Девушка была неопытная и напуганная; когда я ее осмотрела, то увидела, что раскрытие едва началось. Тем не менее, чем дальше тянулась ночь, тем больше Грейс и ее мать пугались процесса. Им не хватало терпения, и они начали сомневаться в моих способностях.

Очевидно, когда я выходила в туалет, мистрис Хендрикс убедила Дэвида послать мальчика за доктором Пейджем. И вот он тут, и намерен прогнать меня из комнаты.

– Дайте мне на нее посмотреть, – требует Пейдж, пытаясь отпихнуть меня от кровати.

– Не вздумайте меня хватать, – я шлепаю его по руке. – Если хотите ее осмотреть, пройдите на другую сторону кровати. Но я никуда не уйду.

– Ну что ж, придется заняться вашим просвещением. – Он поворачивается к Грейс. – К сожалению, многие селянки путают ложные схватки с настоящими.

– Прошу прощения… – перебиваю я его.

– Потому что очевидно…

– Боли у нее уже регулярные и вполне многообещающие.

– Значит, это ложные схватки, – говорит он.

– О господи, Грейс, не слушай его. Я с тобой всю ночь сидела. Схватки у тебя только начались, но они вполне реальны.

Грейс девушка зажатая, чопорная и с хорошими манерами. Если б не беременность, она была бы стройной и без заметных форм. Прекрасная осанка. Тоненькая талия. Нос такой прямой, что сгодится в качестве линейки. Волосы гладкие, как стекло. Грейс Сьюалл учили хорошо выглядеть в платье и делать, что ей скажут. Проблема в том, что она всегда слушалась людей из хороших семей с официальным образованием. Так что неудивительно, что вид доктора Пейджа в прекрасном сюртуке ее успокаивает. А от меня за всю долгую ночь она слышала только увещевания, что нужно терпеть, что ребенок появится, когда будет готов, и что тут ничего не поделаешь, кроме как ждать, ходить, а если получится – то спать.

Мистрис Хендрикс встает со своего стула и подходит к нему.

– Что скажете, доктор?

– Я думаю, – говорит он, ставя свой саквояж на постель возле Грейс и расстегивая его, – что ваша дочь страдает так, как обычно страдают женщины из хороших семей.

Она вся внимание, глаза широко распахнуты, рот раскрыт, ей не терпится услышать, что он скажет дальше.

– Это абсурдно, – говорю я ему. – Если бы вы что-то знали о женщинах, а тем более о родах, вы бы знали, что женское тело всегда работает одинаково, вне зависимости от происхождения.

– И у скольких женщин из хороших семей вы принимали роды, мистрис Баллард? У скольких леди? Или дочерей губернаторов? У постели каких богатых женщин вы сидели?

Я открываю рот, чтобы сообщить ему, у скольких сотен женщин всех слоев общества я принимала роды, но доктор Пейдж не дает мне сказать ни слова и мчит дальше:

– Я так и думал. А теперь отойдите и дайте мне помочь этой женщине и избавить ее от ложных болей.

– Спасибо, доктор, – говорит мистрис Хендрикс с трепетом и придыханием. – Что вы можете для нее сделать?

– Дам ей лауданум. Она заснет, и ее боли прекратятся.

– Грейс, – теперь я обращаюсь прямо к пациентке, – медицинские учебники действительно рекомендуют лауданум для ложных схваток. Но твои схватки вполне реальны, хотя только начинаются, и это лекарство причинит тебе большой вред.

У доктора Пейджа напрягается подбородок.

– Я уверен в своем диагнозе.

– А на основании чего вы поставили этот диагноз? – интересуюсь я. – Вы ее ни разу не осматривали, ни изнутри, ни снаружи.

– На основании наблюдений. И медицинских навыков. Не забывайте, у кого в этой комнате, – заканчивает фразу он уже обращаясь к Грейс, – есть диплом врача.

Напуганная и запутавшаяся Грейс поворачивается к матери.

– Что мне делать?

– Послушай доктора, дорогая. Он в университете учился.

Решение принято, и я с ужасом смотрю на то, как доктор Пейдж достает бутылочку с красновато-коричневой жидкостью.

– Пятьдесят капель будет в самый раз.

– Так она лишится сознания!

– А как еще ей заснуть? Вы ей всю ночь не давали спать своей болтовней и ненужными осмотрами.

Доктор Пейдж вынимает из маленького вельветового мешочка пипетку и принимается отмерять капли в крошечную рюмку.

– Ну вот, – говорит он через несколько мгновений, протягивая Грейс рюмку, – выпейте.

– Пожалуйста, не принимай это лекарство! – я почти кричу.

Но Грейс Сьюалл наклоняет стакан и выливает его содержимое в рот. Ее передергивает от горького вкуса. Потом она изящно сглатывает, вытирает рот тыльной стороной ладони. Через несколько мгновений ее веки тяжелеют, а дыхание становится медленным.

Доктор Пейдж убирает все обратно в саквояж и застегивает его.

– Пусть ее муж меня вызовет, когда начнутся настоящие боли. Хотя я думаю, до этого еще несколько дней.

Я смотрю, как он уходит, но молчу – не хочу задерживать его отбытие. Чем скорее этот дурак уйдет, тем скорее я смогу позаботиться о Грейс.

Мистрис Хендрикс зло смотрит на меня.

– А вы разве не уходите?

– Конечно, нет. У вашей дочери, – я показываю на Грейс, которая спит лежа на спине, – скоро начнутся роды. Но из-за этого идиота она без сознания. Если он не убил и ее и ребенка – это будет настоящее чудо.

– Вы что, правда думаете…

– Да, черт возьми, правда! – кричу я, получая удовлетворение от взгляда ужаса на лице мистрис Хендрикс и от того, как она шарахается от меня. – Почему, по-вашему, я с ним спорила? Я останусь здесь, пока не удостоверюсь, что с вашей дочерью и внуком все в порядке. Но если что-то случится, виноват в этом будет доктор Пейдж. Помните об этом в следующий раз, когда запаникуете и вызовете мужчину делать женскую работу.

Грейс спит девять часов. Все это время я сижу с ней и нервничаю, держу ее за запястье, отсчитывая сердцебиения. Они слишком медленные, схватки слишком слабые. Недостаточно для того, чтобы вытолкнуть ребенка. Но они не прекращаются, и это само по себе уже чудо.

Наконец Грейс начинает потеть. От каждой схватки живот у нее становится твердым, и она издает низкий стон. Такие звуки издают солдаты на поле битвы, когда они на краю смерти. Или раненые звери в лесу. С таким звуком женщины подходят к мучительному моменту, когда схватки сменяются родами. Сначала она тяжело дышит, потом издает свистящий звук, а потом стон откуда-то из глубины груди. Если б она не спала, я смогла бы ее подготовить к тому, что будет дальше.

Когда Грейс начинает давиться, у меня всего несколько секунд на то, чтобы усадить ее прямо и наклонить, а потом из нее вырывается на постель вонючая коричневая струя рвоты. Она пачкает Грейс, ее одежду, ее постель. Но зато она наконец просыпается и немедленно осознает, что ее тело целиком погрузилось в процесс родов.

У меня за спиной слышится голос:

– Мистрис Баллард, я…

Когда я оборачиваюсь к мистрис Хендрикс, я вижу, что у нее в горле застряло извинение.

Она отводит взгляд.

– А Грейс сможет разродиться?

Глупая гордячка, думаю я.

– Да. Но из-за вас она не набралась опыта для следующих родов. Из этих она запомнит только самые тяжелые моменты, – говорю я, а потом отсылаю ее за теплой водой и чистыми простынями.

– Что случилось? – спрашивает Грейс, когда остатки лауданума выходят из ее организма.

– Думаю, ты уже выяснила, что за доктор на самом деле Бенджамин Пейдж. А теперь, – я снимаю с нее испачканную рубашку и смотрю ей прямо в глаза, – ты позволишь мне помочь тебе в том, в чем я разбираюсь лучше всего?

Она кивает. Сглатывает. Начинает плакать.

– Да.

– Хорошо. Твоя мать несет нам тазик для умывания. А потом будем знакомиться с твоим малышом.

Когда двумя часами позже доктор Пейдж бегом поднимается по лестнице, я встречаю его у двери спальни Грейс. Она сидит в постели и, полная изумления и гордости, держит на руках новорожденного сына.

Когда Пейдж пытается протолкнуться мимо меня, я кладу руку ему на грудь.

– Вы здесь не нужны.

– Это моя…

– Нет. Это моя пациентка.