А что касается индивидуальности… Вы должны уметь вести себя с мужчинами. Вы должны уметь манипулировать ими, хотя это и не совсем подходящее слово, потому что у него есть негативный оттенок. Что вам действительно нужно, так это быть всегда разной. Непредсказуемой. Порой вы такая милая, нежная и ласковая, а иногда – упрямая стерва. Они приходят к вам снова и снова, потому что никогда не знают, что найдут. Вам нужно уметь казаться отчужденной и заставлять мужчин ревновать. Но у вас ничего не выйдет, если вы не скроены так, как надо, ведь иначе мужчина просто скажет, что вы стерва, кому это надо, и бросит вас.

Конечно, женщины, которые не скроены так, как надо, тоже иногда удачно выходят замуж – но не за таких мужчин, как Хьюберт.

Нет, правда, до того самого момента, как я стала женой Хьюберта, он не был до конца уверен, что это произойдет. Вы, наверное, видели его лицо на свадебных фотографиях. Он был такой счастливый, когда мы вышли из церкви.

И еще кое-что. Никогда не думайте, что ваш муж или любой из тех, с кем он вас знакомит, лучше, чем вы. Если ваш муж – принц, это еще не значит, что он лучше вас. Встретив парня, который только что получил Нобелевскую премию, вы должны понимать, что вы ничем не хуже его и такая же состоявшаяся личность. Я всегда думала, что нет человека, которому я в чем-то уступаю, – и не важно, чего он добился, и сколько на его счету хитов, и как много, по его словам, он работает. Однажды Таннер сказал мне, что я не умею соизмерять значимость вещей, потому что я ни разу не выразила восторга по поводу его актерской карьеры, – и я тут же порвала с ним. В жизни так не должно быть, верно?

Сейчас мне лучше. Наверное, я смогу заснуть.

Я в замешательстве.

И причина-то пустяковая.

В прошлом году, вскоре после того, как мы с Хьюбертом поженились, я попросила у него денег на одежду.

– Не понимаю, – сказал он.

– Хьюберт, – сказала я, – мне нечего надеть.

– А что же это у тебя в шкафу?

– Мне нужна новая одежда, – настаивала я, и на глазах у меня закипали слезы. Муж впервые отказывал мне в чем-то. «Наверное, он меня больше не любит», – подумала я.

– Никогда не видел, чтобы мой отец давал моей матери деньги на одежду.

– У нее было содержание, – сказала я, не зная, правда ли это, но отдавая себе отчет, что это весьма смелое заявление, ведь Хьюберт может подумать, будто я осуждаю его мать. Так он и сделал.

– Что ты сказала о моей матери?

– Ничего, – ответила я.

– Тогда зачем же ты ее приплела?

– Это не я. Это ты.

– Нет, это ты ее приплела. Ты сказала: «У нее было содержание». Ты ведь так сказала?

– Да-а-а, – заныла я, – но… а, черт с тобой, – закончила я без особой злости и, плача, побежала в ванную комнату.

Он не пошел за мной сразу же, как делал обычно, а когда все-таки пришел, сделал вид, что ему понадобился галстук.

– Хьюберт, – повторила я терпеливо, – мне нечего надеть.

– Я не хочу, чтобы свора газетчиков бегала за моей женой по пятам и кропала статейки о том, сколько она тратит на платья. А ты этого хочешь? Хочешь быть всеобщим посмешищем?

– Не-е-ет, – всхлипнула я, не желая заводить разговор о том, что я уже почти стала посмешищем. Сидя на кровати, я раскачивалась взад и вперед и плакала так, словно сердце мое разрывалось (как оно тогда и было), и думала: «Ну что мне теперь делать? Что же мне теперь делать?»

И вот теперь – ха-ха! – я сижу здесь, а вокруг горы незнакомой и совершенно новой одежды. Иными словами, все, за что я сражалась в прошлом году, в конце концов обернулось по-моему. Я снова и снова надевала черно-белое, как и до замужества, пока какой-то обозреватель моды не написал: «Ну кто же подарит этой принцессе новое платьице?» И мне даже не пришлось показывать заметку Хьюберту, поскольку она появилась в разделе моды «Нью-Йорк таймс», а именно эту страницу по воскресеньям он прочитывает прежде всего. Хотите – верьте, хотите – нет. (Я сама не верила, когда познакомилась с ним, – и этому, и тому, что он тайком просматривает колонки сплетен, выискивая упоминания о себе. Не важно, что написано, он это никогда не обсуждает; его лицо всегда остается бесстрастным, словно он читает о ком-то другом, кого не знает.)

И потом, было во всем этом что-то оскорбительное. Как будто Хьюберт не хотел тратить на меня деньги в первый год нашей совместной жизни, не будучи уверен, что продолжит вкладывать их в меня.

(Мне бы так хотелось поговорить об этом. Я и правда верила после свадьбы, что мы будем обо всем говорить честно, но все вышло иначе: мы напоминали дикарей с разных островов, и для общения у нас только обрывки бечевки и консервные банки.)

И теперь я должна изображать, что все это мне лишь слегка неприятно, раз уж в это дело ввязался Д.У. Все, в том числе и короткая стрижка. У меня короткие белокурые волосы, и, когда смотрюсь в зеркало, я не узнаю себя. Это часть их плана, как уничтожить меня прежнюю и воссоздать заново.

Мой муж целиком и полностью «за».

– Я – «за», – так он и сказал. (Тьфу! Ненавижу это выражение. Оно отдает деловой Америкой, к которой Хьюберт не имеет никакого отношения, хотя и притворяется, будто это не так.) – Я – «за». Тебе это пойдет на пользу.

– Ты, пожалуй, еще захочешь, чтобы я делала физические упражнения.

– Физические упражнения тебе полезны, – ответил он, и я объяснила ему, как трудно делать упражнения, когда ты так накачана транквилизаторами, что едва можешь поднести руку к губам.

Когда я это произнесла, он ответил (вроде бы с подозрением):

– Тебе вовсе не нужно подносить руку к губам, если в ней нет еды.

На что я резко сказала:

– Ну конечно, ты-то у нас подносишь руку к губам, чтобы нанести губную помаду!

И он на минуту заткнулся.

Этот разговор у нас был вчера утром, пока я еще лежала в постели, и тут настойчиво зазвенел звонок входной двери. Я спрятала голову в подушки, но все оказалось бесполезно.

Хьюберт спускается, потом возвращается и заявляет:

– Ну-ка поднимайся. Д.У. здесь.

Потом, вместо того чтобы остаться и подбодрить меня, он опять спускается и варит еще кофе, ведь он из тех прямодушных личностей (он этим и в самом деле гордится), которые – я никак не могу отделаться от этой мысли – всегда играют.

Я слышу какую-то возню на лестнице и голоса. Хьюберт зовет меня:

– Ну же, соня, спускайся!

А потом голос Д.У.:

– Вставай! Вставай, лентяйка!

Что ж, мне ничего иного не остается, только вырвать мою изможденную, усталую плоть из уюта постели. Я сразу же (не заходя в ванную комнату) спускаюсь вниз – растрепанная, в шелковой пижамке на бретельках; она вся смялась и в крохотных пятнышках, потому что я только ее и носила последние четыре дня.

Заходя в кухню, слышу, как Д.У. говорит:

– Ей-богу, Хьюберт, как я вижу, ты все хорошеешь.

Я едва не выпадаю в осадок – Д.У., похоже, вообразил себя Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром».

На Хьюберте серый костюм, белая оксфордская рубашка и желтый галстук, и – раз уж вы не замужем за ним – на мой взгляд, он выглядит презабавно, когда разливает кофе по кружкам, смеется и болтает о фильме «Седьмое чувство», который видел недавно.

– Почему же я не смотрела этот фильм? – спрашиваю его.

Он притягивает меня к себе, обнимает:

– Потому что тебе нездоровилось, помнишь?

– Ничего подобного, – возражаю я, – я только прикинулась больной, поскольку ненавижу кинотеатры.

– Это точно, – говорит он мне, а не Д.У., и от этого мне становится немножечко полегче, – тебе ведь кажется, что в кинотеатрах полно микробов.

– Микробов и психопатов, – добавляю я.

– Она принцесса до мозга костей, – констатирует Д.У., – я всегда твердил ей, что если бы она не вышла замуж за тебя, ей оставалось бы выйти только за принца Чарлза.

– Я бы тогда сдохла, – отвечаю я.

– Это было бы ужасной трагедией. Не только для Хьюберта, но и для всего человечества, – говорит он елейным тоном.