Он остановился и поднял голову, прислушиваясь.

– Что это такое? – спросил он.

Это был скрипач в соседней комнате, игравший «Аве Мария».

– Как жалобно! – сказал он, презрительно пожав плечами. – Итак, миллионер и будущий знаменитый светский лев, я надеюсь, что к предполагаемому ужину препятствий нет? И, может быть, потом в мюзик-холл, если будет настроение? Что вы на это скажете?

Он дружески хлопнул меня по плечу и посмотрел мне прямо в лицо; его изумительные глаза, заключавшие в себе и слезы, и огонь, глядели на меня светлым властным взглядом, который окончательно покорил меня. Я не пытался сопротивляться той особенной силе, притягивающей меня теперь к этому человеку, которого я только что встретил; ощущение было слишком сильно и приятно, чтобы бороться с ним. Только один момент я колебался, осматривая свое потертое платье.

– Я не в состоянии сопровождать вас, князь, – сказал я. – Я выгляжу скорее бродягой, чем миллионером.

– Вы правы! – согласился он. – Но будьте довольны! В этом отношении вы похожи на многих других крезов. Только гордые бедняки беспокоятся о хорошем платье; они и милые «легкомысленные» дамы скупают обыкновенно все красивое и элегантное. Плохо сидящий сюртук часто покрывает спину первого министра, и если вы увидите женщину, одетую в платье дурного покроя и цвета, вы можете быть уверены, что она страшно добродетельна, известна благими делами и, вероятно, герцогиня! – Он встал и потянул к себе свои соболя. – Какое дело до платья, если кошелек полон! – продолжал он весело. – Пусть только в газетах напишут, что вы миллионер, и, без сомнения, какой-нибудь предприимчивый портной изобретет новый дождевой плащ а-ля Темпест такого же мягко-зеленого художественно-линялого цвета, как ваш теперешний. А теперь поедем! Известие от ваших поверенных должно пробудить у вас хороший аппетит, и я хочу, чтобы вы отдали должное моему ужину. Со мной здесь мой повар, а он не лишен искусства. Кстати, я надеюсь, что вы окажете мне услугу, позволив быть вашим банкиром, пока ваше дело не будет рассмотрено и утверждено законным порядком.

Это предложение было сделано так деликатно и дружески, что я не мог не принять его с благодарностью, так как оно освобождало меня от временных затруднений. Я поспешно написал несколько строк квартирной хозяйке, извещая ее, что причитающиеся ей деньги будут высланы по почте на следующий день; затем, спрятав отвергнутую рукопись, мое единственное имущество, в боковой карман, потушил лампу и с новым, так неожиданно обретенным другом покинул навсегда мое жалкое жилище и связанную с ним нищету. Я не думал тогда, что придет время, когда я оглянусь на дни, проведенные в этой маленькой невзрачной комнате, как на лучший период моей жизни, когда посмотрю на испытанную мною горькую бедность как на руль, которым святые ангелы направляли меня к высоким и благородным целям, – когда в отчаянии буду молиться с безумными слезами, чтобы снова быть тем, кем был тогда! Я не знаю, хорошо или дурно, что наше будущее закрыто от нас. Стали бы мы уклоняться от зла, если бы знали его результаты? Вряд ли есть ответ на этот вопрос; во всяком случае, в ту минуту я действительно находился в блаженном неведении. Я весело вышел из мрачного дома, где знал лишь разочарования и трудности, повернув теперь к ним спину с таким чувством облегчения, которое не может быть выражено словами, – и последнее, что я слышал, был жалобный вопль мирной мелодии, словно прощальный крик неизвестного и невидимого скрипача.

Перед подъездом нас ожидала карета князя, запряженная парой горячих вороных в серебряной сбруе. Великолепные чистокровные рысаки били землю и грызли удила от нетерпения; при виде хозяина щегольской ливрейный лакей открыл дверцы, почтительно дотронувшись до шляпы; по настоянию моего спутника я вошел первым и, опустившись на мягкие подушки, почувствовал приятное сознание роскоши и могущества в такой силе, что казалось, будто я уже давно оставил позади себя дни невзгод и печали. Ощущения голода и счастия боролись во мне, и я находился в неопределенном и легкомысленном состоянии, как во время долгого поста, когда абсолютно все кажется недействительным или неосязаемым. Я знал, что не смогу ощутить достоверности моего изумительного счастья, пока мои физические нужды не будут удовлетворены, и снова находился, так сказать, в колеблющемся состоянии. Мой мозг кружился вихрем, мои мысли были смутны и бессвязны, и сам пребывал в каком-то причудливом сне, от которого должен был немедленно пробудиться.

Карета бесшумно катилась на резиновых шинах, только слышался стук копыт быстро мчавшихся лошадей.

Я видел в полумраке блестящие темные глаза моего нового друга, смотревшие на меня с особенно напряженным вниманием.

– Не чувствуете ли вы, что свет уже у ваших ног, подобно мячу в ожидании удара? – спросил он полуиронически. – Свет так легко приводится в движение. Умные люди во все века старались сделать его менее абсурдным, с тем лишь результатом, что он продолжает предпочитать мудрости безрассудство. Как мяч или, скажем, как волан, готовый полететь куда угодно и как угодно, лишь бы ракетка была из золота!

– Вы говорите с какой-то горечью, князь, – сказал я. – Но, без сомнения, вы хорошо разбираетесь в людях?

– Хорошо, – повторил он выразительно. – Мое царство очень обширно.

– Значит, вы подлинный правитель? – воскликнул я с некоторым удивлением. – И титул ваш не просто почетный?

– О, по правилам вашей аристократии он всего лишь почетное звание, – быстро ответил он. – Когда я сказал, что мое царство обширно, я разумел, что царствую везде, где люди подчинены власти богатства. С этой точки зрения не ошибусь ли я, называя мое царство обширным? Не есть ли оно почти беспредельно?

– Я замечаю, вы циничны, – сказал я. – Хотя, конечно, вы верите, что не все можно купить за деньги – честь и добродетель, например?

Мой спутник оглядел меня с загадочной улыбкой.

– Я полагаю, что честь и добродетель существуют, – ответил он, – и, существуя, они, конечно, не могут быть куплены. Но мой опыт научил меня, что я всегда и все могу купить. То, что большинство людей называют честью и добродетелью, не есть ли самые изменчивые чувства, какие можно себе вообразить? Назначьте солидную сумму, и они сделаются подкупны и развратятся в одно мгновение ока! Признаюсь, один раз я встретил образец неподкупной честности, но только раз. Я могу встретить опять, но это подлежит большому сомнению. Но возвратимся ко мне – прошу вас, не думайте, что я хвастаюсь перед вами или выдаю себя под фальшивым титулом. Поверьте мне, что я настоящий князь и такого происхождения, каким ни одна из ваших старейших фамилий не может похвастаться; но мое царство разрушено и мои подданные рассеяны между всеми нациями; анархия, нигилизм и политические смуты вообще заставляют меня скорее умалчивать о моих делах. К счастью, денег у меня в изобилии, и только ими я прокладываю себе путь. Когда мы будем лучше знакомы, вы узнаете более о моей личной истории. У меня много других имен и титулов, кроме обозначенного на карточке, но я ношу самое простое из них, так как большинство людей искажают произношение иностранных имен. Мои близкие друзья обычно пропускают титул и зовут меня просто Лючио.

– Это имя, данное вам при крещении?.. – начал было я.

– Вовсе нет, – перебил он меня поспешно и гневно. – Я не христианин.

Он говорил с такой яростью, что я на минуту смутился, не зная, что ответить.

– В самом деле? – пробормотал я смущенно.

Он расхохотался.

– В самом деле! Это все, что вы нашли сказать! В самом деле и опять в самом деле. Вы не христианин, как в действительности и никто другой: люди притворяются христианами, и в этом лицемерии, достойном проклятия, они более богохульны, чем падший дьявол! Но я не притворяюсь, у меня только одна вера!

– И какая же?..

– Глубокая и страшная вера! – сказал он дрожащим голосом. – И хуже всего, что она истинная, истинная, как машина мироздания! Но говорить об этом пристало, когда чувствуешь унылость духа и желание побеседовать о мрачных и страшных предметах, теперь же мы прибыли к месту назначения, и главной заботой в нашей жизни (а это главная забота в жизни большинства людей) должен быть вопрос о нашей пище.