Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Иногда мне кажется, что Перси нас понимает. Может, и правда понимает по-своему, потому что он вертит головой то туда, то сюда, будто слушает сначала Эфраима, потом меня. Перси не нравится колпачок, но это единственный способ возить его на дальние расстояния. И только на Стерлинге. Брут ни за что бы не подпустил так близко к себе эти смертоносные когти. Седло все глубоко изрезано там, где Перси впивается когтями в кожу. Но лучше седло, чем Стерлинг. Пока что сапсан ни разу не причинил вреда ни лошади, ни всаднику, и все они научились смиряться с таким порядком вещей.

– Где ты остановишься? – спрашиваю я.

– В Форт-Галифаксе. Но только на ночь. В такую погоду я не могу разбить лагерь. Половина времени у меня уйдет на поездки туда и обратно, иначе я бы за неделю справился.

К задней луке пристегнуты кожаная сумка, мешок и корзина. Там инструменты Эфраима для съемок местности и его зимние вещи. С учетом погоды и расстояния, которое ему придется проехать, сумки набиты плотнее обычного. Следующие две недели будут долгими для всех нас.

Я смотрю на гряду облаков, надвигающихся с востока.

– Скоро пойдет снег, – говорю я.

– Да, – отвечает Эфраим, – у меня пальцы ноют.

– Плохое время для поездки.

– Я так уже ездил. Это всего лишь снег.

– И ледяной ветер.

– Всего на день-два. А потом будет просто зима, как обычно. Я не беспокоюсь, и тебе не стоит.

– Ненавижу Норта за то, что он вынудил тебя это сделать.

– Я его ненавижу за столькое, что это просто мелочь, – говорит он, пытаясь поднять мне настроение.

Мы не обсуждаем вполне обоснованные причины моего страха, но у меня в голове все-таки крутится целый список бед, которые могут с ним случиться при подобной погоде.

– Две недели, вот и все. А потом я вернусь, и мы добьемся того, чтобы Норт получил по заслугам.

Я падаю в объятия мужа, пропитываясь его теплом и запахом. Наша долгая история любви уже движется к естественному концу, и я не так давно осознала, что рано или поздно один из нас похоронит другого. Но я напоминаю себе, что это и будет счастливым исходом для истории вроде нашей. Исполнение данного когда-то обета. «Покуда смерть не разлучит нас». Это единственный приемлемый конец долгого и счастливого брака, и я твердо намерена не бояться этого дня, когда бы он ни наступил.

– Две недели, – говорю я ему. – Не больше.

Он целует меня в лоб. В кончик носа. В губы – медленно и нежно, через поцелуй повторяя свое обещание вернуться.

– До свидания, любимая.

Животные чувствуют, что пора в дорогу. Стерлинг топает правой передней ногой, Перси на своем насесте приподнимается, в предвкушении потряхивая перьями.

Им это нравится, думаю я.

Потом Эфраим отодвигается и вскакивает в седло. Он последний раз улыбается мне. Я стою в снегу и наблюдаю, как он едет через мост. И продолжаю наблюдать, пока он не заезжает за поворот и не скрывается из вида.

– Перестань себя жалеть, – бормочу я, потом делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к дому.

Но не двигаюсь. Не дышу. Потому что в двадцати футах от меня серебристая лиса. Она просто красавица, вся угольно-черная, кроме ушей, лап, груди и хвоста – они белые. Она сидит на вершине снежного холма, словно чернильное пятно на слоновой кости. Но прежде всего я зачарована взглядом ее ярких янтарных глаз. Они изучают меня, словно пронзая насквозь.

– Опять ты, – говорю я, а потом называю ее по имени, словно дымку выдуваю его в замерзший воздух: – Буря.

Дать чему-то имя – это акт владения. Обязательство владеть, заботиться, соблюдать верность. Одним этим словом я объявляю, что этот зверь мой, что я ответственна за его защиту.

Звук моего голоса лису не пугает. Она делает шаг вперед, потом два. Замерев неподвижно, как мраморная статуя, я наблюдаю за ее приближением. Каждый шаг гибкого зверька элегантен и выверен. Когда она подходит на восемь футов, я опускаюсь на колени и в знак приветствия медленно протягиваю ей ладонью вверх руку без перчатки. Только тут лиса пугается и убегает в лес.

Бакалейная лавка Сьюалла

Пятница, 11 декабря

В комнату роженицы врывается мужчина. Он распахивает дверь, потом одним плавным движением скидывает пальто. Я вижу это только краем глаза, потому что моя пациентка, юная Грейс Сьюалл, воет и мечется в постели. Это ее первые роды, и она сопротивляется каждой схватке, а в перерывах между ними рыдает. Мы так всю ночь с ней сидим, и обе ужасно устали.

– Вон! Все вон! – командует он, и поскольку я узнаю его голос, то не обращаю на него внимания.

Я не слушалась ничьих команд в комнате роженицы с тех самых пор, как училась у суровой старой карги-повитухи в Оксфорде. Ее звали Элспет Хорн, и все, что я знаю о родах, я узнала от нее. С тех пор прошло тридцать лет, и понадобится что-то серьезнее одного самонадеянного мужчины, чтобы заставить меня уйти от пациентки.

– Вы меня слышали? – спрашивает он.

– Слышала, – говорю я, не оборачиваясь.

Впервые за три часа Грейс замолчала. Она просто ошарашена, и продлится это недолго, но пока что рот у нее закрыт. Ну и чудеса.

– Тогда почему вы еще здесь? – требовательно интересуется он.

– Я пациентов не бросаю. И вам не подчиняюсь.

– Эта женщина больше не ваша пациентка, а моя. Меня вызвали вместо вас.

Я поднимаюсь на ноги, осматривая помпезного доктора Пейджа с ног до головы, все его шесть футов роста.

– Вы хоть знаете, как зовут эту вашу пациентку? – спрашиваю я.

– Мистрис Дэвид Сьюалл.

– Ее христианское имя, доктор. То, которое принадлежит ей одной. Вы его знаете?

Он фыркает.

– Это не имеет значения.

– С Джошуа Бёрджесом у вас тоже ничего не имело значения. – Я киваю на Грейс: – Может, вы и не думаете, что имя в подобной ситуации что-то значит, но уверяю вас, оно жизненно важно.

К Сьюаллам я пришла прошлым вечером, перед самыми сумерками, перейдя замерзшую реку пешком. Провожал меня мальчик из лавки Дэвида Сьюалла, и я думала, он отведет меня в дом Сьюаллов на той стороне дороги, а он вместо этого направил меня прямо в лавку, где Дэвид шагал взад-вперед за прилавком, сильно напоминая в этот момент своего старшего кузена Генри, городского клерка.

– Где Грейс? – спросила я, оглядывая тускло освещенную лавку, мотки веревки, бочки масла, полки с гвоздями, болтами и коробками с мылом.

Он указал на потолок.

– Это называется «апартамент», – объяснил он с утрированным французским акцентом, ведя меня вверх по лестнице, которая начиналась в глубине лавки. – В Англии это называется «квартира», но я предпочитаю европейский термин. В Бостоне такие везде. Очень удобный способ жить и работать.

Потом он открыл дверь и провел меня в свое обиталище на втором этаже, над лавкой. Здесь было две маленькие спальни и большая комната – разом кухня, столовая и гостиная. Молодая жена Сьюалла покачивалась в кресле-качалке, морщась и хмуря лоб. Ее кислолицая мать сидела рядом и держала ее за руку.

– Больно, – сказала мне Грейс. – Я не думала, что будет больно.

– А что ты думала? – спросила я, опустившись возле нее на колени.

– Да кажется, вообще ничего особенного. Мне про это никогда ничего не объясняли.

Я посмотрела на ее мать, очень приличную и чопорную мистрис Хендрикс.

– Незачем тревожить дочь прежде времени.

– Я обычно считаю, что рассказывать про роды – это значит готовить женщину, а не тревожить, – отозвалась я.

– Я ее готовила быть леди, – фыркнула мистрис Хендрикс. – Хотя этого и не скажешь, если судить по той отсталой деревне, которую выбрал ее муж.

На самом деле роды у Грейс только начинались. Если бы мать ей все как следует объяснила про то, как проходит этот процесс, никто бы не стал меня звать до самого рассвета. Но я все равно сидела с ней всю ночь, замеряя интервалы между схватками. Они длились по двадцать секунд и наступали с интервалами от тридцати до сорока пяти минут. До родов далеко. И все это время я слушала, как мистрис Хендрикс жалуется на долгую и трудную дорогу из Бостона, на то, какие плохие дороги в сельской местности, и объясняет, что она обо всем этом думает.

21
{"b":"925056","o":1}