— В смысле?

— Ты здесь теперь охранником работаешь. Круглосуточным. С правом проживания. Твой сквот же сгорел, так? Как папахен, урод, и накаркал. Вот и пользуйся.

— Невероятно… И с чего он так расщедрился?

— Уговаривать надо уметь, — с лисьей улыбочкой ответила Анна. — Потом ему пару картинок подаришь, он до потолка прыгать будет. Такой вот уговор. Я еще вчера хотела тебя обрадовать. Но решила навести порядок и устроить тебе праздник. Я молодец?

Анна вспрыгнула ему на колени. Завозилась котенком. Уткнулась носом в ложбинку под ухом.

— Ты меня любишь? — прошептала она.

— Анна, ты у меня ничего не брала?

— Не-а.

— Неправда.

— Правда!

— Я потерял очень дорогую вещь. Теперь у меня крупные проблемы.

— Вот я ее и припрятала, чтобы не было проблем. Кто же такой раритет в кармане носит? Или менты отберут. Или… В смысле, пропьешь. Ой, а что это у тебя?

Анна потрогала рукоять хлыста, болтающуюся на петле, захлестнутой на правой кисти Корсакова.

— Средство для воспитания малолетних воровок.

— Ой, как страшно! Садо-мазо со мной не катит, учти.

Она перегнулась через подлокотник, нашарила под креслом сумочку.

Щелкнул замок. Анна вновь прильнула к груди Корсакова.

В его ладонь легла колода карт. Показалось, что держали их в холодильнике, настолько ледяным был плотный картон.

— Странные они у тебя. Карты.

— Знаю.

— Это Таро Бафомета. Мне бабушка о таком рассказывала. Откуда они у тебя?

— Нашел. Теперь надо вернуть хозяину.

Корсаков раздвинул карты веером, поднес к свету. Сложил и сунул в карман.

— Ты, надеюсь, не пробовала ими поиграть?

— Что я — дура ненормальная.? Бабушка, слава богу предупредила, один расклад — и вся жизнь сделана.

— Кто она у тебя, бабушка?

— Ведьма.

— Правда?

Она кивнула, рассыпав по его лицу локоны, пахнущие пачулями и горьким миндалем.

— Да. Я тоже ведьма, только маленькая еще.

— Ведьмочка.

Корсаков положил пальцы на ее затылок и едва не захлебнулся от нежности. Долго ждал, пока не успокоится сердце. Свет поплыл в глазах, полных жгучей влаги.

— Побудь со мной, Анна. Неделю. Или год. Сколько выдержишь. Но не оставляй меня сейчас.

— Глупый. Я хочу быть рядом всю жизнь.

— Так не бывает.

— А у нас получится!

— Возможно…

Он прижал к себе Анну, так, что в своей груди услышал мерные удары ее сердца.

«Вот и все, вот и все, вот и все», — в унисон выбивали сердца.

На крыльце загрохотали, зашаркали и заскребли шаги. В нижний зал вломилась целая толпа. Шалая и возбужденная.

— Вот и все, — прошептал Корсаков.

Анна вздрогнула. Попыталась оторваться от него. Корсаков удержал.

— Не бойся.

Стальная змея хлыста, дрогнула хвостом и замерла, готовая в взвиться в смертоносном прыжке.

А из темноты уже наплывал рой колеблющихся огоньков. Трепещущие блики выхватывали уродливые, глумливо скалящиеся рожи, бусинки тупых глаз. Хваткие, закоргузлые пальцы.

«Довольно романтический конец у моей непутевой жизни», — отрешенно подумал Корсаков.

Приготовился встать и шагнуть на встречу смерти.

— А чой это вы тут делаете? — проблеял козлиный голосок.

— Вас ждем! — отозвалась Анна.

— Тады наливай!

В круг света вломился кривоногий мужичок, распахнувший в широкой улыбке щербатый рот. Он, радостно заблеяв, распахнул меха гармошки, и на весь Арбат грянуло:

Вломилась толпа арбатских и дружно подхватила:

Ритм отбивали, топая по полу и звеня бутылками.

— С новосельем, братишка! С новосельем! — заорали на разные голоса.

Анна соскользнула с Корсакова, впавшего в легкий транс от неожиданности. С ходу вошла в роль хозяйки, стала командовать, куда класть двери, предназначенные служить столом, куда ставить бутылки и кому кромсать закуски.

А Корсаков, словно издалека, смотрел на лица, клейменные вольной, никчемной жизнью. Всклоченные волосы. Радостной жадностью горящие глаза. Мятущиеся тени, как души в аду. Изломанные и трепещущие.

И чувствовал себя средневековым бароном, призвавшим на праздник весь городской сброд. И никому, даже хозяину замка, не дано знать, чем кончится сборище: глухим запоем, черной мессой или мятежом.

Сквозь радостную суету к Корсакову пробился Борода. Пахнул в лицо свежим водочным амбре.

— Лис, я уже домой рулил, а тут новость — ты новоселье справляешь. Хоть слово бы сказал!

— Я и сам не знал.

Борода плюхнулся на пол, тяжелую, крупной лепки голову прислонил к подлокотнику.

— Респект, Лис, респект. Такую королеву оторвал. Повезло. Мужики говорят, сама все замутила. Собрала народ, кто в вашем сквоте тусовался. Нарезала фронт работ. Они тут все отскребли. Проставилась, как полагается. Бабок на закусон выдала. А потом объяву кинула — Корсаков на гудеж всех зовет. Кто же от халявы откажется?

Он вдруг вскочил. Захлопал в ладоши, привлекая к себе внимание.

— Наро-од! Ша! Говорить хочу!

— Тише ты, — осадил его Корсаков.

— Не боись, хозяин! — проблеял гармонист. — Менты баблом заряжены по фуражки. Ни одна шавка не тявкнет. Все знают — праздник здеся!

Он выдал на гармошке моцартовский пассаж.

— Тихо! — крикнул Борода.

Повернулся к Игорю.

— На правах старшины цеха портретистов и рожемазов объявляю. — Он выдержал театральную паузу. — Сюр-приз!!

Гармонист грянул что-то из «Лед Зепеллин». Сводный хор пасынков Арбата подхватил на все голоса. Под безумный хорал плотная масса тел расступилась, образовав проход на лестницу.

Из темноты выплыла картина. На ней падал и не мог упасть снег, белый, как перья из ангельских крыльев.

Корсаков онемел от неожиданности.

Из-за рамы выплыло смущенное лицо Трофимыча.

— Ты?! — только и смог выдавить из себя Корсаков.

— Ага!

Трофимыч, несмотря на призрачный свет и мельтешение теней, смотрелся вполне живым.

— Игорек, прости. Не сдержался. Тиканул я отседа. Со страху. До дома побег. Думал, вещички собрать. Новая жизня же начинается!

Кто-то принял из его рук картину, и Трофимыч рванул к Корсакову. Оперся о подлокотники, жарко зашептал в самое ухо:

— И твое хозяйство решил вынести. Слетал в подвал. А там два сучонка уже шуруют. Сейф откопали и колоть его собрались. На меня волками зыркнули. Я и…

— Завалил?! — Корсаков вспомнил, что оставлял Трофимычу пистолет.

— Так с волками же, Игорек, иначе нельзя.

— Ну, блин, дед ты дал!

— Ну и дернул я из нычки твоей, что в руки поместилось. Штук пять коробок этих вытащил. Остальное не успел. Сунулся второй раз, а там и шандарахнуло. Извини, Игорек!

В голове у Корсакова зазвенело, как после хорошего удара.

— И как ты умудрился..? — с трудом выдавил он.

Трофимыч расплылся в улыбке. Отшатнулся.

— Гуляем, бля!! — заорал он и затопал ногами. — Давай, кучерявый, наяривай!

— Счас будет злая и матерая соляга! — объявил гармонист.

И, рванув меха, выдал нечто невообразимое.

— Холи пипл, вуду пипл!! — во всю глотку затянул гармонист.

И грянул безбашенный «Ленинград».

Все озарились улыбками, дружно бросились в пляс, заухали, захэкали и загрохотали. Каждый плясал свой танец. Истово и безудержно, неукротимо.