– Держите себя в руках, Джеффри, и сохраняйте доброе расположение духа! Здесь живет женщина, имя и слава которой не дают вам покоя, – Мэвис Клер.

Кровь бросилась мне в лицо, и я сразу же остановился.

– Пойдемте назад!

– Зачем?

– Затем, что я не знаю мисс Клер и не желаю ее знать. Женщины-литераторы вызывают во мне отвращение: они все становятся в какой-то степени бесполыми.

– Вы, я полагаю, говорите о «новых» женщинах, но вы льстите им: они никогда не имели пола; занимающиеся самоунижением создания, которые изображают своих вымышленных героинь, утопающих в грязи, и свободно пишут о предметах, которые мужчина постеснялся бы назвать, эти создания – действительно неестественные выродки и не имеют пола. Мэвис Клер не принадлежит к их числу: она – «старомодная» молодая женщина. Мадемуазель Дерино, танцовщица, – «бесполая», но вы в этом ее не упрекали. Напротив, показали, как цените ее таланты, истратив на нее значительную сумму.

– Это неудачное сравнение, – горячо возразил я, – мадемуазель Дерино какое-то время забавляла меня.

– И не была вашей соперницей в искусстве! – проговорил Лючио с недоброй улыбкой. – Лично я смотрю на это так, что женщина, показывающая силу ума, более достойна уважения, чем женщина, показывающая силу своих ног. Но мужчины всегда предпочитают ноги – совершенно так же, как они предпочитают Богу дьявола. Я думаю, что, поскольку у нас есть время, не лишним будет взглянуть на гения.

– Гения! – повторил я презрительно.

– Ну, тогда на вздорную женщину, – засмеялся он. – Без сомнения, она окажется не менее забавной в своем роде, чем мадемуазель Дерино. Я позвоню и спрошу, дома ли она.

Он подошел к калитке, укрытой вьющимися растениями, а я остался стоять, угрюмый и оскорбленный, решив не идти с ним в дом, если он будет принят. Вдруг раздался взрыв мелодичного смеха и звонкий голос воскликнул:

– О, Трикси! Гадкий мальчик! Отнеси его сейчас же назад и извинись.

Лючио заглянул через изгородь и энергично поманил меня.

– Вот она! – шепнул он. – Вот этот унылый, угрюмый, свирепый синий чулок – там на лужайке. Клянусь небом, она способна привести в ужас мужчину и миллионера!

Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел девушку со светлыми волосами в белом платье, сидящую на низком плетеном стуле с крошечным йоркширским терьером на коленях. Песик ревниво оберегал большой сухарь, почти такой же, как он сам, а на небольшом расстоянии лежал великолепный сенбернар, помахивая пушистым хвостом, со всеми признаками удовольствия и хорошего расположения духа. Ситуация была ясна с первого взгляда: маленькая собачка отняла сухарь у своего огромного товарища и отнесла его своей хозяйке – эту собачью шутку, по-видимому, поняли и оценили все ее участники. Наблюдая за маленькой группой, я не мог поверить, что та, которую я видел, была Мэвис Клер. Эта маленькая головка никак не могла предназначаться для бессмертных лавров – скорее для розового венка (нежного и тленного), надетого рукой возлюбленного. Могло ли это женственное создание, на которое я сейчас смотрел, иметь столько интеллектуальной силы, чтобы написать «Несогласие», книгу, которой я втайне восторгался, но которую анонимно пытался уничтожить. Женщину, создавшую это произведение, я представлял себе физически сильной, с грубыми чертами и резкими манерами. Эта же воздушная бабочка, играющая с собачкой, никак не походила на синий чулок, и я сказал Лючио:

– Не может быть, чтобы это была мисс Клер, – скорее всего, гостья или секретарь. Романистка должна выглядеть совсем не так, как эта легкомысленная молодая особа в белом платье, наверняка присланном из Парижа, не думающая ни о чем, кроме развлечений.

– Трикси! – опять раздался звонкий голос. – Отнеси печенье назад и извинись!

Крошечный йорк с невинным видом оглянулся, словно, занятый своими мыслями, не совсем понял значения фразы.

– Трикси! – Голос сделался более требовательным. – Отнеси печенье назад и извинись!

С комичным выражением покорности Трикси схватил огромный сухарь и, держа его в зубах с величайшей осторожностью, спрыгнул с колен своей хозяйки и, проворно подбежав к сенбернару, который продолжал махать хвостом и улыбаться настолько очевидно, насколько могут улыбаться собаки, возвратил похищенное добро с коротким тявканьем, как бы говоря: «На! Возьми!»

Сенбернар поднялся во весь свой величественный рост и фыркнул сначала на бисквит, затем на своего маленького друга, по-видимому, сомневаясь, что было бисквитом, а что – песиком, и, улегшись, снова принялся с удовольствием жевать, в то время как Трикси с яростным восторженным тявканьем принялся кружить вокруг него точно безумный. Эта собачья комедия все еще продолжалась, когда Лючио отошел от своего наблюдательного пункта у изгороди и, подойдя к калитке, позвонил. На звонок явилась аккуратная горничная.

– Мисс Клер дома? – спросил мой приятель.

– Да, сэр, но я не уверена, примет ли она вас, – ответила девушка, – если только вам не назначено.

– Нет, не назначено, но если вы передадите ей эти карточки… – сказал Лючио. – Джеффри, дайте вашу.

Я нехотя повиновался.

– Возможно, мисс Клер будет так добра, что не откажется принять нас. Если же нет, значит, нам не повезло.

Он говорил так скромно и держался так почтительно, что сразу же расположил к себе служанку.

– Пожалуйста, входите, сэр! – сказала она, улыбаясь и открывая калитку.

Он тут же воспользовался приглашением, и я, хотя еще секунду назад решил не входить в этот дом, машинально последовал за ним под арку молодых распускающихся листьев и ранних бутонов жасмина, ведущую в коттедж «Лилии», которому в один прекрасный день суждено будет стать единственным мирным и надежным приютом, какого я только мог страстно желать, и, страстно желая, не имел возможности получить! Дом был гораздо больше, чем казался снаружи; передняя была квадратной, с высоким потолком, обшитая резными панелями из прекрасного старого дуба, а гостиная, куда нас ввели, оказалась самой красивой и художественно оформленной комнатой, какую я когда-либо видел. Везде были цветы, книги, редкий фарфор, элегантные безделушки, которые только женщина со вкусом могла выбрать и оценить; на столах и рояле стояли портреты с автографами множества европейских знаменитостей. Лючио бродил по комнате, делая замечания:

– Вот самодержец всероссийский, – сказал он, задержавшись перед прекрасным портретом царя, – с надписью, сделанной императорской рукой. За что же эта «вздорная женщина» удостоилась такой чести? А здесь, являя собой странный контраст, Падеревский со своей буйной шевелюрой, рядом с ним – вечная Патти, там Ее Величество королева Италии, а вот принц Уэльский – и все с автографами. По-видимому, мисс Клер привлекает к себе знаменитостей без помощи золота. Как ей это удается, Джеффри? – И его глаза полунасмешливо блеснули. – Может, причина действительно в таланте? Посмотрите на эти лилии! – и он указал на множество белых цветов на одном из окон. – Разве они не прекраснее мужчин и женщин? Немые, но тем не менее красноречивые в своей чистоте. Неудивительно, что художники именно их выбрали для украшения ангелов.

Пока он говорил, дверь отворилась и девушка, которую мы видели на лужайке, вошла, неся на руках крошечного йоркширского терьера. Неужели это Мэвис Клер? Или кто-то, посланный сказать, что романистка не может принять нас? Я молча в замешательстве разглядывал ее, а Лючио подошел к ней с совершенно новым для меня выражением смирения и кротости и сказал:

– Мы должны извиниться за наше вторжение, мисс Клер, но, проходя мимо вашего дома, мы не могли удержаться от попытки увидеть вас. Моя фамилия Риманец. – Он почему-то поколебался секунду и затем продолжал: – А это мой друг Джеффри Темпест, писатель.

Молодая особа подняла на меня взгляд с легкой улыбкой и грациозным наклоном головы.

– Он, как вы, вероятно, знаете, сделался владельцем Уиллоусмирского замка. Вы будете соседями и, надеюсь, друзьями. Во всяком случае, если мы нарушили этикет, рискнув явиться к вам, заранее не представившись, вы должны простить нас! Трудно, а для меня невозможно пройти мимо жилища знаменитости без того, чтобы засвидетельствовать свое почтение обитающему в нем гению.