А Тимофей Ильич вернулся в родной Ленинград, который вскорости стал Петербургом, какое-то время кантовался без работы, но в конечном итоге по блату устроился в Управление кадров ГУВД. Да, не зря ему завидовал Штанюк – медкомиссию бывший кап-два Коломиец прошел без каких-либо осложнений и проблем. Врачи удивлялись и разводили руками: «Как? Неужели и правда пятнадцать лет на атомном флоте прослужили? Да у вас организм, как швейцарские часы! Вас бы, батенька, в поликлинику сдать, для опытов». Словом, слабо еще в отчественной медицине изучены загадочные механизмы благоприятного воздействия этилового спирта, приводящие к нормализации функций иммунной системы у отдельных индивидуумов, помещенных в условия экстремальных сред.

На новом милицейском поприще Тимофей Ильич зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, с ходу продемонстрировав незаурядные организаторские способности. Коломиец остепенился, приобрел брюшко, а вместе с ним и авторитет. Он благополучно пересидел в своем кресле нескольких начальников Главка, всякий раз с приходом нового медведя на воеводстве благоразумно отказываясь от поступательного движения по карьерной лестнице. Словом, сделался спокоен и мудр, аки зубр. Даже выпивать стал гораздо реже и в гораздо более скромных объемах. При этом, разбирая периодически поступавшие к нему «залетные» дела, в основе которых в большинстве случаев лежала, как не трудно догадаться, банальная пьянка с большей или меньшей степенью отягощения вины, Тимофей Ильич старался по возможности не отягощать карму «залетчика», дабы заблудший милицейский сын мог возвратиться к своей пастве с минимальными потерями. А на возражения коллег, пытающихся вести непримиримую борьбу с зеленым змием в погонах, Коломиец неизменно цитировал Мандельштама: «В нашей стране не пьют, а соображают». Добавляя от себя: «А сообразительные парни органам нужны позарез».

Впрочем, случались и исключения, когда Тимофей Ильич в силу разного рода душевных волнений, вызванных регулярно накатывающейся ностальгической волной, принимал решение тряхнуть стариной и провести мастер-класс по профессиональному запою. Одна из таких «встрясок» случилась в марте 1994 года, когда в командировку в Питер на двое суток прикатил Смолов. В итоге сорок восемь часов, проведенных Виктором Васильевичем в Северной столице, были распределены следующим образом:

– утрясание служебных вопросов и проставление отметок «прибыл-убыл» в комендатуре – девять часов;

– поход по магазинам, согласно списку, составленному женой и дополненному сослуживцами, – четыре часа;

– праздничный ужин на квартире у Коломийца – тринадцать часов (включая три часа, бесполезно потраченных на сон);

– правильный опохмел в пивном ресторане «Жигули» – пять часов;

– поездка на спортбазу ГУВД с посещением бани и полыньи на Кавголовском озере – шестнадцать часов;

– возвращение в город на Финляндский вокзал с последующей загрузкой тела Смолова в вагон силами Коломийца и дежурного милиционера-водителя – один час…

На вокзале Виктора Васильевича ждала дочка, которую привез друг. Жена на весенние каникулы увезла свой класс в Москву («Третьяковку смотреть») и должна была вернуться только завтра.

Обнялись, поцеловались. Дочка узнала отца. Она еще не умела говорить, но очень по-взрослому удивилась: «О-о-о!..» Капитан третьего ранга Савхин, торопливо пожав руку, сразу принялся рассказывать:

– Как ты уехал – началось! Матрос всех матросов Воронов, это который в тот раз трап утопил, помнишь?…

– Не скандалила? – перебил его Смолов, беря сверток с дочерью на руки.

– Что ты! Я ее в бухту носил, волны показывал! Ей так понравилось! Она хохотала и командовала: еще волну!

– Это как?! – оторопел Смолов.

– Запоминай: ате ва – это «еще волну».

– Понял.

– А буи – это «будем жить».

В военном городке они встретили мичмана Васюхина. Тот поздоровался, и было видно, что синдром тревоги после вчерашнего загула дает о себе знать.

– Ты бы на сладкое временами переходил, а? – посоветовал Смолов.

– Сахар – белая смерть, – отшутился мичман.

– А «шило» – зеленый друг, очевидно? – уточнил Виктор.

– Васюхин, сходи на посудину, докопайся до кого-нибудь! А то неправильный опохмел может привести к запою, – приказал друг Смолова.

Витя пошел от них в сторону к своему дому. Там его ждала няня – всезнающая и всемогущая старушка и фактический его командир. А куда деваться? Без нее – капут.

«Все правильно: неправильный опохмел и запой», – прошептал Витя. О чем он подумал в этот момент? О встрече с Коломийцем или о том, как надо жить дальше? А в длиннющем коридоре вечный капитан-лейтенант Карамазов заорал: «Да, я вор, но не подлец!»

Смолов досадливо глянул в окно. По деревянной скользкой мостовой два матросика тащили бак с помоями. Было ясно, что этим баком они прикрывают свое передвижение по городку, чтобы не остановили, не поручили что-либо.

«Как все предсказуемо, – вздохнул Смоллет и подумал: – А чем противна предсказуемость? Своим соприкосновением с внешним миром. Внутренний изменился, а за этим окном матросы, всегда озираясь, будут воровато тащить объедки».

Дочка улыбалась и гукала. Няня, Александра Ивановна, пеленала ее.

– Перебирался бы ты, Витя, в большой город. Я тут телевизор смотрела – чую, гикнется скоро ваш Посейдон на атомных ногах к едреной фене, – надоумила она неожиданно.

– Куда это гикнется?

– Туда! Ты вот капитан, а дурак дураком. А у меня четыре класса, а жизнь-то я повидала! Сталин помер – все думали, порядок установил навечно. А не успели препарировать усатого, а Ваську в кутузку ужо упекли…

– Какого Ваську?

– Сына его! Генерала, а не капитанишку, как ты!

– Иванна, ты чего разошлась? – ошарашенно спросил Виктор.

Ночью, крутясь на тоненькой подушке, Смолов понял, что, по большому счету, она права…

Через три месяца он уволился с флота, забрал в охапку жену, дочь и прочий немудреный скарб (от подаренной на память матросами рынды освободился, пристроив ее в надежные руки дежурного по вокзалу) и махнул в Ленинград.

Через месяц после необходимой в таких случаях акклиматизации, выразившейся в немудреном запое и ежевечерних посиделках со старыми знакомыми, Смолов побрился, надел чистую рубашку и явился в Управление кадров ГУВД пред светлые очи Тимофея Ильича. Он-то и посодействовал устройству Смоллета в Управление «Р». Особых проблем у Виктора Васильевича при этом также не возникло – он был техническим специалистом самого высокого класса и в ментовскую специфику врубился легко и непринужденно, хотя в душе, пожалуй, все равно так и остался флотским, а не милицейским офицером. Разница, кстати, есть. И отнюдь не маленькая.

25 июля 2003 года Смолов, предварительно посетив гастроном, приехал на Каляева, 19. Здесь на лавочке его уже поджидал с недавних пор пенсионер Коломиец, с которым Виктор Васильевич «забился» отметить предстоящую годовщину былого величия российского военно-морского флота. Продемонстрировав на входе ксивы (каждый свою), они поднялись на четвертый этаж и прошли в кабинет старого флотского товарища Женьки Зырянова, которого уходивший на пенсию Тимофей Ильич умудрился сосватать в свой, далеко не самый пыльный в Управлении, отдел. К слову, бывшие армейские всегда достаточно высоко котировались в системе МВД. Особенно на должностях, требующих усидчивого педантизма и безукоризненного знания (а главное – четкого исполнения) нескончаемого потока спускаемых сверху инструкций. Так что для ушедшего с флота по сокращению штатов бывшего замполита Зырянова такая работа, да еще и в структуре Главка, оказалась самое то. В его обязанности входило формирование личных дел вновь поступающих на службу сотрудников, что предполагало постоянное общение с новыми людьми. А знакомиться и общаться Женя любил. Особенно когда новые знакомцы являлись представительницами прекрасного пола. Нередко подобное общение перетекало в бурные, но кратковременные романы. В этом смысле Зырянов был похож на китайский фонарик с батарейками китайского же производства – быстро и ярко загорался и столь же быстро сдыхал.