– Пойдем со мной, Сесилия, – сказала она спокойно, со странной полуулыбкой, и я пошла за ней, все еще буйствуя, через весь дом, в ее ванную комнату, где она закрыла дверь и указала мне на стульчак, обитый желтым шелком. – Это единственное, чем может быть жена любого из Мастерсов.

– Но Хьюберт…

– Его мать была из Мастерсов. Он такой же, – прошептала она, а я вдруг со страхом заметила, что она очень красива и моложе, много моложе (может, всего около сорока), чем она показалась мне сначала в обрамлении этого роскошного дома с обходительными лакеями.

И я подумала: что же будет со мной?

– Куколки, – сказала Люсинда, открывая аптечку, в которой было такое множество пузырьков с лекарствами, что мог бы позавидовать любой фармацевт. Она достала коричневую склянку и протянула мне. – Попробуйте. Они совершенно безвредны, просто конфетки. Подсластите себе жизнь.

– Мне не нужны таблетки, – сказала я, что не совсем соответствовало действительности, ведь уже тогда я подсела на кокаин и у меня в сумочке лежал пузырек, о котором никто не знал и не должен был знать. И я добавила: – С моим браком все будет в порядке. Все будет замечательно.

– Ох, Сесилия, неужели вы не понимаете? Этого никогда не будет.

Но я воздерживалась от таблеток до конца нашего путешествия, когда мы поехали на эту так называемую рыбалку в Монтане. Я была вся грязная, и волосы у меня растрепались, и спала я в какой-то хибаре, под грубым армейским одеялом, и вставала в пять утра, и нигде не было приличного места, чтобы облегчиться, не говоря уже о душе, и нам с Хьюбертом нечего было сказать друг другу. Вот тогда я и открыла пузырек с таблетками и вытряхнула одну на ладонь. Она была маленькая, белая, овальная. Я проглотила ее, потом еще одну.

Мне сразу же стало лучше. И мне еще долго было хорошо, даже когда мы проехали двадцать миль под дождем до третьесортного бара, который Хьюберт нашел в дорожном справочнике. Он танцевал с официанткой с жирными волосами и обвислой грудью (ей было всего двадцать пять), а я прикончила полдюжины «Маргарит». Но даже тогда меня переполняло нерушимое благодушие.

Хьюберт был убежден, что принял верное решение, попросив меня выйти за него замуж.

А разве не для этого все и делается?

– Белую или желтую? – спрашивает Дайана.

Я очнулась:

– Что?

И мы хохочем, потому что обе уже навеселе.

– Санакс, таблетки, – поясняет она.

– Голубую, – говорю я, – желтые – для «голубых».

– Я и не знала, что бывают голубые, – говорит она, закрывает лицо руками и смеется. – Эй, знаешь, я ведь ела собачий корм. И Нормана заставляла есть собачий корм. Если подумать, я много чего заставляла его делать.

– Только не плачь снова, – прошу я.

– О Боже милосердный, Норман, Норман, – причитает она, – ну почему ты должен был уйти, умереть, оставив мне сто двадцать три миллиона долларов?

– Действительно, почему? – спрашиваю я.

Нам нужно в туалет, мы карабкаемся по лестнице, и, конечно, Джульетта – «малютка из Вермонта» – тащится за нами. Бросив взгляд в зеркало, Дайана кидается обратно, крича:

– Мне нужно накраситься!

И тут в дверь проникает Джульетта. Она шепчет: «Привет», и никто не успевает и глазом моргнуть, как Дайана хватает сумочку Джульетты (от Прады) и переворачивает вверх дном. Оттуда сыплется куча косметики фирмы «Мок», «маленький» «Тампакс», щетка с уймой застрявших волос и презерватив.

– Джульетта, – говорю я, – ты совсем не пользуешься косметикой «Элли».

– А я пользуюсь, – заявляет Дайана, небрежно размазывая на губах помаду, – и посмотри-ка на меня – я превратилась из закоренелой наркоманки в знатную даму. И знаешь что? Ты тоже сможешь.

– Сесилия, – смиренно спрашивает Джульетта, – вы ведь придете на мою свадьбу?

– Я бы не хотела это пропустить, – говорю я, – хотя мы едва знакомы.

– Но разве не это самое замечательное в Нью-Йорке? Это не имеет значения, – лопочет Джульетта, – я хочу сказать, все…

– Я собираюсь покорить этот город. Точно так, как покорила Лос-Анджелес, – говорит Дайана.

– Вы ведь тоже придете? – обращается Джульетта к Дайане.

– Спроси у моего агента, – отвечает та.

– У меня тоже есть агент, – хвастается Джульетта, – Д.У.

– Так пусть твой агент позвонит моему агенту. Они и разрулят ситуацию.

С этими словами мы покидаем туалет и Джульетту, вытирающую салфеткой помаду с мобильника.

Телефон звонит, когда я прохожу через дверь верхнего этажа, и я абсолютно уверена, что это Дайана.

– Привет, мой сладкий, – говорит она, – так я обычно называла Нормана – «мой сладкий».

– А, привет, – отвечаю я, – привет, Норман.

– Тебе одиноко, Сесилия? Я спрашиваю, потому что мне – да. Мне очень одиноко.

– Наверное, да, мне одиноко, – признаюсь я.

– Но мы больше не будем одиноки. Мы будем лучшими подругами.

– Это точно, – говорю я. Действие шампанского понемногу проходит.

– Эй, а ты не хочешь прошвырнуться? Может, сходим завтра по магазинам? У меня все еще есть лимузин и водитель. О черт, у меня всегда будет лимузин и водитель. Я иногда забываю, понимаешь?

У моего мужа есть любовница. Это Констанция.

– Эй, Дайана, – говорю я, глядя через окно на автобус со Среднего Запада, который доставил на Принс-стрит гогочущих туристов, – это правда, что говорят? То, что ты убила своего мужа?

Пауза, потом Дайана издает короткий смешок:

– Ну, пусть уж это останется моей тайной. Если я этого не делала, то должна была сделать, ведь правда?

– Правда?

– Ну… я знаю, как это можно сделать. Если тебе это нужно. И пойми кое-что: это намного дешевле, чем развод. – Она смеется и вешает трубку.

Я уеду.

Я сижу в кабинете доктора П., смотрю, как ветер, долетающий с Пятой авеню, колышет несвежие шифоновые занавески, и думаю о яхтах и кинозвездах в атласных платьях, и коробках для шляп от Луи Вюиттона – одну такую я купила на случай поездки, хотя самой-то шляпы у меня нет, – и тут доктор П. вдруг прерывает поток моих мыслей одним-единственным словом:

– Ну-с?

– Через эти окна легко заглянуть внутрь, – замечаю я.

Он откладывает в сторону стопку желтых карточек и смотрит в окно.

– А это так важно? Вы приходите сюда вот уже около полутора лет, Сесилия, но никогда прежде этого не говорили.

Вот так же я не говорила, что Хьюберт путается с Констанцией. До прошлой недели. Сразу после того, как я сказала Хьюберту, что еду на Каннский кинофестиваль с Дайаной.

– Может, у меня начинается мания преследования? – как бы шутя бросаю я.

– У вас уже есть мания преследования. – Доктор П. смотрит на свои карточки. – Все мы знаем, что поэтому вы и здесь.

– Мы? Кто это «мы»? Это что, заговор, да?

– Я, ваш муж, пресса или, я бы сказал, средства массовой информации, а еще, может быть, этот Д.У. – персонаж, о котором вы так часто рассказываете… Мне продолжать? – Доктор П. несколько утомлен, поэтому я отвечаю «нет» и внезапно добавляю:

– А вдруг моя мания преследования – что-то вроде средства самозащиты? Вы никогда не думали об этом, доктор?

– Да неужели, – спрашивает он, – средство самозащиты?

Вот дерьмо. Я сама не знаю.

Доктор П. пристально смотрит на меня – так же, как Хьюберт, когда я говорю ему, что ухожу. Но сказать ему нечего, как нечего было сказать о тех четырех дорожных вещицах от Луи Вюиттона, которые я приобрела во время того загула с Дайаной. Еще Хьюберт постарался не заметить нескольких пар туфель, сумочек, платьев. «Мне надо уехать, – заявила тогда я, – я должна подумать».

– Мне надо уехать, – говорю я доктору П.

– А что вам это даст?

– Ничего, просто это избавит меня от мужа. Я упоминала о том, что, как мне кажется, у него есть любовница?

– Вы упоминали об этом. – Доктор П. листает свои записи. – Несколько месяцев назад. В связи с той книгой, подробной биографией.