотрела на фотографию из Парижа и вдруг снова вспомнила о своём бывшем муже. Она продолжила ту же тему, которую поднимала две недели назад при похожих обстоятельствах.

Марго вернула мне фото Высоцкого и сообщила, что Наиль Рамазанов недолго оставался без личного автотранспорта.

— Рамазанов купил новую машину? — спросил я (для поддержания разговора, а не из любопытства).

— Выиграл в лотерею, — ответила Марго. — Негодяй.

— Повезло ему, — сказала я.

Маргарита Лаврентьевна усмехнулась. Покачала головой.

— Да какой там, повезло, — произнесла она. — Это Валерий Борисович подсуетился. Его водитель. Наиль его в Москву отправил. С деньгами. За подержанным «Жигули». А Валерий Борисович привёз ему выигрышный лотерейный билет.

Марго вздохнула, нахмурила брови.

— Валерий Борисович этот билет купил в Москве. У какого-то гражданина, которому автомобиль не понадобился. Заплатил за него почти вдвое дороже, чем этот гражданин получил бы за свой выигрыш от государства. Наиль похвастался билетом мужу моей сестры.

Николай хмыкнул, но промолчал.

«Как интересно», — подумал я.

Поинтересовался:

— Что за машину выиграл Рамазанов?

Увидел, как Маргарита Лаврентьевна нахмурила брови.

— Новую «Волгу», — ответила Марго. — ГАЗ-24. Такую машину сейчас просто так не купишь. Только если по специальному разрешению из Москвы. Ну, или в лотерею выиграть. Рамазанов вчера хвастал, что выигрышный билет ему всего лишь в двадцать тысяч обошёлся.

Она сверкнула глазами и заявила:

— Надеюсь, что он разобьёт эту «Волгу» так же, как и свои «Жигули».

Поездку к родителям я откладывал до самого конца апреля. Поехал в посёлок вечером во вторник двадцать девятого числа. Мама и папа удивились моему внезапному визиту; поинтересовались, что у меня случилось.

Я усадил их на диван во «второй» гостиной и сказал:

— Случилось. Точнее, скоро случится. Но вы не пугайтесь и ни в коем случае не рассказывайте никому то, что сейчас услышите.

Рассказал родителям придуманную ещё зимой историю, в которой участвовало КГБ в лице Евгения Богдановича Бурцева и представитель высших эшелонов КПСС в лице дедушки Насти Бурцевой. Я заявил папе и маме, что участвую в важной «секретной правительственной операции» по борьбе с коррупцией и предательством партийного руководства нашего города. Причём, являюсь в этой операции важнейшим звеном: «законспирированным агентом». Преподнёс папе и маме свои поездки в Москву в новом свете: признался, что ездил в столицу не только ради развлечения.

Намекнул, что «там» с меня взяли «подписку о неразглашении секретных сведений». Пояснил, что сообщаю родителям эту «сверхсекретную информацию» только из-за боязни, что у мамы от волнения пошатнётся здоровье (в моей прошлой жизни мама в первый раз «слегла» с предынсультным состоянием на следующий день после ареста Кирилла). Пообещал родителям, что вскоре они услышат обо мне много лживой и «грязной» информации. Заявил, что это станет первым этапом «борьбы спецслужб СССР с новосоветскими коррупционерами и иностранными агентами влияния».

— Мама, тебя это особенно коснётся…

Я стребовал у мамы обещание, что она даже под строжайшим секретом не сообщит никому ни в посёлке, ни на работе о моём участии в «разгроме ячейки предателей». Пояснил ей, что от этого будет зависеть не только моя жизнь, но и «ход всей операции». Снова напомнил, что этим разговором я «ставлю под удар» не только себя, но и «московских товарищей». Накапал маме валерьяны. Поцеловал её в лоб. Похлопал по плечу непривычно бледного отца. Сообщил родителям, что я их очень люблю. И что я «честно выполню свой долг перед Родиной — назло всем врагам и предателям».

Первого мая я отправился вместе с сокурсниками на демонстрацию (нарядный, с блестящим комсомольским значком на левой стороне груди). Этот факт удивил не только старосту и комсорга моей группы, но и Артура Прохорова. Артурчик ухмыльнулся и заявил, что присутствие на торжественном шествии Чёрного — «это не к добру».

Мы с Кириллом пронесли по проспекту мира огромный красный транспарант с белой надписью «Да здравствует Первомай — праздник солидарности трудящихся». От похода с Артурчиком в кафе я отказался. После демонстрации мы с Котовой приехали в нашу съёмную квартиру. Там я сообщил Лене, что этой ночью она уедет в Москву.