Заведение, в которое занесло Полину, оказалось не из простых. Годика полтора назад она бы всяко миновала его с гордым видом, поскольку жаба, бросив лишь беглый взгляд на здешний ценник, задушила бы однозначно. Внутренний интерьер почему-то показался знакомым. И все то время, пока она ждала степенного официанта с заказом, Полина развлекала ум ловлей воспоминаний. И вспомнила: именно в такой вот полуподвальной кафешке с удивительно схожим дизайном она сидела в своей прошлой, а то и в позапрошлой жизни. В зависимости от точки отсчета – можно и так и эдак. Сидела и мысленно раскладывала пасьянсы своей непутевой, как ей тогда казалось, бабьей судьбы. Пасьянсы сулили исключительно бубновые хлопоты, и в результате всё тогда закончилось слезами. Было это до Ладонина.

Отныне свою жизнь Полина строго делила на «до Ладонина» и «после». Причем более-менее размеренно мысли текли вплоть до рубежа «после».

«Интересно, когда и с чего вдруг я стала задумываться о том, что оно, это самое „после“, когда-то может произойти?… Идиотка! Нерпа глупая! Ну и чего тебе, дуре, не хватает?!»

Разозлившись на себя, она нервно схватила чашку, которую бесшумно принес молчаливый официант. Сделала большой глоток, больно обожгла губы и закашлялась. «Квартира, дом, машины, шмотки, заграница, персональный счет в банке… Перечислять дальше? Рядом мужик, который тебя обожает. Опять мало? Чего еще изволите, Полина Валерьевна? И разве не к этому вы стремились в те времена, когда даже покупку новых колготок требовалось планировать заранее? Исходя из текущего состояния… нет, не банковского счета, а всего лишь вечно дохленького кошелечка?»

Внутренний голос немедленно зацепился за глагол «обожает». А, собственно, так ли она уверена в том, что Игорь до сих пор ее «обожает»?… Хотя бы перед собой, Полина Валерьевна, следует быть честной: если и «обожает», то уж всяко не так, как это было на заре вашего романа.

Да, когда-то случился в ее жизни обувной бутик, в котором она впервые, вкупе с новыми туфлями, примерила на себя роль Золушки. Собственно, с этого дня в их отношениях все и началось. Прогулки – пешие и на авто, по воде и даже по воздуху. Цветы – море, океаны цветов. Дорогие рестораны и еще более дорогие подарки. И, конечно же, объятия, поцелуи – страстные, до одури, взасос. На улице, в машине, в подъезде, в лифте – когда просто нет никаких сил и терпения дождаться абсолютного уединения. Был даже экстремальный секс в туалетной комнате (причем в дамской) в каком-то навороченном кабаке.

«Когда же все это закончилось? И самое главное – почему?» Полина не в первый раз задавалась подобными вопросами. Вот только всякий раз избегала давать на них точный ответ. Словно чувствовала, что ответ сей может оказаться для нее крайне неприятен.

Остывший кофе неприятно диссонировал с до сих пор саднящими ошпаренными губами. Ольховская взмахнула рукой, и, как по мановению волшебной палочки, у ее столика материализовался давешний гарсон. Еще через пару минут рядом с ней снова возникла дымящаяся чашечка эспрессо.

Полина вытащила из сумки пачку сигарет, которые нашлись не в пример быстрее помады. Обычно она старалась не курить при Ладонине, хотя тот и не запрещал. Но ей почему-то всегда казалось, что дымящаяся в женских пальцах сигарета – это неизменный спутник и символ одинокой или, как минимум, брошенной женщины. В общем, бабы с проблемами. Что ж, сейчас она полностью соответствовала созданной своим воображением картинке. Так когда же ЭТО закончилось?

Полине припомнился один необычный весенний питерский вечер. Тогда после традиционного ресторана Ладонин почему-то решил поехать домой не сразу. Они довольно долго колесили по погружающемуся в сумерки городу и по большей части дружно молчали. О, когда-то они умели делать и такое!..

Наконец, Ладонин свернул на Крестовский остров:

– Знаешь, раньше я частенько приезжал сюда. Особенно когда долго не мог уснуть. Или когда кошки на душе скреблись и царапались, – пояснил Игорь. – Здесь есть одно место… Сейчас, подъедем, покажу… Я ставил там машину, выходил… Почему-то только там я и мог отдохнуть. По-настоящему.

Закончились дома, стали редеть деревья, а вдали показалось небольшое озерцо. Именно к нему и рулил Ладонин. Он остановил машину, заглушил двигатель и прикрыл глаза. И вот тогда… Да-да, пожалуй, именно тогда они впервые молчали не вместе. Игорь словно бы ушел глубоко внутрь себя. Он больше не делил себя с нею, оставив Полину одну.

Глядя на него, в какой-то момент Ольховская вдруг страшно испугалась и кинулась теребить его за плечи, требуя внимания. Ладонин открыл глаза и внимательно посмотрел на нее, усердно старающуюся улыбнуться как можно кокетливей и соблазнительней. Но когда Полина, решив, что «клиент созрел», потянулась к нему с поцелуем, Игорь случайно (а случайно ли?) отвернулся и завел мотор…

Уж не с этого ли странного посещения мистически-культового ладонинского места в их отношениях состоялся переход через невидимый Рубикон? Кто знает… Но как раз с той весны их совместные прогулки, выезды и выходы все чаще стали ограничиваться официальными светскими приемами и дружескими (читай: деловыми) посиделками. Как всякая умная и целенаправленная женщина (приплюсуйте сюда еще и былой профессиональный опыт «в познании человека и страстей его»), Полина достаточно легко сориентировалась в правилах игры «светских львиц» и довольно ловко стала покорять все новые вершины. Да так, что через некоторое время Ладонина стали зазывать на мероприятия не казенно-формально «с супругой», а не иначе как «с вашей очаровательной Полиной». Но затем она как-то резко и вдруг заскучала. Причем заскучала столь отчаянно, что все чаше стала сочинять дешевые отмазки – мигрени, диеты, критические дни. Все это – лишь бы не торговать лицом на бесконечных нудных вечеринках.

Вот только затворничество как лекарство полезно лишь при условии, что твоя собственная раковина тепла и уютна. «Раковина» у Полины по определению была большой и роскошной. Но вот тепла и уюта в ней становилось все меньше. К примеру, практически не было уже сладких утренних поцелуев, которые ранее нередко перерастали в нечто большее, из-за которого Ладонин опаздывал на деловые встречи. Не было многозначных взглядов через стол, после которых мгновенно требовался счет, «да побыстрее». Не было третьего, пятого, десятого…

Нет, конечно, нельзя сказать, что все окончательно и бесповоротно запущено. Игорь по-прежнему делал ей подарки, готовил сюрпризы, а возвращаясь домой, традиционно интересовался, как она провела день. И все равно Полина все больше начинала ощущать себя не женщиной, а мебелью. Таким, знаете ли, красивым элементом интерьера или декора ладонинской квартиры, ладонинской жизни.

Все сложилось… нет-нет, не пошло – предсказуемо банально. Привыкшему побеждать, уверенному в себе на сто с половиной процентов, удачливому, жесткому, а порой и жестокому бизнесмену Игорю Ладонину приглянулась девица. Как запросто могла приглянуться любая другая вещь. Он захотел ее столь сильно, что не пожалел времени и денег – очаровал, отбил, забрал к себе и получил удовольствие. Здесь: как от девицы, так и от самого процесса добывания. Но в какой-то момент неминуемо наступило пресыщение: страсть превратилась в привычку, а некогда чужое – в окончательно свое, которое никуда уже не денется… И вот тогда эту самую вещь водрузили на каминную полку.

Слов нет, она и здесь, на этом почетном месте, пока еще смотрится вполне изящно. И даже пыль с нее пока еще периодически сдувают. Вопрос: надолго ли хватит усердия хранителя? Не настанет ли такой день, когда о существовании этой вещи элементарно забудут? Пусть даже не по злому умыслу, а так, исключительно по рассеянности. В конце концов – кто она в жизни Ладонина? Даже не бюрократический штампик в его паспорте. Даже не мать его ребенка, о котором Полина всегда мечтала в разы больше, чем о пресловутой загсовской отметке.

Круг замкнулся. Она снова сидит одна. Снова в полуподвальной, напыженной от собственной элитарности и крутости кафешке. И снова раскладывает пасьянсы своей непутевой и нескладной бабьей судьбы. И что же дальше? Опять в слезы?